Наша книжная лавка
Краткий анализ главнейших мифов и фикций. Положительные и отрицательные мифы и фикции.
Не пытаясь исследовать все действующие и действовавшие в СССР мифы и фикции, весь этот иллюзорный и пестрый мир, находящийся в непрерывном калейдоскопическом движении, остановимся на главнейших из них.
Не следует забывать, что все эти мифы и фикции суть оружие сталинизма, иногда почти бутафорское, иногда несомненно действенное. Со священной для большевизма марксистской теорией, с истматом и диаматом они связаны все, одни непосредственно, другие более отдаленно.
Мифы и фикции не одно и то же. Мифы — Это те утверждения сталинской псевдорелигии, в которые склонны верить многие как вне, так и внутри СССР. Фикции же это те утверждения, в которые никто не верит, но все в Советском Союзе делают вид, что верят; к этой имитации веры советских людей принуждает страх.
Мифы оказывают на человеческую психику гораздо более глубокое и длительное воздействие, чем фикции. Поэтому партийному руководству, поскольку оно само не верит в создаваемые им мифы и, конечно, не отдает себе ясного отчета в онтологическом значении их для коммунизма, вероятно, хотелось бы, чтобы фикций вовсе не было, а были бы только одни выгодные ему мифы. Вероятно, ему даже кажется, что только там, где это очевидно невозможно, оно вынуждено на худой конец довольствоваться фикциями. Онтологически это, конечно, не так. По самой своей природе сталинизм, как стремление к активной несвободе и абсолютному властвованию, стремится превратить в фикцию всю духовную жизнь человека. В духовном мире властвование, если оно понимается как принудительное и абсолютное, возможно только фиктивно и над фиктивным подобием мнений и убеждений. Не мифотворчество, а именно создание активной несвободы как системы принудительных фикций соответствует онтологическому замыслу сталинизма.
Созданная в СССР под руководством Сталина система активной несвободы отличается от любой деспотии, от любой формы насильнического властвования прежде всего тем, что в ней легенды, мифы и идеалы, переставая быть объектами веры и благочестивого поклонения, превращаются не в суеверные предрассудки, а в целесообразные фикции. Поведение человека по-прежнему ориентируется ими. Очень часто фикции — это застывший миф. Но многие фикции, особенно более позднего периода, начинают свое существование сразу в качестве фикций. Они нужны руководству именно как таковые, они создаются искусственно, а не возникают стихийно, и цель, ради которой они создаются, обычно совершенно ясна.
Часть мифов и фикций возникают сами собой: теоретические положения перерождаются в мифы, а мифы — в фикции. Другие создаются ради удовлетворения практических потребностей власти: например, миф о гениальности вождя, миф о врагах народа. Неизбежность возникновения таких мифов, теоретически говоря, отсутствует. Наконец, есть мифы, которые стихийно возникают в народном сознании, помимо требований партии, таков миф, что Ленин хотел добра народу или миф об эволюции советской власти. Последний миф, впрочем, можно отнести к третьей группе только с оговорками. За границами СССР он усиленно насаждается органами советской власти, хотя создан вовсе не ими. В Советском Союзе он, несомненно, продукт народного творчества и властью рассматривается как контрреволюционное измышление, хотя в моменты кризисов власть всегда начинает ему попустительствовать.
Нередко фикции создаются в тактических целях и всецело им подчинены. Но тактические цели и лозунги могут меняться. Тогда и связанные с ними фикции не только перестают быть неприкосновенными, но выбрасываются вон. Такой сменой лозунгов — политических, общественных, научных, в области искусства, всяких — чрезвычайно богата история большевизма. Таковы, например, лозунги советской школы и признание величайшего авторитета за педологией, которая потом была «разоблачена», как «лженаука». Такова концепция исторической школы Покровского, разоблаченная в 1934 году. Таковы многочисленные течения в области литературоведения, театра и искусства. Когда Сталин объявил об обострении классовой борьбы из истории партии исчезли этапы развития, а остались только «загибы», «уклоны», «извращения», «наглые попытки врага захватить важный участок идеологического фронта» и т. д. Но это бьюает не всегда. Иногда, обычно в том случае, когда творцом фикции был Сталин или кто-нибудь из его ближайшего окружения, фикция исчезает бесследно, но молчаливо, и считается величайшей бестактностью, почти преступлением вспоминать о том, что она когда-то существовала.
