Приобрести книгу в Озоне и нашей Лавке:
https://vk.com/market-128219689?screen=group
От встречи с заместителем председателя Совмина Берией Петр Парфенович Владимиров не ждал ничего хорошего. Слишком хорошо знал он, что представляет собой второй «чудесный грузин», при покровительстве первого ставший вершителем судеб миллионов людей. МГБ, МВД, Госконтроль - это все Берия. Он один из тех семи, что во главе с Хозяином образовали узкий правящий круг, и после успеха курируемого Лаврентием атомного проекта, роль его в этом кругу возросла, подавляя пятерых равных. И все те пятеро - боялись его. А, может быть, и шестой?.. Ведь Хозяин стар, Хозяин теряет силы и не может не чувствовать холода неумолимо и неизбежно приближающегося конца. И не может не сознавать, что ближний круг, пожалуй, более иных ждет этого конца, чтобы затем вцепиться в глотки друг другу и рвать, рвать наследство. Через месяц после смерти Сталина Берия крикнет режиссеру Чиаурели, создавшему целую сталиниаду в советском кинематографе:
- Забудь об этом сукином сыне! Сталин был негодяем, мерзавцем, тираном! Он всех нас держал в страхе. Кровопийца! Он весь народ угнетал страхом! Только в этом была его сила. К счастью, мы от него избавились. Царство небесное этому гаду!
Отменная эпитафия на могилу... Но пока кровопийца жив, и все они подобострастно смотрят на него снизу вверх, готовые исполнить любую извращенную прихоть, поддакнуть любому слову, изменять решения хоть по двадцать раз на дню, убивать, предавать, калечить - даже самых родных, если чувство родства вообще было им известно...
Хозяин был деспот. Плантатор. Беспощадный к своим рабам. Но он был убежден, что своих рабов казнить и увечить вправе только он, а не другие плантаторы. И уж тем более никто не смел покушаться извне на его плантацию - ни с тем, чтобы обгрызть ее снаружи, ни с тем, чтобы разорвать на клочки изнутри. А шакалы не усомнятся разорвать, если это понадобится для их власти... А власть им зачем? Кровавый деспот ломал хребты рабов - тоже во имя власти, но он имел проект своей великой державы, её могущества жаждал, потому что это могущество было его собственной славой. Зачем власть Берии? Для гаремов с малолетками? Так в них у него и так недостатка нет... А остальным - зачем? «Железной заднице» Молотову, послушно утершемуся, когда Хозяин упек куда подальше его сионистку-жену? Не мог не понимать Хозяин, какими ничтожествами окружил себя. И ведь даже предпринял было попытку круг этот порочный разорвать, сделать ставку на «русскую партию» Ленинграда... А, может, не предпринимал? А все в том же маниакальном страхе за власть, самого его рабом делавшем, спровоцировал и на дальних подступах разгромил силу, которая могла прийти на смену старым пропитанным кровью холуям? И - однажды - ему самому? Он поднимал тост за русский народ, на так и не научился верить русским, подспудно отторгал их. Впрочем, он не верил никому... Ленинградских русских руководителей, поверивших привечаниям деспота, расстреляли и разметали по лагерям. Торжествовал Маленков... Торжествовал Берия... И вновь остался узкий круг ненавидящих друг друга ничтожеств...
- Значит, Бирма, Петр Парфенович? Климат там, говорят... - поморщился острый нос. - И болезни различные...
Поблескивали неприятно стекла пенсне, вечно скрывавшие маленькие злые глазки-буравчики. Из-за стекол впивались они в собеседника, пиявили душу.
- Куда партия пошлет, Лаврентий Павлович.
Несколько лет назад Берия предложил Петру Парфеновичу сотрудничать с его ведомством - в ту пору он был наркомом внутренних дел, сменив на этом посту Ежова. Кадровый офицер ГРУ Владимиров отказался. Он не мог, не желал работать на ведомство, погрязшее в самых жестоких и гнусных преступлениях. Петр Парфенович никогда не путал разведку, защиту интересов государства от внешних угроз, и стукачество с палачеством, которым от рождения промышляли ВЧК-ОГПУ-НКВД. Он помнил чудовищную по степени дикости и жестокости расправу над своим коллегой, послом СССР в Китае Иваном Бовкун-Луганцем. Вместе с женой они были до смерти забиты молотками в классном вагоне, в котором якобы ехали на отдых в начале июля 1939 года. Смерть их выдали за несчастный случай в автомобильной катастрофе и похоронили со всеми почестями. Эта кровь уже не на карлике Ежове была, которого к тому времени уже с удовольствием забили в подвале бывшие подчиненные, а - на Лаврентии Павловиче. И на его патроне, расправу санкционировавшем… И уж одного этого довольно было бы, чтобы сотрудничество отвергнуть.
В том, что Лаврентий отказа не забыл, Владимиров не сомневался. И год за годом - ждал. Как разделаются с ним? Как с Луганцем? Или объявят шпионом и отправят на «десять лет без права переписки»? Последние казалось страшнее. Не желал Петр Парфенович, чтобы очернено было честное имя его, чтобы незаслуженный позор пал на голову родных, чтобы сами они, чего доброго, усомнились. В редкие встречи с сыном Юркой наспех, точно конспект наговаривая, рассказывал ему о своей службе, предупреждал, что, если вдруг скажут, что отец - «враг народа», то будет это клеветой, ибо Родине служил он всегда честно. Юрка ещё подростком был, но смышлен не по годам, книгочей, отличник, и слушал отцовские рассказы не просто со вниманием усидчивого ученика, но вникая, задавая вопросы... Жаль было, что так мало времени удавалось совместно проводить, не успевалось дать все то, что хотелось и должно было, но то, что успел дать - не сомневался Владимиров - не погибнет, но пышный всход даст. Юрка уж скоро сам служить будет, пробежала пора отроческая... Не говоря о мудрых и важных разговорах, когда бы просто недельку другую покупаться в реке, поудить рыбу, пожить обычными радостями отцов и сыновей... Да когда тут? Столько лет - Китай, Китай... Почитай как закончил в 38-м Институт востоковедения, так и пошло... Сперва несколько командировок, затем, начиная с 42-го, был резидентом в Яньане, базовом районе китайской компартии и армии, наконец, консулом в Шанхае. В Яньане официально Петр Парфенович, сменивший родную фамилию Власов на Владимиров, возглавлял группу корреспондентов ТАСС, а на деле собирал данные о Квантунской армии. Его работу высоко ценил сам Хозяин, отметив заслуги товарища Владимирова орденами Ленина, Красной звезды и Красного знамени.
