 Проханов перед картиной «Покров Божией Матери над Сталиным и его маршалами», которую многие сталинисты воспринимают как икону
То, что Проханов постмодернист, мы, собственно, знали всегда. Он и сам открыто говорил об этом в интервью журналу «Изборского клуба». Однако последний роман «Лемнер» даже и на этом фоне являет собой нечто особенное, о чем еще скажем. Эта явная исключительность романа, даже на фоне других произведений писателя, вынуждает пристальнее присмотреться к тому итогу, к которому пришел, пожалуй, самый известный совпатриот наших дней, который в своих передовицах в возглавляемой им газете «Завтра» регулярно являет собой редкостный образчик социально-политического и, так сказать, «метафизического» оптимизма.
Сказать, что нам близка поэтика Проханова, созданный им художественный мир, никак нельзя. Совсем наоборот. Но в данном случае полагаем, что сверхэмоциональные поношения автора не менее глупы, чем его явно заказная апологетика. Как и политические обвинения в «предательстве» и проч. Если человек работает в терминах и системе постмодерна, то применение к нему классической логики верно лишь в той степени и в том смысле, в котором постмодерн является скверной и невозможной мертвечиной с точки зрения этой самой классики. Что понятно и безо всякого анализа конкретного произведения.
Начнем с того, что, во-первых, пересказывать роман мы не собираемся. Если кто-то его не читал, то наша статья не для него. Во-вторых, очевидно и не подлежит оспариванию, что Проханов появился не в безвоздушном пространстве, а есть порождение вполне определенной среды и вполне определенного времени. Главной характеристикой данного исторического контекста является то, что мы существуем в условиях, когда при всех разговорах о строительстве какой-то новой, еще небывалой и процветающей России, при всем внешнем лоске, старательно наводимом на нашу жизнь пиарщиками и пропагандистами, никуда от изживания, а также пережевывания и посильной эксплуатации советского наследства (в широком смысле), перемешанного с либеральным западничеством и потерпевшим крах «вхождением в Европу», мы, в общем, не ушли. Это касается всех сторон жизни, включая экономику, политику и идеологию, не говоря уже о культуре.
Все в нашей жизни носит виртуальный, имитационный характер, в том числе и власть. Это на самом деле и является нашей общей, страшной и трагической проблемой (поскольку, как известно, всякий народ достоин тех, кто его возглавляет), а вовсе не садистско-эротические фантазии престарелого писателя, слишком глубоко погрузившегося в ту стихию зла, которой он, по его словам, якобы пытается противостоять. В каком-то очень глубоком и серьезном, фундаментальном смысле постмодернистскими чертами обладает сама сегодняшняя реальность, особенно российская. Это именно в ней (и лучшие, наиболее духовно чуткие представители народа это хорошо чувствуют) уверенно доминируют, царствуют над всем чисто постмодернистские черты: уравнение верха и низа, сочетание несочетаемого, отсутствие иерархии и традиционных ценностей (о них все время говорят, потому что понимают и чувствуют, что в государстве они во всяком случае не доминируют) и главное – отсутствие подлинности, целенаправленное подавление живой, созидательной, пассионарной энергии народа, где бы и в чем бы она не проявлялась (в Церкви, в армии, в бизнесе, в культуре и т.д.). Не говоря уже о политике. Реален только «распил», а когда начинают говорить о «великой России» и ее «вставании с колен», это как-то фатально носит во многом игровой, имитационный характер. И понятно почему: а вдруг в самом деле встанет? И что тогда будет? Ведь все же рухнет! (Ну, в смысле, построенный «ништяк»). При этом энергии эти нещадно эксплуатируются, потому без них все рухнет еще скорее.
И чего же вы, родные мои, хотите от Проханова? Разве он подпольщик или народный вождь, готовый пожертвовать собой во имя Родины? Разве он когда-нибудь претендовал на что-то подобное?
Он никогда не нарушал неписаных правил. Что, разумеется, никак не означает равнодушия к происходящему. В этой дихотомии, в этом жизненном парадоксе все дело.