Фикций в СССР великое множество. В отличие от мифов они никогда не возникают в народе, а предписываются властью. Фикции очень разнообразны: это и омертвелые мифы и чистые фикции; фикции еще нужные власти и упраздняемые ею; фикции, предаваемые забвению и фикции нарождающиеся; фикции, охватывающие целые логические построения и фикции выражаемые одним словом, одним понятием. Если принять эти многочисленные фикции всерьез, то получится совершенно фантастическое понятие о советской жизни. Задачей изучения и первым условием понимания советской действительности является признание этих фикций за то, что они есть на самом деле, то есть за фикции, уяснение их громадного значения в советской жизни и усмотрение условий, из которых эти фикции неизбежно вытекают.
Все большевистские мифы и фикции можно условно разделить на две больших категории: 1) положительные, трактующие о величии товарища Сталина и преимуществах социалистического строя и 2) отрицательные, разоблачающие и клеймящие всё что не нравится Сталину в настоящем, прошлом и будущем.
Остановимся сначала на первой категории.
1. Положительные мифы и фикции
Задача положительных лифов и фикций — опустошение понятий, означающих противоречащие идее активной несвободы положительные идеалы, превращение таких понятий, как свобода, счастье, гуманность, демократия в понятия фиктивные. Ибо таким образом ликвидируется самая возможность называть происходящее в СССР своими именами, люди теряют способность понимать более глубокий смысл производимого над ними насилия, подлинные ценности духа выступают в качестве проституток, а всякого рода критика — и это практически как раз наиболее важно — становится непринципиальной и может быть легко направлена по заведомо ложным, а следовательно выгодным власти путям. Частные преломления Этой задачи станут нам ясны при рассмотрении отдельных, входящих в эту категорию, мифов и фикций.
Миф о научности большевистской теории. Весьма распространенное среди советских людей убеждение, если не в истинности, то в научной ценности марксизма имеет своим корнем претензию Маркса на научность своего социализма в противоположность утопическому. Во всех учебных заведениях СССР, начиная с неполной средней школы и кончая Академией Генерального Штаба, утверждение, что истмат и диамат являются абсолютной истиной, повторяется на все лады с гипнотизирующей настойчивостью. У Маркса сказано:
«Подобно тому, как философия находит в пролетариате свое материальное оружие, так и пролетариат находит в философии свое духовное оружие».
И далее читаем у Сталина:
«Теоретические основы марксизма-ленинизма — диалектический и исторический материализм, выдержали всестороннюю проверку на опыте Великой Октябрьской Социалистической Революции и строительства социализма в СССР. Это мировоззрение является господствующим на одной шестой части земного шара. Учение диалектического материализма всесильно и верно, потому что дает правильное понимание закономерностей развития объективной действительности. Только революционное мировоззрение марксистско-ленинской партии способно проникнуть в смысл исторического процесса и формулировать боевые революционные лозунги».
Назойливые внушения о научности марксизма-ленинизма-сталинизма вызывают в советском народе, пусть неглубокое, но всё же действительное убеждение в философской солидности диамата. Сколько рьяных противников Сталина до сих пор считают диамат научно-неопровержимым мировоззрением! За диктатуру, террор, пятилетки они обвиняют лично Сталина и его режим, но редко Ленина и тем паче Маркса; в пороках советской действительности диамат, по их мнению, не повинен.
Миф о научной полноценности коммунистической теории есть реальный, живой, действенный миф — один из психологических столпов режима. Суждения вроде: «свобода есть осознанная необходимость», «религия несовместима с наукой», «история общества есть история борьбы классов» и т. д. крепко вошли в мыслительный обиход среднего советского интеллигента и воспринимаются им как общеизвестные и несомненные истины.
Поколебать доверие к советской власти и к Сталину не только не трудно, но в большинстве случаев и не нужно: доверия этого у советских людей нет. Но выкорчевать веру в научную значимость марксистской философии иногда почти невозможно. Современная советская интеллигенция в большинстве своем знает диамат и истмат (изучению их она должна посвятить немало времени) и на элементарные нападки на это учение имеет готовые, заученные возражения. Так, на обвинение в одностороннем материализме любой «диаматчик» ответит, что основа марксистской философии не простой, а диалектический материализм, ничего общего не имеющий с «механическим» или «вульгарным» материализмом. На указание, что всякая идеология является в духе марксизма лишь пассивной надстройкой над экономическим базисом, что противоречит фактам, придется услышать в ответ, что марксизм-де не отрицает обратного воздействия идеологии на экономику и что субъективный фактор, то есть сознательность имеет огромное значение. — «Исторический материализм подчеркивает огромную социальную роль идей… Этим он отличается от вульгарного экономического материализма». На обвинение в отрицании роли личности в истории диаматчик скажет, что теория стихийности и самотека давно уже признана еретической и что личность, конечно, играет в историческом процессе активную роль.
