«Сегодня страна милосердия осталась на том берегу. На берегу, который мы сами покинули. Покинули, я бы сказал, с торжеством, будто сбросив с плеч угнетающий груз. Но от чего освободились? От добрых чувств, от сострадания к ближнему? От памяти о великих тенях, которые в отличие от тени отца Гамлета, звали не к оружию, а к тому, к чему звал неистового пророка Иеремию Господь: «Извлеки драгоценное из ничтожного и будешь, как Мои уста»?
Извлечь из ничтожного драгоценное во сто крат трудней, чем проклясть ничтожное и посмеяться над ним. (…)
В Евангелии от Луки рассказ об искушениях, которыми дьявол соблазнял Христа, заканчивается словами: «И, окончив искушения, диавол отошёл от Него до времени».
Это «до времени» поразило меня. Значит, для дьявола не всё потеряно? Значит, он ещё и ещё раз попробует подступиться к Христу, рассчитывая на какую-то его слабость?
Что же говорить о нас смертных?
Современная удачливая словесность приняла игры дьявола и рассовала по карманам его дары.
Но, как бы ни выстроилось неизвестное нам будущее, сколько бы новых соблазнов ни представил новым поколениям творцов дьявол, настанет минута, когда некоторые из них ответят ему, как ответил Тот, кого он безуспешно пытался купить: «Изыди, сатана».
И эти некоторые будут лучшие люди русской литературы», - так пишет в одной из своих статей Игорь Петрович Золотусский.
Литературный критик, литературовед... Эти определения не могут быть точны по отношению к Игорю Петровичу. «Литературный критик» - звучит всегда как-то узко и... недобро. Помните, Белинского? «— Ты, барин, кем будешь? — А я, братец, литературный критик. — А это, к примеру, что ж такое? — Ну вот писатель напишет книжку, а я ее ругаю… Извозчик чешет бороду, кряхтит: — Ишь, г...на какая…» Что ж, неистовый Виссарион, стремившийся укладывать в прокрустово ложе своей идеологии всякое литературное произведение, может, и заслужил отчасти столь нелицеприятную отповедь. Но критика Золотусского продиктована не идеологией, а - любовью. Так же, как поперву воспетый Белинским, гоголевский смех рождался не от гордого ума и ожесточения, но - от любви. И бичуя пороки, гениальный наш писатель, как и заповедано христианину, жалел падших своих героев, любил их. «Полюбите нас черненькими...»
Игорь Петрович, обладая исключительным знанием литературы, не является «литературоведом». Его дар значительно глубже. Не букву чувствует и разбирает он, но душу. Душу произведения, души героев, душу, наконец, самого автора. Не литературовед, а душевед - вернее было бы сказать о нем.
А.И. Солженицын назвал Золотусского писателем о Гоголе. Гоголь, безусловно, главный герой творчества Игоря Петровича, посвятившего жизнь этому удивительному, страдающему и нередко понимаему превратно гению. Человеку. Это, последнее, важнее всего, ибо Золотусский сумел проникнуть в душу Гоголя, которую тот всю жизнь держал по преимуществу закрытой от сторонних людей, не имея по-настоящему близких. Игорь Петрович оджнажды сказал, что если бы встретил Гоголя, то просто сказал бы ему: «Николай Васильевич, я Вас люблю». Любовь - тот ключ, который помогает раскрыть многие замки человеческих душ и биографий. Мало знать творчество, факты, хоть бы и поминутно, жизненного пути. Нужно чувствовать - человека. Чувствовать и сочувствовать. Жить его чуствами, страдать и болеть вместе с ним. И с ним же воскресть...
Игорь Золотусский - сын «врага народа». Его родители были репрессированы, а сам он, воспитанный в любви и радости ребенок, оказался в спецпреемнике. В этом его биография схожа с биографией театрального художника Эдуарда Кочергина, прошедшего через схожий ад. Правда, у Кочергина уцелела лишь мать, а семья Золотусских после всех испытаний вновь воссоединилась. О родителях, история которых заслужила настоящего романа, который может «придумать» лишь главный Творец, о семье и всем пройденном Игорь Петрович рассказал в книге «Их было трое».