«Обстановка была чрезвычайно сложной. Рихард Зорге дал ответ только на одну часть вопроса, будет ли Япония участвовать в нападении на СССР вместе с Гитлером 22 июня 1941 года. А вот на вопрос о том, каковы планы японского правительства на ближайшее будущее в год-полтора, он ответить не мог. Поток информации о Квантунской армии шел из многих агентурных источников, не только от группы Владимирова, и было неопровержимо доказано, что Япония вступит в войну с падением Сталинграда. К 1942 году численность японских войск на советско-китайской границе достигла предельных размеров, и остановить японскую агрессию можно было только укреплением единого антияпонского фронта, созданного в 1938 году.
В этой напряженной обстановке важно было знать, что представляет собой руководство КПК и каким политическим курсом будет идти.
...Отец был профессиональным разведчиком и многих людей из китайского руководства знал лично. Больше того, китайское руководство готовило кадры для его сети».
Ю.П. Власов
- Партия заботится о здоровье своих верных сынов...
Замутилось на душе от этих слов ближайшего кандидата в хозяйские наследники. Нет, не видно глаз-буравчиков, только стекла блестят, и в их блеске отчего-то издевка чувствуется. А Лаврентий продолжал. Мол, не бомбою единой сильны мы, вот, и в медицине - первыми среди первых вакцину от рака изобрели! Этой хворобы смертной Петр Парфенович отчего-то всегда боялся. Не смерти как таковой, но вот этой изводящей, практически не оставляющей шансов муки-болезни...
- И прежде чем вы отправитесь к новому месту службы...
Что-что? Надо наведаться в больницу? Обследоваться?
Ах, нет! Зачем тратить время, у Лаврентия уже все готово. И врач, и вакцина... Ждут за дверью. Сейчас один укольчик, и живи-радуйся - никакой рак не страшен...
Вот так просто? Никакого обследования, ничего?
Да когда же успели изготовить и опробовать эту вакцину? Что-то не слыхал о том ничего Владимиров...
И уже вместе с иглой кольнуло: вот ты-то им подопытным кроликом и будешь... Надо было не даваться... Что бы тогда? Предъявили такое же готовое обвинение в шпионаже и прямо из этого кабинета увели в подвал? Ещё хуже... Бесчестье себе и семье... А так, пожалуй, похоронят с честью, как Луганца?
Легкий озноб он почувствовал уже возвращаясь домой, вспухло подозрительно место укола, а вскоре и саму руку разнесло. Сомнений не было, отравой была бериевская вакцина, отомстил Лаврентий, не спустил обиды... Через месяц хлынула горлом кровь, и врачи диагностировали саркому. Вдруг и из ничего явившуюся... Врачи... Врачи... Гуманная профессия... Когда успели вы вытереть ноги о клятву Гиппократа?...
«Когда я двадцать лет назад работал над книгой «Особый район Китая», среди документов ко мне попал отчет о работе нашего разведчика, хирурга по профессии. Он рекомендовал устранять неугодных лиц (это пациентов за границей) посредством набора «лекарств», являющихся ядами, которые своими действиями похоже воспроизводили симптомы болезни, постепенно умерщвляя жертву. Ту жертву, которая обратится к нему за помощью... Рентгеновский аппарат он тоже рекомендовал для смертельного облучения. Я испытал потрясение, ибо знаю этого человека, в детстве к нему был привязан».
Ю.П. Власов
Послом СССР в Бирме Петр Парфенович послужить практически не успел. Его жизнь завершалась в рассвете сил, обрывался злой волей путь, по которому мальчонка из бедной крестьянской семьи дошел до высоких ступеней дипломатии и разведки. Дошел не методом «стука», не подличаньем, а умом, твердостью, честным служением - Родине... Родина... Село Хреновое Воронежской губернии. Шутили остряки: разве порядочное место назовут этак? Что ж поделать, иной раз дивит Русь названиями такими, что и вслух произнести не во всяком обществе ловко. Бедно жили Власовы, дюже мал был надел, чтобы с него кормиться. Зато совсем рядом был крупнейший в России конезавод, и отец Петра Парфеновича нанялся туда - ходил за лошадьми, холил, лечил. Благодаря умелому обхождению с кровными скакунами и образцово трезвому образу жизни, поднялся Парфен Александрович, женился на дворовой девке Ольгутке (Ольге Ивановне), что была моложе его на 18 лет. Родила Ольгутка мужу двух сыновей, с разницей в 14 лет... Старший, Иван, доблестно отвоевал Германскую, вернулся с фронта в звании фельдфебеля, без единой царапины, зато с Георгием на груди. Невредим остался он и в гражданскую... Богатства Парфен Александрович не стяжал, самой большой ценностью его были серебряные часы-луковица. Умер он в 1924 г., толком не успев порадоваться за младшего сына, лишь входившего в возраст. Зато Ольга Ивановна, скончавшаяся в роковом 41-м, успела увидеть, как Петруша, обладавший светлой головой и изрядной способностью к языкам, стал подниматься по избранной им опасной стезе - разведчика, да не где-нибудь, а в таком сложном регионе, как Китай...
Петр Парфенович также «родил» двух сыновей. И младший, Юрка, гордость родительская, явно обещал превзойти отца... На каком именно поприще, затруднялся прочить Владимиров, но чувствовал - ждет его отпрыска выдающееся и необыкновенное будущее.