Словом, рядовой западный антимарксист, незнакомый со схоластическими тонкостями диамата, стал бы в тупик и, возможно, оказался бы побежденным в споре с рядовым, но натасканным диаматч иком.
Смысл мифа о научности марксизма огромен. Он служит теориеобразным обоснованием политики партии во всей духовной жизни страны и запретом всякой свободной мысли, которая таким путем объявляется ненаучной. На нем, в конечном счете, покоится всё здание большевистской духовной жизни.
Фикционализация истории, «Краткий курс истории ВКП(б)», вместе с «Краткой биографией И. В. Сталина», с «энтузиазмом» прорабатываемый снова и снова чуть ли не всем населением Советского Союза, постепенно становится символом большевистской историографии. Фикция «подлинной истории» еще не выкристаллизовалась окончательно, но процесс ее становления, подмена исторических фактов мифами и фикциями, пока что плохо увязанными Друг с другом и порой даже противоречивыми, зашел уже очень далеко.
Методологическое требование Покровского: «история есть политика опрокинутая в прошлое» формально отвергнуто по причине его обнаженного цинизма, но практически стало руководящей идеей советской историографии. Инстанцией, определяющей, что было и чего не было, что важно и что неважно в историческом процессе стал ЦК ВКП(б) и лично тов. Сталин.
Советская историография не простая фальсификация истории. Это — фикционализация истории. В лице руководства партии она присвоила себе право не только искажать и толковать исторические данные, но и отменять исторические факты, подменять действительные события целесообразными мифами и фикциями.
Развитие советской историографии было сложным и многосмы с ленным. Результат его — переработка истории, создание новой, фиктивной истории, удовлетворяющей требованиям сталинизма — далеко еще не достигнут. Но образцы и методы уже созданы. Достаточно рассмотреть хотя бы переоценку значения Троцкого, Зиновьева, Бухарина и многих других старых большевиков в истории ВКП(б) и русской революции и сравнить с действительностью знакомые каждому советскому человеку «Краткий курс» и краткую биографию Сталина.
Конечная цель: отмена действительно бывшего прошлого и замена его фиктивным, объявление бывшего не бывшим и не бывшего бывшим, намечена совершенно ясно. И сталинская историография движется к этой цели всё быстрее и быстрее.
Смысл фикционализации истории двоякий: во-первых, пропагандный — создание у советских людей ложного представления об истории, внушение им мысли об исторической, а следовательно научной оправданности большевизма; во-вторых, запретительный — запрещение действительно заниматься историей, пытаться узнать, что же на самом деле было в прошлом.
Фикционализация истории идет рука об руку с мифом о научности диамата и достигает примерно того же эффекта. Почти все изучающие «Краткий курс» прекрасно знают, что на самом деле все было иначе, но не смеют интересоваться тем, как же оно на самом деле было и, довольствуясь явной фальшивкой, привыкают обходиться без истории, воспринимать происходящее не как результат многогранного и сложного исторического процесса, а как эманацию абсолютно безошибочной воли вождей, сопротивляться которой бессмысленно.
Миф об осуществленном социализме. Этот миф усиленно культивируется пропагандой, ибо он есть основа таких нужнейших фикций, как морально-политическое единство советского народа, подлинный демократизм советского строя, счастливая зажиточная жизнь и т. д.
В самом деле, с официальной точки зрения, какое же может быть тут сомнение. Революция победила, классы в капиталистическом смысле слова ликвидированы, классовые противоречия исчезли, В СССР еще существуют классы, но это уже не антагонистические, а дружественные классы.
Это положение является именно мифом, а ни в коем случае не пустой фикцией. Не подлежит сомнению, что значительная часть советского населения более или менее глубоко верит, что советский строй это действительно социализм. Не коммунизм еще, обещающий осчастливить человечество, но первая его фаза, осуществленная в условиях капиталистического окружения. Подсоветский человек нередко убежден в том, что социализм в СССР по меньшей мере в основном построен. И если он враждебен Этому социализму (и всякому: другого он себе не представляет), то потому, что знает ему цену — цену крови и слез. И с социализмом этим он будет бороться не как с вымыслом, а как с подлинной реальностью.