Казалось бы такие испытания в столь нежном возрасте могут легко сломить человека, озлобить его навсегда. Но Золотусского защитила сперва родительская любовь, дававшая ему силы в выпавших ему мытарствах, громадный заряд ее, полученный в детстве и не иссякавший в разлуке, а затем... Гоголь. Гоголь своей христианской любовью исцелил Гамлета, умягчил Монте-Кристо. Вот уж неисповедимы пути Господни! В молодости Игорь Петрович, увлеченный примером героев Шекспира и Дюма, мечтал мстить за отца. Но русская литература, вся проникнутая любовью, и, в первую очередь, Гоголь, обратили его в иную веру. Христианскую. Православную. Золотусский принял крещение, несмотря на господствущий атеизм, и избрал лучшей «местью» - жить так, чтобы его родители могли гордиться своим сыном. Жить не по волчьим законам, а по Божьим. Жить по совести - так, как учит нас вся наша великая литература... Как учит Гоголь, которому, столь страдавшему в конце жизни, что не сумел создать образов положительных, прекрасных, должно быть, было бы большим утешением знать, что творчество его обращает ко Христу души столетием после его кончины... Конечно, вспышки прежнего ожесточения приходили и много лет после:
«Когда в 1992 году, работая в архиве ФСБ, я прочитал опись имущества, конфискованного при аресте мамы, по сердцу ударила острая боль. Ни ордера на арест, ни протоколы допросов, ни безграмотность следователей, путающихся в каждом слове, ни свирепость “тройки”, судившей отца, и военного трибунала, судившего маму, не могли произвести такого потрясения, как это наглое копание в потрохах нашей бедной жизни.
Вот когда мне вновь захотелось стать Монте-Кристо и взорвать эту Лубянку так, чтобы от нее осталась одна лужа. И чтоб лужа пахла, как пахнет отстойник, как пахли оттаявшие торосы говна, которые мы зимой сбивали ломом в детдомовской уборной, и чтобы от этого запаха задохнулись в Кремле, и чтоб Ленин задохся в Мавзолее, и его труп развалился на части.
Желание страшной мести овладело мною!»
Есть люди которые говорят о Боге, а есть те, что живут или хотя бы стремятся жить по-Божьи. Последнее, однако, вовсе не является синонимом «непротивления злу», но, напротив, требует совестного делания, защиты того, что любишь, того, что свято, что истинно. Поэтом боролся Игорь Петрович вместе с Саввой Ямщиковым и Василием Ливановым за создание музея Гоголя в Москве и неизменно обличал и поругание культуры нашей, и глумление над нашим Отчеством, и попытки снова обелить палачей миллионов невинных. Недаром тотчас получил хлесткий ответ маститый кинорежиссер, ставший на защиту Андропова и Дзержинского:
«В прошедшие недели дискутировали о Дзержинском, спорили: возвращать ему памятник или нет? Есть о чем спорить. Этот герой, судя по его собственной «Автобиографии», до 1917 года нигде не работал, т.е. был тунеядцем сорок лет.
Чем же он занимался? Агитацией и пропагандой, проживанием по поддельным паспортам, борьбой за светлое будущее. И ещё всё время откуда-о (то из ссылки, то с каторги) убегал, бегал по России и за границей, а уж когда совершился октябрьский переворот, стал во главе ведомства по мокрым делам.
Про ссылку и каторгу этот герой пишет: мне стало скучно, и поэтому на третий (четвёртый или седьмой) день я бежал.
Хочется задать вопрос: почему ни в одной стране нет памятника главе спецслужб? Почему в Париже нет памятника Фуше, а в Берлине – Гиммлера? Андрон Кончаловский, защищая на НТВ право Дзержинского оставаться в истории (а стало быть, и в бронзе), много говорил о том, что государство вообще-то – всегда зло, но оно необходимо, без него жить нельзя.
Но на государство трудились и Берия и Ежов. Может, объявить конкурс на создание памятников и им? Я бы хотел посмотреть, как бы заговорил этот благополучный сын благополучного отца, если бы его хотя бы на одну ночь сунули в Лефортово.
Запел бы, я думаю, другим голосом.
Примирения на реставрации таких имён не построишь, вдохновляющего толчка народу не придашь. Соединить могут лишь имена достойные, которые никогда не были на стороне зла.
Без этого семья (страна) не спасётся, и разрушенье продолжится. Потому что озлобление, как и обман себя (истина принадлежит только мне), ведут в пустоту.
Пусть Дзержинский стоит на аллее монстров (как восковые фигуры в музее мадам Тюссо – там всякой твари по паре), а исторические фигуры, от которых шло к людям тепло, займут освободившиеся от таких, как он, места».