Как быть тому, кто хочет быть вписанным в реальность, получая от нее соответствующие бонусы и в то же время сохранять ощущение независимости? Ответ очевиден: для этого поневоле приходится быть немножко постмодернистом. А может, и множко. В зависимости от величины бонусов. Это самый верный способ спастись от той жизненной трагедии, от писания в «стол» или в «самиздат» с перспективой «посадки» или в лучшем случае эмиграции, от постоянной угрозы, исходящей от любимых органов, от той, в конце концов, тяжелой раздвоенности, в которой жили многие писатели советского времени.
Правда, придется, не признаваясь себе в главном, стать похожим «на них» и во многом перестать быть Писателем с прописной буквы, подобным великим русским классикам, перед кем сильные мира сего порой и заискивали. Но это, как говорится, издержки. Дороги, которые мы выбираем.
Цена издержек немалая. Например, потому, что такой выбор порождает другую раздвоенность. Обладая немалым талантом, Проханов почти все путинские годы славословил режим в своей публицистике, в передовицах «Завтра», ощущая себя в беллетристке в пространстве свободы, где можно все или почти все, потому хотя бы, что «там» не прочтут. А если прочтут, то не поймут. (Ну и вообще, кто ТАМ станет ЭТО читать?! Им служебные записки-то порой прочитать некогда. Хотя, в отличие от романов Проханова, очень надо). А те немногие, кто поймет, наезжать не станут, поскольку «приличия» автор соблюдает. Это во-первых. А, во-вторых… Те, кто поймет, и сами не без того же… душкá. Постмодерн, когда приходит, он, как чума, всюду приходит.
Поскольку Проханов человек неглупый и информированный, то, при всем натужно демонстрируемом оптимизме, не может не понимать, куда оно все идет. Можно сказать, катится. А поскольку он при этом еще и человек сильно немолодой, то, судя по всему, решил поступить по известному принципу «раз пошла такая пьянка, режь последний огурец». Огурец, конечно, не последний, это мы так, к слову. Просто складно пришлось… Теперь о самом произведении.
В предыдущих романах писателя было хоть что-то светлое, хоть какая-то надежда на реальное существование идеала. Главный герой был, как правило, положительным, но чаще всего проигрывал в схватке с силами зла. В «Виртуозе» этим «лучом света» был наследник российского престола, которого считали самозванцем, а он оказался действительно царских кровей. В «Таблице Агеева» таким «лучом» был главный герой Агеев, и его проигрыш злым силам, так сказать, «в реале» ловко «снимался» переходом в трансцендентный, потусторонний план в финале романа. И т.д. В «Лемнере» же идеальное в полном соответствии с правилами постмодернизма, уничтожено, «снято» совсем; никакой альтернативы смачно и со вкусом, гипетрофированно изображенной в нем социальной скверне в художественном мире, созданном автором, не существует. Идеальное убивается здесь целенаправленно и зло, в полном соответствии с главными канонами постмодернизма.
Насильники, убийцы, проститутки-садистки и извращенцы (среди которых затесался даже один людоед) радостно откликаются на призыв Лемнера вступать в его подразделение. В сцене вербовки он «покупает» их тем, что там, на фронте, они смогут безбоязненно реализовывать свои злые наклонности и при этом станут героями, то есть как бы положительными персонажами нашей жизни, что Родина их высоко оценит. При этом тот, кто отказывается идти на фронт вместе с другими, самим Лемнером выставляется как главный положительный герой. Таким образом высота воинского подвига и латентное предательство, по сути, сближаются и перемешиваются. Добро и зло здесь «классическим» образом смешаны, а само понятие подвига и служения Родине целенаправленно снижено. Все отрицательные персонажи романа (а положительных, как мы сказали, в нем почти нет) оправдывают свои преступления и интриги идеей служения. Сам Лемнер, преступник до мозга костей, на котором висит целый букет статей УК, в определенный момент всеми конкурирующими кланами и самим «президентом Троевидовым» воспринимается как главная надежда; он востребован высокопоставленными злодеями, ненавидящими друг друга.