«Дорогой папа, когда мне становится трудно, я смотрю на тебя, и мне становится легче! Я думаю: а папе труднее. И с новой силой берусь за учебу. 5 мая 1948 года.
Папа, это не потому я учусь так хорошо, что у меня способности. Нет! Никто не знает истины. Я все беру трудом, трудом!!! Я упорно учусь, я добиваюсь знаний. Когда я получаю «3», а один раз получил «2», то мне становится так стыдно. За что? Перед кем?
Я часто ищу ответа. И я его нашел. Перед Родиной стыдно, перед народом, перед Вами, мои родные. Потому-то и учусь хорошо да и жажду нового. Больше хочется знать.
Спасибо, папа, за то, что ты так воспитывал меня. Я буду достоин тебя. Юрий Власов».
Это писал 13-летний мальчишка, воспитанник Саратовского Суворовского училища. Как было не полниться гордостью отцовскому сердцу, читая такие строки? «Я буду достоин тебя»... Будешь Юрка, будешь... И ничего не забудешь из того, что в редкие встречи успелось поверить тебе...
«В нашей семье царил авторитет отца, столь свойственный исконно русским семьям. Не строгая, холодная власть, а нежное, любовное почитание. Я настолько обожал отца, что после его смерти жизнь надолго утратила смысл, казалось, с ним сгинули часть солнца, неба, земли, слов... Я страдал настолько глубоко, что впервые ощутил нежелание жить. До восемнадцати мне недоставало трех месяцев. Я застыл от горя, которое потрясло меня, повлекло в какую-то пучину, когда я прикоснулся, прощаясь, к губам отца. Они оказались каменно плотны. Я вздрогнул, пронзенный болью.
...Русская семья — это прежде всего любовь. Все в ней связывает друг друга через любовь и любовью. Поэтому потеря кого-либо и оказывается едва ли не падением в пропасть, и лишь дети не дают истаять в горе оставшемуся в живых родителю.
Мы воспитывались на высочайшем уважении к старшим, прежде всего родителям. Не только их слово являлось для нас законом, но и все поведение определялось почитанием родителей. Мы с братом обращались к ним только на «вы», как это водилось прежде в деревнях.
И в этом крылся смысл исконного почитания авторитета семьи. «Вы» —говорили мы с братом и отцу, и матери, но это не отдаляло нас от них, а создавало особую атмосферу любви и признания их опыта, усталости от тягот жизни и обета беречь их сейчас и в будущем.
Духу семьи соответствовали уважение к знаниям и приверженность к книге. Знания ставились выше материальных благ. Культура (в ее широком смысле) признавалась за святыню.
Вне нашей земли я и представить не могу родителей. Все, что они делали, в первую очередь было адресовано Родине, после — нам, после — себе. Понятие «Родина» было священно и определяло характер бытия. Сначала служба Родине, интересы Родины, а уж после и мы. И это вело отсчет не от большевизма, в который тогда верили наши отцы. Это был коренящийся в столетиях долг перед предками, следовательно, и нашими потомка ми. Какой сбережем Русь, что оставим?.. В этом долге сплавлялись страсть к родной земле, преданность заветам предков, сохранившим, отстоявшим эту землю. Они не щадили себя — легли в землю, защищая Родину, и мы есть, существуем только потому, что они отдали себя, преградив дорогу Злу.
В этом долге, всосанным нами с молоком матери, — невозможность быть счастливым вне своего народа, в разрыве с ним, а самое главное — нерасторжимость с ним, со всей громадой из десятков миллионов жизней».
Ю.П. Власов
Петр Парфенович Власов умер в один год с Хозяином. Сентябрьским днем его со всеми почестями предали земле на Новодевичьем кладбище. А Петр Парфенович Владимиров ещё послужит Отечеству ровно 20 лет спустя, когда увидит свет книга «Особый район Китая». Под псевдонимом отца ее напишет сын - Юрий Петрович Власов. «В 1968 году я был приглашен в ЦК КПСС для работы над архивными документами своего отца... - рассказывал он. - ...В ЦК мне сообщили, что в связи с обострением отношений с Китаем Секретариат ЦК предполагает издание книги, в основу которой лягут рассекреченные данные спецслужб и радиограммы отца, поступавшие из Китая, и мне предлагалось эту книгу написать. Документы эти, если сложить их вместе, составляли своего рода дневник. Я был потрясен, когда прочел их; там высвечивались (и как!) все фигуры китайского руководства, шаг за шагом прослеживались их политическая ориентация, связи с руководством нашей страны и с американцами. Отец перед смертью многое мне рассказывал: он опасался, что его уберут, скомпрометировав, поэтому он хотел, чтобы я знал суть дела, ради которого он жил.
Когда мне предложили писать эту книгу, уже назревал военный конфликт с Китаем из-за острова Даманского. Главная задача заключалась в том, чтобы объяснить истоки советско-китайских разногласий. Получилось так, что она вместила в себя гораздо больше, нежели архивные документы: сообщения с наших фронтов, прессу тех лет, рассказы участников событий, большинства из которых уже нет в живых.
В 1972 году вышел первый вариант книги тиражом 101 экземпляр под грифом «секретно» с подлинными сообщениями разведгруппы отца, а через год был издан ее расширенный вариант. Что касается имени отца на обложке книги, то я был бы счастлив выпустить ее под своей фамилией, но не я это определял. Я только выполнял свой долг перед памятью отца и его товарищей и поставил цель не допустить спекуляций сохранившимися материалами.
...Книга раскрывала лживость официальной сталинской истории. Отсутствие правдивой информации, совершенно извращенное представление о Китае, которое было у нашего народа, а у китайского - о нас, мешало развитию нормальных отношений. Мы не знали, с кем мы дружим, что происходит в наших странах, какие исторические процессы лежат в основе происходящего. Это незнание и привело к серьезным ошибкам во внешней политике, поставило нас на грань военной конфронтациии.