В своей публицистике Игорь Петрович не раз обращался к острой проблеме интеллигенции и власти, взывая к совести своих потерявших берега и воспринявших свободу не как самоограничение, но как вседозволенность, коллег. В статье «Интеллигенция: роман с властью», написанной в 2000-м году, Золотусский выступил в нечастой для себя роли обличителя, оставшись, разумеется, гласом вопиющего в пустыне:
«Не прошло и месяца после отставки Ельцина, как два московских Гамлета присягнули новому королю. Евгений Миронов и Константин Райкин (а это были именно они, так как сыграли роль датского принца в двух разных спектаклях) заявили, что готовы видеть во Владимире Путине очередного российского венценосца, правда, с одним условием, чтоб и он не забыл их в своих молитвах. Герой Шекспира, наверное, перевернулся бы в гробу, услышь он такое от его — пусть и случайных, временных, но все же имеющих к нему косвенное отношение — двойников.
...
Первым интеллигентом, прибежавшим на личный прием к Путину, стал А. Михалков-Кончаловский. Этот мастер, начинавший когда-то вместе с А. Тарковским, а затем плавно перешедший от киноэпопей про социалистическую Сибирь к голливудским боевикам, сориентировался ловчей папаши: опередил его. Странно, что его, в свою очередь, не объехал на кривой козе младший брат.
Писатели-демократы дружат с Администрацией, писатели-патриоты — с Патриархией. Та-то побогаче власти. У нее земель много, и налоги она за них не платит, и свои типографии есть, и ордена.
Но, пожалуй, самые нежные отношения завязались у интеллигентов с денежными мешками. Никогда в России не было такого количества премий, как в наше время. Мастера всех видов искусств то и дело восседают на каких-нибудь церемониях, где долларовый дождь поливает таланты.
Самым крупным событием в этом ряду считается праздник по случаю вручения «престижной», как называют ее в газетах, премии «Триумф». На него собираются сливки общества, и церемония совершается не где-нибудь, а в Большом театре, где и ложи, и ярусы, и бахрома занавеса лоснятся от золота. Золото — символ «Триумфа» и его эквивалент.
Мужчины здесь в смокингах и галстуках-бабочках. Женщины в черных, чуть ли не бальных, платьях. И кого тут только нет! Все — от Майи Плисецкой до Михаила Жванецкого.
Оркестр играет туш, на сцену сыплются цветы, и по цветовой дорожке к микрофону направляется координатор «Триумфа» Зоя Богуславская. Из ее заслуг перед отечественной литературой известна только одна: она много лет пробыла на той же должности в Комитете по Ленинским и бывшим Сталинским (потом Государственным) премиям. С очаровательной улыбкой она объявляет имена лауреатов.
Ничего не скажешь, выбор жюри меток: ни одна не мировая знаменитость не может просунуться в число награжденных. Тут только звезды — и звезды первой величины.
Зал аплодирует, лауреаты в букетах цветов, и никто, кажется, не замечает в партере маленькую фигурку виновника торжества, и я бы даже сказал, его хозяина. Это г-н Березовский, известный магнат, чей бумажник и открывается в день присуждения «Триумфа». Каждому из награжденных он отваливает по пятьдесят тысяч долларов.
Не стоит считать деньги в чужом кармане, но не задаться вопросом, откуда они, мы не можем. Собственно, ответ на этот вопрос может дать каждый, читающий ныне в России прессу, человек. Деньги эти — ворованные. По Березовскому плачет, если не веревка, то тюремная камера. И наши знаменитости, берущие у него из рук чек, мало похожи на триумфаторов. Что делать бедному интеллигенту? Он беден. А субсидия в таком размере — залог спокойной работы.
Когда я гляжу на Василя Быкова, получающего эту премию, мне становится больно. Замечательный писатель, честный человек. Но он разбит, по его лицу видно, что финал жизни отягощен для него недугами. В глазах его — чувство неловкости за происходящее. В Белоруссии он в изоляции. Власти его не любят. Они три года жил на средства Пен-клуба в Финляндии. Сейчас срок стипендии кончился. На тощие гонорары от книг не проживешь. И опять Пен-клуб предоставляет ему временное жилье в Германии.
Быков принимает премию и, согнувшись, садится на свое место. Уж у него-то деньги точно пойдут не на умножение умноженных много раз благ, а на хлеб насущный. Чего, кстати сказать, нельзя отнести к другим. К Юрию Любимову, Михаилу Жванецкому, к гастролирующему по всему свету клоуну и отнюдь не нуждающейся балерине.