Совершив очередное преступление, Лемнер и его подельники могут радостно наслаждаться жизнью и даже испытывать возвышенные чувства; никакие терзания Раскольникова им несвойственны от слова совсем. Когда в романе сцены оргий, изощренно-эстетизированного садизма, убийств, вообще военных преступлений перемежаются «лирикой», описанием «чистых» любовных чувств героев, читатель, хорошо знающий прохановские приемы, понимает, что нас готовят к новому, еще более глубокому, погружению в ад. И чем возвышеннее лирика, тем чудовищнее последующие злодейства. Предчувствие это не обманывает никогда. Опять же в полном согласии с канонами постмодернизма в прохановском мире нет дна. Почему – вполне понятно: ведь верх и низ здесь относительны, и движение вниз, в сторону ада, по воле автора, признанного мастера соответствующих игр, может оказаться призрачным «восхождением». И, соответственно, наоборот.
В этом романе каждому есть, за что обидеться на автора, невзирая ни на какой постмодернизм. Например, монархисты могут обидеться за династию Романовых, в которых, как сказано в романе устами возлюбленной Михаила Соломоновича Лемнера (естественно, подосланной к нему президентом Троевидовым), течет еврейская кровь, а в самом Лемнере – кровь Романовых. Однако для Проханова все, что связано с русской монархией, не относится к сфере сакрального. Но вот расстрел Белого дома в октябре 1993-го – безусловно, относится. И именно это, свое сокровенно-сакральное, в верности которому он много раз клялся, также подвергается здесь решительному развенчанию! Поскольку в романе не либеральная власть расстреливает патриотов, засевших в здании парламента (как это было в действительности), а, напротив, «патриоты», засевшие во власти, решительные противники «пути в Европу», расстреливают пролиберальное шествие, а затем подвергают пыткам и судилищу лидеров либеральной оппозиции, после чего коварно убивают их, используя Лемнера в качестве исполнителя. Причем, в карикатурной сцене суда (где обвиняемым предъявляются явно сфабрикованные обвинения, что очевидно в силу их абсурдности) откровенно использованы известные сведения об аналогичных судебных постановках при столь обожаемом Прохановым Сталине. Таким образом, здесь автор подвергает осмеянию и развенчанию то, что, казалось бы, дорого лично ему, как противнику Ельцина (при котором был расстрелян Белый дом) и горячему поклоннику Сталина. Ничего святого, как мы уже сказали раньше, в этом произведении нет от слова совсем.
Не меньшему развенчанию подвергается СВО, война, ведущаяся современной Россией с укронацистами, за спиной которых, как все мы хорошо понимаем, стоит коллективный Запад. В сцене штурма «Бухмета» (Бахмута) подразделение «Пушкин», которым командует Лемнер, использует матерых уголовников, слепых инвалидов, детей и все тех же проституток-садисток. Все они героически гибнут. Причем, когда атакуют дети, украинские боевики, за исключением одного, сходят с ума и покидают позиции (!) И при этом ничего не говорится про стиль работы украинских военкоматов. Комментарии, думается, излишни…
Число предателей, убийц, садистов, проституток и извращенцев в романе просто зашкаливает. Бедный читатель в определенный момент перестает понимать, зачем их столько и что ему с ними, собственно, делать. Можно сколько угодно оттаптываться на старческих слабостях «классика» постмодерна, на полном серьезе бывшего когда-то частым посетителем Боголюбского монастыря и других православных обителей, а также воздвигшего поклонный крест под Изборском. Но нам тут вспоминается Бодрийяр с его концептом «состояние после оргии». Приведем небольшой отрывок, представляющий собой пересказ идей философа.