Книга «Особый район Китая» как раз пронизана уважением и дружбой к китайскому народу и презрением к партийной верхушке, которая присвоила право решать его судьбу. Владимиров предупреждал, что маоизм (как, впрочем, и сталинизм) опасен для народов».
Почему для написания подобной книги власти обратились к уже покинувшему спорт олимпийскому чемпиону и практически не печатаемому в СССР писателю? Это может показаться странным, но в КГБ не нашлось специалистов, которые могли бы разобрать архив Петра Владимирова, понять его в полной мере. Это мог сделать лишь его сын, которому Петр Парфенович все же успел многое рассказать, передать «ключи», и который обладал достаточной памятью, умом и талантом, чтобы «оживить» отцовских архив. Знания Юрия Петровича в китайском вопросе оказались столь обширны, что для бесед на эту тему его несколько раз приглашал к себе шеф КГБ Андропов.
Вспоминая одну из этих встреч, Власов писал: «Он принял меня, чтобы порасспросить о выпущенной мной книге – «Особый район Китая». Юрия Владимировича интересовали выводы – насколько они подкреплены документами. Тогда он и обронил фразу, которую я храню в памяти и по сию пору и вышибить которую оттуда возможно лишь стараниями врачей из «психушек»:
– Вот наделаем колбасы – и у нас не будет диссидентов.
В стране уже тогда возникли серьезные трудности с продовольствием.
Для Андропова стремление к свободе определялось отсутствием или присутствием колбасы. И ничем другим. Есть сытость – свободы не нужно.
И это было сказано об инакомыслящих; стало быть, и о декабристах – хотя у них не только колбасы было вдосталь… Сказано было о всех, кто умер за свободу.
Есть сытость – свобода не нужна.
Поэтому инакомыслящих и направляли в «психушки». При таком мышлении главы самой могущественной в мире тайной службы все инакомыслящие – ненормальные. У каждого из них этой колбасы сколько угодно. Значит, объяснение одно: ненормальные.
Есть сытость – свобода не нужна.
Зверь, птица умирают без свободы – у них в клетке сколько угодно корма. Не живут без свободы.
А человек?!
И эти люди (Андропов и ему подобные) определяли направление движения целого народа! Имя Системы, которая ставит у власти этих нравственных уродов, – ленинизм и большевизм.
Я шел и думал о том, что в этом случае, как, впрочем, и во всю русскую историю, столкнулись два понимания свободы. Понять Сахарова Андропов вообще не мог, даже если бы очень хотел. Такой орган «понимания» у него начисто отсутствовал.
Я шел и вспоминал обоих этих людей. Уже неживых.
И еще вспоминал, как черная юркая «Волга» несла меня на Лубянку, в кабинет Андропова, машина путала следы. Это не преувеличение, не выдумка. Кремлевские старцы не доверяли друг другу, и у каждого за каждым была своя слежка. Андропов не хотел, чтобы о нашей встрече кто то знал. Он проводил свою политику по Китаю. И не хотел обозначать те источники, откуда могла поступать информация, пусть даже такая малая, как моя.
Свиньи топчут людей. Свиньи устанавливают правила жизни».
Книга «Особый район Китая» стала сенсацией и была переведена на десяток иностранных языков, издана в США, Германии, Японии и других странах. Автор трудился над ней 6 лет по 16-18 часов день. «Мне пришлось заняться полной реставрацией той жизни, - вспоминал он. - Живы были еще друзья отца, их рассказы помогли мне. Потом я изучил курс истории Китая, засел за архив, расшифровывая скупые донесения отца, изучал иностранную прессу тех лет. Так родились эти 40 печатных листов». Казалось бы, выполняя правительственный заказ, можно было неплохо укрепить материальное положение, но... Не имея возможности отвлекаться от книги на сторонние заработки, Власов за 6 лет продал и дачу, и машину... Что он получил от этой работы? «Я просто выполнил свой долг перед отцом», - говорил Юрий Петрович.
Тренер Власова С.П. Богдасаров вспоминал: «Ему было сделано предложение и от имени «самого» Брежнева работать в Международном отделе ЦК на весьма почетном посту. Это было признание его фундаментальных знаний по Китаю. Сразу положение, высокий заработок, дача, машина, пайки!.. Но именно тогда он уже пишет свою работу «Огненный Крест» и отчетливо представляет, кто эти люди, что пристроились у власти. Его манили и на другие «жирные» местечки. Он не поддался ни на какие соблазны, раз и навсегда прочертив границу дозволенного в отношениях с номенклатурой».
Все же работа над «Особым районом» дала Юрию Петровичу единственную возможность серьезного издания - пусть и под псевдонимом отца, а также возможность изучить наследие последнего. Это было важно ему не только как сыну, но и как писателю, втайне собиравшему материалы о русской катастрофе ХХ века и уже начавшему писать эту заветную для себя книгу. Попади наброски «Тайной России», а позже «Огненного креста» в руки КГБ в те годы, и прославленному атлету, скорее всего, пришлось бы демонстрировать свою силу где-нибудь на лесоповале. Или в психиатрической лечебнице. Впрочем, скорее всего, ведомство товарищей Дзержинского, Берии, Андропова в этом случае прибегло бы к иным мерам, дабы не провоцировать скандал ввиду международной известности Власова. Его бы просто «убрали естественным образом». Как некогда его отца.
Спустя без малого 20 лет «контора» так и поступит. Правда, попытки устранить Юрия Петровича успехом не увенчаются. Отчасти потому, что Власов, постоянно ожидавший подобных попыток, вовремя успевал предотвратить ожидаемый убийцами исход. А ещё потому, что навыки конспирации и привычка к слежке были привиты ему с детства - самой жизнью.
«Нашими очередными соседями по коммунальной квартире в Военном городке (Щукинская улица, 26) за Покровкой (Покровское-Стрешнево), в которой мы жили с конца 1936 г., оказались Виктор Васильевич, Клавдия Филипповна и их трехлетний сын.