И среди интеллигентов есть сытые и есть голодные. Унижение политическое сменилось для интеллигенции унижением бедностью, а значит, зависимостью от взлетевшего в высшие слои атмосферы жулья. Не далее как год назад тот же Марк Захаров встречал в аэропорту Шереметьево главу «Русского золота» Таранцева. С цветами встречал человека с наколками и жирной золотой цепью на груди. А в хвост режиссеру выстроились — тоже с цветами — попы.
...
«Надо запретить им дышать!» — кричал на митингах интеллигенции, понося врагов народа, певец сталинского рая Александр Довженко.
Булгаков буквально физически чувствовал это удушье. «Я арестант», — говорил он своей жене.
Сегодня речь не идет о том, быть или не быть, дышать или не дышать, а о том, будем ли кушать севрюжину с хреном или не будем.
...
Нынешние гамлеты хотели бы только «быть» — оставаться в покое, не иметь неприятностей, а при оказии и что-то получить, отдавая взамен самое малое — собственное достоинство».
Писатель о Гоголе - эта формулировка Солженицына точна, но все же не полна. Игорь Петрович больше чем писатель о Гоголе. Игорь Петрович - писатель о русской словесности, чуткий знаток души ее, глубоко чувствующий и понимающий суть ее, самое главное в ней. Можно быть превосходным эрудитом, мастерски владеть словом, но если этого понимания, проникновения, сочувствия нет - то все выйдет, даже если и талантливо, профессионально, интересно, но - поверхностно. А многочисленные книги, лекции и фильмы Золотусского хочется читать и слушать вновь и вновь, потому что в них не только факты более или менее известные, но любовно раскрываемые души - книг, персонажей, авторов. И через это - вне назидания (которое так любили критики школы Белинского) - мягкое направление на тот путь, на который некогда был наставлен русской словесностью сам Игорь Петрович. Книги эти и фильмы дают не только пищу для ума, знания, но полноту душе, живительную влагу, которой так не хватает сегодня нашим душам.
Один из последних телевизионных циклов Золотусского - «Прощай, ХХ век!» - посвящен литераторам (и не только) прошедшего столетия, с которыми Игорю Петровичу привелось общаться лично. Подводя же итог этому жестокому веку и заглядывая в грядущее в одной из своих книг, писатель о русской словесности и душе размышляет:
«Можно сказать, что в ХХ веке Бог отвернулся от нас или, точнее, мы отвернулись от Бога. Революции, массовые убийства – несомненный итог тотального обезбоживания народа. Взламывание замков, сторожащих тайны природы – от того же. (…)
Что дал ХХ век в философском плане? Безудержный рост материального начала. Идеал наслаждения возобладал над идеалом самоограничения. (…)
Чудовищное разрастание гордости – одна из примет ХХ века. Право силы, силой же отнятое у природы, вскружило нам голову. И мы дошли до мысли, что выше (и, естественно, лучше) нас на свете нет ничего. (…)
Окончательная победа ума над разумом, а уж тем более над сердцем совершилась именно в ХХ веке.
(…)
ХХ век стал для России томлением по свободе. Свобода мерещилась как врата, которые, открывшись, пропустят всех в рай. Последнее десятилетие разрушило и эту иллюзию. Мы получили «свободу, эх-эх, без креста». Одна за другой рухнули все иллюзии Х1Х века. Иллюзия о всеразрешающем чуде свободы. Иллюзия о науке, которая спасёт мир. Иллюзия о народе как столпе истории.
Народ как объединение людей, имеющих одну историческую цель, одну корневую систему культуры, перестал существовать. Он поменял имя «народ» на имя «население»
«Не узнав горя, не узнаем и радости», - говорит пословица. Горя мы узнали в ХХ веке с избытком. Придёт ли радость? Конечно, у истории свой сюжет, а у каждого из нас – свой. И переходя из века в век, мы лишь переступаем календарную черту. Мы не можем обновиться в мгновение ока или хотя бы начать всё сначала, потому что срок, отпущенный нам, невелик.
Но сейчас, глядя в спину уходящему веку, мы можем сказать, что он кое-чему нас научил. Он ещё раз вернул человека к самому себе как к источнику зла и источнику преодоления зла.
Если мы поможем Богу, то и Он нам поможет».
Научил ли нас в самом деле чему-то ХХ век? Сможем ли мы вернуться в страну милосердия? Зазвучат ли вновь голоса лучших людей русской литературы? В это остается лишь верить. И следовать самим совестными путями, завещанными нам лучшими людьми русской литературы прошлого. Одно воистину несомненно: «Если мы поможем Богу, то и Он нам поможет».
Елена Семенова
Русская Стратегия
|