«Нет индивидуальных желаний и потребностей, есть лишь машина производства желаний, заставляющая наслаждаться, эксплуатировать наши центры наслаждения. Оргия закончена, все уже сбылось, все силы – освобождены, утопии – реализованы, теперь остается лишь лицедействовать и симулировать оргиастические судороги, бесконечно воспроизводить идеалы, ценности, фантазмы, делая вид, что этого еще не было… Идеи и ценности… утрачивают свой смысл, но их воспроизводство продолжается и становится все более совершенным. Они (обессмысленные “ценности”) расползаются по миру, как метастазы опухоли, и проникают всюду, просачиваясь друг в друга… Все присутствует везде, а значит, нигде. Разные сферы деятельности и символической самореализации человека неотличимы друг от друга. Ценности более невозможно идентифицировать. Все подверглось радикальному извращению и погрузилось в ад воспроизводства, ад того же самого».
Дальше Бодрийяр, помнится, говорит о том, что в мире постмодерна все становится знаком товара на рынке. Поскольку все смыслы и ценностные ресурсы исчерпаны, остается лишь играть их условными ярлыками, предлагая на продажу. Среди покупателей, добавим, могут оказаться такие, кто еще во что-то верит…
Автор остается верен постмодернистским принципам, где нет места абсолюту и ценностной ясности, буквально во всем. Когда он сам потом стал говорить, что его цель была в том, чтобы развенчать пресловутого Пригожина с его мятежом (чтобы ни у кого не осталось никаких сомнений в том, кто стал прототипом главного героя, Лемнер в романе имеет позывной «Пригожий»), это, в свою очередь звучало и звучит довольно двусмысленно. Ведь, как мы помним, «вагнеры» начали свой знаменитый марш на Ростов, а потом на Москву по той причине, что у Пригожина и других руководителей его ЧВК накопилось много вопросов к Министерству обороны и к Генштабу ВС РФ. Но их перед этим никто не атаковал с российской стороны. В романе же по расположению ЧВК «Пушкин» наносится удар крылатыми ракетами из Ростова, то есть из тылов Российской армии, что и становится для Лемнера побудительной причиной к дальнейшим действиям. Таким образом, его «предательство» тоже проблематизируется. Ведь «эти» в романе начали первыми!
Но Проханов не был бы Прохановым, если бы в финале не попытался ловко вывернуться в своем фирменном виртуозном стиле. Финал – это апофеоз его главного, можно сказать, самого сокровенного «символа веры», то есть этатизма. Возлюбленная Лана, убеждавшая Лемнера в том, что он Романов и что его великая миссия – это «овладение русской историей», оказывается агентом самого президента. Выясняется, что Лемнер стал просто орудием в руках спецслужб; его использовали, чтобы уничтожить лукавых царедворцев, после чего любимая отравляет его самого. Стало быть, получается, что «Пригожий» был с самого начала обречен, и тогда мысль о его предательском мятеже подвисает окончательно. Все предают всех; это делает в том числе и государство.
Возвышенные рассуждения автора о русской истории подвисают в смысловом плане в первую очередь. Поскольку главный субъект этой истории в романе – во-первых, гипертрофированные злодеи, ожесточенно борющиеся друг с другом, а, во-вторых, некое абстрактное Государство, которое ловко стравливает их между собой и в итоге уничтожает руками злодея самого главного.
Что же касается народа, то его в романе, по сути, и нет. То есть он, конечно, есть. Это какие-то старушки, которые приходят на воскресную службу в храм в деревенской глуши; священник, который крестит Лемнера; другой священник, что венчает его с Ланой, а также офицеры и бойцы Российской армии, воюющие с укронацистами. Но их роль явно не основная. Главный двигатель русской истории здесь – вышеописанная схема.
Понятно, почему для Проханова любимый герой русской истории – Сталин. Действия, описанные в романе – его фирменный стиль. При этом автор, похоже, искренне верит в то, что зло можно победить при помощи зла. И именно в этом, а не в чем-то другом – на наш взгляд, его главная проблема.
Владимир Семенко
https://amin.su/content/analitika/9/7805/ |