Соседей вселяли не просто жить, а с заданием: оно заключалось в требовании следить за папой, а когда он надолго отлучался по служебным делам – надзирать и за мамой (по средствам ли мы живем, как относимся к вождям, каковы наши знакомства…). Об этом папа не мог не догадываться, но узнал, что называется, документально, когда получил назначение послом в Бирму (в ту пору послов в стране насчитывалось не столь много из-за ограниченности дипломатических отношений). И вот тогда часть соседских доносов ему показали. «Женевская» тварь как бы обозначила свое доверие. И действительно, не всех же сажать и травить, хотя и весьма желательно. Но это являлось и предупреждением: все видим – бдим.
Виктор Васильевич был офицером военного времени, хотя на фронт из Москвы не выезжал – не берусь утверждать, но, как мне кажется, из-за специфических задач, которые он выполнял. Являясь формально общевойсковым офицером, он, судя по всему, служил в МГБ – был осведомителем. Его доклады папа тогда тоже прочитал, его и предыдущих соседей и даже моей учительницы в годы войны. Эту женщину, очевидно, заставили следить за нами. По скупым замечаниям папы, ее отчеты отличались спокойной объективностью. Мама дружила с учительницей, работая в той же школе заведующей библиотекой. Зоркое «женевское» око не могло упустить такой возможности и, скорее всего, принудило ее писать ежемесячные отчеты. Это ж какие силы и ресурсы были задействованы по стране для подобного рода деятельности! И сколько людей оказались замаранными! Растление народа в чистом виде… Заставлять дружить – и требовать доносы, подселять семью – и требовать доносы от ее главы: с моралью в передовом социалистическом обществе все обстояло благополучно.
Эту науку мы с братом начали проходить в детстве. Папа запрещал водить в гости друзей без особой надобности (и понятно, лишний донос зачем?), требовал вечерами держать окна зашторенными (донесут, что не читает «классиков» или еще что угодно, как по Булгакову. Помните диалог между Филиппом Филипповичем и Борменталем – о водке и власти, которая выпускает водку не сорока градусов, а тридцати? «Вы можете сказать – что им придет в голову?» – это спрашивает старый профессор, имея в виду новую власть. «Все, что угодно…» – отвечает Борменталь. И это сущая правда: все, что угодно!). А раз так – лучше держать окна зашторенными, а число знакомых свести к наименьшему. Мы имели строгую инструкцию, как и что отвечать на вопрос: где работает папа? Маму же папа не посвящал в свою работу, как после выяснилось, по вполне прозаической для нашего Отечества причине: если ее арестуют и примутся пытать, то ничего не добьются, даже из области фантастического, поскольку она ничего не знает, и это, по расчетам папы, должно будет сберечь маму, а к своей жизни он относился с некоторой обреченностью, хотя очень любил Китай и работу свою вел с увлечением. Однако, уже смертельно болея, папа посвятил меня в очень многое, это мне после серьезнейшим образом помогло».
Ю.П. Власов
Он никогда не собирался мстить за отца. Сталин умер еще раньше Петра Парфеновича. А Берию разоблачили и расстреляли вскоре после кончины Владимирова. Но Юрий Петрович никогда не забывал убийц, никогда не забывал, какая система правит Россией, и на что она способна. Это понимание явилось не тотчас, не даже у свежей могилы отца. В ту пору вчерашний бравый суворовец уже учился в академии им. Жуковского и имел превосходную характеристику, выданную Саратовским Суворовским училище при выпуске:
«Родился в 1935 г. в г. Макеевка. Русский. Член ВЛКСМ. До поступления в училище окончил 3 кл. средней школы в Москве. Зачислен в училище в августе 1946 г. Родители: отец — Власов Петр Парфенович — работает в Генштабе Советской Армии, мать — Власова Мария Даниловна — домохозяйка, проживает в Москве.
Общее развитие хорошее. За время пребывания в училище к учебе относился добросовестно. Начатое дело всегда доводит до конца. Настойчив в достижении поставленной цели. Самостоятельно работать умеет. Добросовестно и прилежно выполняет все задания. За время пребывания в училище учился хорошо. По характеру упорный, самолюбивый, уравновешенный. Честный и правдивый. Во взаимоотношениях со старшими общительный и вежливый. В коллективе пользуется большим авторитетом, умеет сочетать свои интересы с интересами коллектива. Физическое развитие хорошее. Здоров и вынослив. Систематически занимается в спортивных секциях. Присвоен II разряд по легкой атлетике, юношеский — по лыжам и является чемпионом г. Саратова по толканию ядра юношеской группы 16-18 лет.
Общественную работу любит и активно в ней участвует. Будучи секретарем бюро организации ВЛКСМ взвода, с работой вполне справлялся. Обладает отличными организаторскими способностями. Военное дело любит и добросовестно его изучает.
Стреляет хорошо. Оберегает оружие хорошо. В строевом отношении вполне подготовлен. Внешний вид подтянутый и аккуратный. Дисциплинирован и исполнителен. Выполняя обязанности помкомвзвода, с работой справлялся хорошо. Политически грамотен, морально устойчив. Делу партии Ленина — Сталина и Социалистической Родине предан».
Сам же Юрий Петрович, вспоминая о том времени, напишет: «Мы понятия не имели о кровавом безумии застенков ВЧК — НКВД — МГБ. Мы искренне верили: Ленин — тот человек, который сбросил с нас ярмо рабов, прислужников толстосумов. Ленин дал нам возможность распрямиться и свободно жить. Слава Октябрю!
Прозрение и боль наступили позже. И тогда в жестоких мучениях я осознал: Родина и государство — это разное. Это огнем прожгло меня».
С этого осознания началась сперва подспудная, а затем и открытая борьба человека и системы, одинокого воина, по древнерусской традиции «идущего на вы», и фундаментального, основополагающего для советского государства ведомства стукачей и палачей. В 1989 году на Первом съезде народных депутатов Юрий Петрович произнес речь, обличающую КГБ, как преступную организацию. Никто из демократов, к которым на тот момент причислял себя и Власов, не отваживался на столь откровенные заявления. Советская власть уже смердела, но еще не пала, и последствия такого выступления могли быть самые плачевные.
- В условиях первых шагов по пути демократизации и в то же время желания раздавить ее такая сила, как КГБ, обретает особый смысл, - звучало с трибуны к общему изумлению. - Ведь КГБ подчиняется только аппарату, КГБ выведен из-под контроля народа. Это самое закрытое, самое законспирированное из всех государственных учреждений. Разумеется, у меня и в мыслях нет чернить работников этого ведомства. Речь о его роли в нашей жизни. Глубинная засекреченность, объясняемая спецификой занятий, обеспечивает фактическую бесконтрольность КГБ, хотя действия его порой весьма сомнительны. В таких столкновениях с КГБ правды не найти. Искать ее опасно. Манипуляции с якобы психической ненормальностью до сих пор могут угрожать людям, опасным для аппарата. Демократическое обновление страны не изменило места КГБ в политической системе. Этот комитет осуществляет всеохватный контроль над обществом, над каждым в отдельности. В системе же министерских отношений он явно поставлен над государством, подчиняясь лишь узкой аппаратной группе. Назначение председателя КГБ должно проходить через Съезд народных депутатов. Народные депутаты должны знать численность этой организации и требовать отчета за все нарушения законности, знать ее бюджет. И лучше бы перенести службы КГБ с площади Дзержинского. Уж очень незабываема кровавая история у главного здания, где покоится «меч, защищающий народ». Отсюда десятилетиями исходили приказы по уничтожению или преследованию миллионов людей. Горе, стон, муку сеяла эта служба на родной земле. В недрах этого здания мучили и пытали людей, как правило, лучших, гордость и цвет наших народов. Да и сам комплекс этих зданий, таких необъяснимо монументально громадных, как бы свидетельствующих, кому в действительности принадлежит власть в стране. Такой комплекс неуместен в центре Москвы. Будет справедливо, если КГБ уступит эти здания (потребность в помещениях у нас огромна) хотя бы на книгохранилища и построит скромное здание в пригороде, но уж не такое, как его больница в Покровском-Стрешневе. Сосновая роща, ультрасовременное, огромное здание, соединенное веткой метро с центром. По соседству с ним районная туберкулезная больница просто убогое строение. КГБ – это не служба, а настоящая подпольная империя, которая еще не выдала свои тайны, разве только раскрытые могилы. И, несмотря на такое прошлое, эта служба сохраняет свое особое, исключительное положение. Она самое мощное из всех существующих орудий аппарата. И по эффективности, и по безотказности ей нет равных. В Верховном Совете предполагается комиссия по обороне и государственной безопасности. Надо полагать, по деятельности МВД и КГБ (МВД тоже оставило не лучший след в нашей истории). Надо, чтобы эта комиссия была начинена новым содержанием и проводила эффективный контроль. Это одна из существенных задач, правда, трудновыполнимая, как Верховного Совета СССР, так и будущих Съездов народных депутатов.
Так говорил народный депутат от Люблинского округа Юрий Власов в 1989 году, а годом позже он выступит еще более резко:
«Если бы деятельность КГБ разбирал Нюрнбергский суд, он признал бы эту организацию преступной и постановил обязательным ее роспуск с привлечением к ответственности против закона, морали и человечности. На Нюрнбергском процессе рассматривалась деятельность СС, немецкого генштаба, руководителей промышленности и т. д. Членство в SS, квалифицированной, как преступная организация, также рассматривалось как преступление. Руководство КГБ и страны занимается демагогией, когда все сваливает на прошлое и сталинизм.
До сегодняшнего дня КГБ вскрывает у граждан почту, проникает в квартиры людей. Он способен на убийства — автокатастрофы, подстроенные нападения бандитов и несчастные случаи. Это репрессивная, близкая к террористической организация. Ее цель — борьба за сохранение власти верхушки партии. Это — самая антидемократическая сила в стране.
Прикрываясь спецификой своей работы и опираясь на президента, она сохраняет свою закрытость, равной которой нет в мире», - так говорил Власов в интервью газете «Радио-дайджест». Материал вышел под заголовком «КГБ - СОВЕТСКИЙ SS».
После этих выступлений карательное ведомство, подтверждая справедливость сказанного о нем, стало мстить Власову, пустив в ход практически весь арсенал средств: от угроз до попыток отравления, от слежки до обыска и конфискации архива... Ввиду последнего Юрий Петрович обратился к тогдашнему председателю Верховного Совета СССР А.И. Лукьянову с открытым письмом:
«С тех пор как в предвыборной кампании я выступил с осуждением КПСС и КГБ, вмешательство госбезопасности в мою личную жизнь обрело всеобъемлющий и самый бесцеремонный характер, временами — откровенно наглый. Это выражается во многом.
1. Мой дом постоянно посещается работниками КГБ. Было множество случаев убедиться: «посетители» всегда оставляли следы.
2. Предметом досмотра явился и мой литературный архив. В результате из него были похищены мои дневники за последние десять лет (три толстые тетради). Это не только личные записи, но и основа будущих литературных работ, то есть, образно говоря, мой хлеб. Кроме того, унесены путевые дневники и отдельные книги из библиотеки, в том числе и по истории ВЧК М. Лациса.
3. Бесследно исчез ряд документов, фотографий и семейных реликвий.
Горше всего пропажа дневников. Это ведь не только документ. Это сугубо личные записи. В них интимные 4 чувства, мысли, переживания. Все, что есть сокровенная тайна жизни каждого человека. Тайна неприкосновенная и чрезвычайно дорогая для каждого из нас.
Невыносимо больно знать, что их листают чужие руки, и эти руки опекает закон. И вот за такие действия обеспечивает сытой зарплатой.
4. В течение двух поездок за границу я лечил легкие. Надо сказать, что до 1988 года я легкие не лечил никогда. Беседуя с врачами, к которым я вынужден был обратиться на Западе, не доверяя нашей медицине, как Вы теперь догадываетесь, по вполне понятным причинам, я понял: болезнь приняла упорный хронический характер из-за вмешательства извне. Поведение организма при моей превосходной тренированности (особенно в последние годы) не находило логического объяснения. Консультации врачей, снимки и полное обследование за границей убеждают что это результат вмешательства со стороны с определенными целями. Да мы и в самом деле беззащитны... В квартиру проникают, когда хотят. Берут все, что заблагорассудится. Несут в дом что угодно. Поле для преступной деятельности необозримое, тем более, оно под охраной закона.
5. Перехват почты, получение вскрытых конвертов без важных документов, безобразное подслушивание телефонных разговоров и прямое вмешательство в них — все это стало практикой жизни и творится каждый день. В некоторые моменты очевидна прямая слежка, столь плотная, что может вести к столкновению, на которое, видимо, и рассчитывают чекисты.
Не буду писать о шантаже по телефону и в письмах, который составляет естественный фон моей жизни.
Я мог бы еще долго продолжать перечень «художеств» «щита и меча» нашего социалистического государства. Добавлю лишь, что все это не случайно. Сверху, от высшего руководства, внушается обществу мысль о том, что люди иных политических взглядов - это безусловные враги и предатели. С ними не только можно, но и нужно делать все из максимально возможного сейчас. Это все согласно ленинскому постулату: этично все, что служит революции... ...КГБ сплошь и рядом преступает законы, цинично прячась за принцип: «не пойман —не вор», преданно служа не народу и всему обществу, а лишь верхушке КПСС и президентской власти.
...После того, как действия КГБ простерлись даже за пределы нашей страны и дали знать о себе в Испании, после того, как были похищены дневники и часть литературного архива, - я молчать не намерен. Из гадких писем последнего месяца совершенно очевидно, что дневники и часть архива — у «них».
...Если это допускается по отношению к народному депутату СССР, к тому же как-то известному по прошлому, что же делают с людьми, не защищенными ни депутатскими мандатами, ни известностью?.. Об этом я имею представление по многочисленным письмам, которые приносят мне люди. Сотни и сотни раз осуществляется беззаконие, уже заклейменное по практике прошлых лет и ничем от него не отличающееся. Это все та же служба, подчиненная руководству КПСС, лишь формально не имеющая к ней отношения.
...Каким может быть мир, который якобы создается вместо того, что превратил Россию в один огромный лагерь, если даже в это как бы «свободное» время пользуются все теми же старыми приемами, которые являются ничем иным, как насилием? Каким может быть мир, где пользуются давним правилом: «не пойман — не вор»? Каким может быть мир, в котором огромная, многомиллионная тайная служба обращена против народа, являясь по-прежнему совершенно законспирированной, неподсудной и неподотчетной? В каких кабинетах принимаются решения против беззащитных людей и насилуется их воля, разум, здоровье?..
В нашей системе таких «воров» уличить, а тем более поймать — невозможно. Там — вся мощь государственных учреждений, подкрепленная поддержкой власти, а здесь всегда лишь одиночка. Сломать его — проще простого.
Значит, так и будем шагать в правовое государство, опираясь на беззаконие? Значит, по-прежнему будем исповедовать принцип: дозволительно все, что укрепляет власть?»
Пройдет много времени, пока от председателя Верховного Совета СССР придет невнятный ответ. Разумеется, убежденный коммунист Лукьянов отрицал причастность КГБ к похищению архива. Тем временем, Власов выступил с еще более жестким материалом. «Взяли многое, - писал он в нем, описывая разгром своей квартиры. - Думаю, выносили сумками. Однако все потери меркнут в сравнении с потерей дневников. Среди них потеря одного из них особенно болезненна. Я веду дневники с 1960 года, есть даже более ранние записи, но постоянно приладился писать без пропусков, пожалуй, с 1964 года. Эти дневники я называю глазными. Их — восемь. Это большие тетради-книги. Вот из них гэбэшники заудили одну. Остальные спасло то, что не храню архив дома.
...Та похищенная тетрадь, из главной серии дневников нужна была для работы, и я ее держал около года дома, как и тетради малых, вспомогательных дневников, тоже понадобившихся при выпуске сборника рассказов и повестей «Стужа»,— я восстанавливал в памяти некоторые события четвертьвековой давности.
Я понимал, как неосторожно и опасно вести дневники. Ведь это готовый обвинительный акт против самого себя да еще фактическая выдача своих товарищей. Они с тобой откровенны, а ты записями бесед, спорами в дневнике с их мнениями подставляешь их. Очень подробны, интересны те семь главных дневников-книг, так и не обнаруженных КГБ. Они исключительно подробны, интересны — настоящие документы времени; я бы сказал,— это уже вещи заметной общественной ценности, они уже как бы не принадлежат мне.
С начала 1980-х годов я повел тот последний из главных дневников, который и составил гордый улов Лубянки. В то время я начал выдавать чистовой вариант своего романа «Тайная Россия». Я знал: если гэбэшники что-либо пронюхают о романе — не только мне конец, но и всем родным несдобровать. Что касается себя, я не обольщался: не будет в таком случае ни суда, ни лагеря. Такую книгу они простить не могут никогда и никому. Я знал: они просто убьют меня, а убийство оформят, скажем, как гибель от разрыва сердца или какого-то удушья... Опыт у них на сей счет богатый. Поэтому последний из главных дневников я вел предельно скупо. Записи чаще всего протокольные, скучноватые, но если бы их стал читать я — дневник сразу бы заговорил. Я лишь схематично обрисовывал события. Такими записями я уже никого не мог подвести в случае своего ареста. Не исключаю, в каких-то записях, когда умирали близкие, я открывался, но опять-таки не выдавая мир друзей, связи, привязанности — это начисто отсутствует в дневнике, но лишь в этом, последнем: я ведь писал тогда «Тайную Россию».
Из этого дневника на Лубянке ничего не узнают, кроме глубины того презрения и ненависти к ним и глубокой обиды за народ, который так и не призовет их к суду за все измывательства и продолжения измывательств. Ведь они преступны с головы до пят своим прошлым и настоящим, — и ничего, продолжают делать свое дело.
При всей боли за утраты дневников я все же испытываю удовлетворение — я никого не подвел. Ибо покуда торчит этот дом на Лубянке, закона на этой шестой части земной тверди нет, это начисто исключено. Это самая развращенная, самая безнравственная и самая преступная организация в истории человечества, перед которой гестапо, СД — просто дети: и по количеству, и по качеству содеянного зла.
Офицер КГБ — это потенциальный и фактический нарушитель советских законов, часто с очень тяжелыми уголовными статьями, если не самыми тяжелыми. Право на эти преступления ему дает коммунистическая доктрина, то самое, знаменитое утверждение Ленина: этично все, что на благо революции. И они проникают в чужие дома, крадут, травят, подстраивают убийства руками уголовников или «под уголовников» — это ведь освящено святыми принципами, их божеством и кумиром — Лениным.
ВЧК-КГБ по всем статьям подходит под определения Нюрнбергского трибунала, учрежденного в 1945 году для суда над главными нацистскими преступниками и фашистскими организациями, признанными преступными (национал-социалистская партия, СС, гитлерюгенд и тому подобные). Весь баланс этой тайной ленинской службы во сто крат перетягивает деяния фашистских преступников, и порой даже затрудняешься, какой мундир на этих офицерах, не черный ли со скрещенными костями по черепу... есть, вернее, была такая эмблема.
Только обстановка бесправия и беззакония, которые царят в нашей стране, дают этой организации почетное гражданство с дополнением в виде совершенной безнаказанности.
Лоб в лоб я встретился с этой благородной службой в ходе избирательной кампании весной 1989 года. Я тогда, наверное, первый в стране включил в свою программу пункт о контроле над деятельностью КГБ и о ее ответственности перед законом. Это была первоочередная задача: разморозить людей, растопить леденящий ужас перед КГБ; без преодоления этого состояния, причем всем обществом, было невозможно движение к свободе, да и само свободное слово. Имелись в моей программе и другие сверхкрамольные пункты (разумеется, по тем временам), например, многопартийность. Тогда требование ее воспринималось как преступление против общества. Я вел кампанию в марте, апреле, мае (я был избран после второго тура голосования). Жили мы с женой тогда на Криворожской, это возле метро «Нагорное»: крохотная однокомнатная квартирка, насквозь проеденная клопами (мы вынуждены были снимать ее, рады были и такой). Гэбэшники посещали ее, наверное, каждый день, стоило нам только уйти. Тогда-то я и столкнулся с их пониманием законности и защиты Отечества.
Я вел кампанию полубольным. Чтобы подкрепить сердце, я прибегнул к внутренним вливаниям рибоксина. Данный препарат я знаю достаточно хорошо. До последних лет на этих препаратах (только в таблетках) тренировалась сборная страны по тяжелой атлетике. Препарат заметно улучшает деятельность сердечно-сосудистой системы, повышая общую выносливость.
Ампулы лежали в упаковке из двенадцати штук. Первые два-три вливания в вену прошли, как и подобает, а вот последующие... Сразу же после инъекции я почувствовал чрезвычайное угнетение сердечной деятельности с такой же внезапной психической подавленностью.
Препарат никак не мог дать подобной реакции. Через день повторная инъекция — и опять тот же неприятно-опасный эффект.
Мы с женой стали разглядывать ампулы. Привлекли внимание пустые ампулы самых первых инъекций. Маркировка на стекле держалась крепко, стереть пальцами ее было почти невозможно, и само стекло толстое, крепкое. А вот эти ампулы... Только коснись пальцем, и стекло остается без краски букв, а сами ампулы очень хрупкие, совсем не похожие на те, что были до сих пор.
Я передал коробку для анализа другу — он крупный химик. Вы данный им анализ ошеломил! Состав ампул не соответствовал формуле рибоксина. Мой друг выяснил у фармакологов, что это за состав.
Мы приехали, положили коробку на стол и принялись обсуждать новость. После вышли — надо купить хлеб до закрытия магазина. Мы отсутствовали минут двадцать. Когда вернулись, упаковки с ампулами не было. Мы обыскали всю нашу крохотную квартирку: ампулы исчезли. Значит, КГБ вел постоянное прямое прослушивание всего дома, не разговора по телефону, как обычно, а всего дома.
Это было прямое покушение на убийство, замаскированное под сердечный приступ, только растянутое во времени. Я получал бы вливания в вену, и эффект накапливался, пока не вызвал бы сердечный приступ — так объяснил мне врач.
Но... не пойман — не вор, хотя я тогда же рассказал об этом журналистам, и на Западе в журнале «Страна и мир» появилась соответствующая публикация. Все это было настолько дико, что не укладывалось в сознании.
Спустя полтора года КГБ выкрадет из моего дома заграничные паспорта, а после моего обращения к Председателю Верховного Совета СССР Лукьянову произойдут вещи и вовсе диковинные. При возвращении из Голландии (я выезжал на лечение легких) мне вдруг вручат те паспорта, которые я имел для поездки, а с ними те, похищенные, которые я якобы забыл на погранпункте три месяца назад!
А после КГБ просто ограбит мой архив...
Для меня были и есть те, кто служит добровольно в КГБ, — нелюди. Для них все, кто отрицает марксизм, оспаривает власть КПСС, — лютые враги, в борьбе с ними годятся любые средства: можно подменить лекарство, можно травить легкие (как это они стали делать со мной), можно ограбить квартиру — и это не преступления, это они делают не с людьми, а с врагами. А враги, согласно ленинизму,— не люди, на них не распространяются законы человечности, с ними можно все.
...Для меня воплощением советской власти, ее синонимом являлись всегда ВЧК-КГБ и ВКП(б)-КПСС. Обе организации — сугубо партийные. Одна дополняет другую. Можно без натяжки утверждать, что без ВЧК-КГБ партия не существовала бы. И та, и другая организации, по существу, продолжают свою войну с народом, начатую в конце 1917 года».
|