Морально-политическое единство советского народа есть уже фикция чистой воды. Она вытекает из мифа о построенном социализме. В СССР нет, согласно этому мифу, антагонистических классов, а есть только дружественные классы рабочих, крестьян и интеллигенции; впрочем, интеллигенцию, чтобы соблюсти марксистскую классификацию, полагается считать не классом, а прослойкой между классами. Выражается морально-политическое единство советского народа в факте (вполне фиктивном) существования блока коммунистов и беспартийных и в картине советских выборов, на которые являются 99 % избирателей и 99 % явившихся голосуют за блок. Блок между действительно существующей организацией коммунистов и беспартийными, лишенными какой бы то ни было организации, никак организационно не оформлен. Картина поголовного шествия к урнам обеспечивается мероприятиями полицейского стиля и не представляет сколько-нибудь сложной задачи в условиях СССР. Единодушие голосования обеспечивается тем, что имеется только один кандидат, имя которого напечатано на избирательном бюллетене. Остается бросить этот бюллетень в урну. «Не голосование, а голое сование» — сказал чей-то злой язык. Есть, правда, еще возможность зачеркнуть имя кандидата, перед тем, как сунуть бюллетень в урну. Безрезультатность этого жеста, страх перед всевидящей властью, сомнительная тайна голосования, все это приводит к тому, что избиратель покорно подчиняется комедии выборов. Он стольким комедиям подчиняется, что одной больше или меньше для него не имеет значения. Впрочем, поскольку подсчет поданных голосов производится целиком силами «блока коммунистов и беспартийных», правильность его с полным основанием может быть взята под сомнение.
Почему при наличии морально-политического единства советского народа государство нуждается в колоссальном аппарате государственной безопасности, почему в тюрьмах и лагерях находятся миллионы граждан, причем этим не исчерпывается число репрессированных, почему существуют каторжные законы о труде и охране колхозного имущества от колхозников, почему пропаганда ведет неустанную борьбу по разоблачению летунов, лодырей, рвачей и прогульщиков, — все эти вопросы задавать в Советском Союзе невозможно и бесполезно.
Фикция морально-политического единства определяет поведение массы населения СССР в направлении, нужном власти. Но это поведение — результат дрессуры, это террористически прививаемая населению система условных рефлексов. Это очень большая сила, в особенности опасная потому, что она не встречает прямого противодействия. Недооценивать ее, а тем более игнорировать, было бы большой ошибкой. Но сила эта мгновенно умирает, как только исчезает советская власть. Во время немецкой оккупации от морально-политического единства советского народа не осталось и следа. Последние машины с советским руководством отъезжали под иронические замечания толпы. Этого мало. Сейчас же рождалась потребность в общении, в свободном обмене мыслей, в организации. Правда, это стремление не могло осуществиться в условиях гитлеровской оккупации.
Самая демократическая в лире конституция, Конституция эта, содержащая ряд демагогических элементов, совсем не демократична, хотя бы уже потому, что она устанавливает господство одной партии и исключает всякую оппозицию. После этого все слова о свободах или независимом суде остаются только словами. Конституция не дает советскому человеку никаких реальных прав. В ней содержится ряд заведомо ложных утверждений, например, о неприкосновенности личности и жилища. В ней ни слова не говорится об огромной роли политической полиции, фактически распоряжающейся жизнью и имуществом советских граждан. Ни слова не говорится о принудительном труде репрессированных граждан, о способе вербовки рабочей силы посредством плановых репрессий.
Словом в СССР есть как бы две конституции: «самая демократическая в мире» — абсолютно фиктивная и реальная, никогда не формулируемая, по которой действительно живет страна. Фикция конституции нужна отчасти для демагогического воздействия на массы несоветского мира. Там эта конституция еще миф. В России она очень скоро стала чистейшей фикцией, являющейся условием невозможности для советского гражданина требовать себе какие бы то ни было права. В этом основной смысл ее существования.
Принцип вознаграждения по труду. Согласно этому принципу вознаграждение за труд в условиях построенного, в основном, социализма производится не на основании уравниловки, а в соответствии с количеством и качеством затраченного труда и с таким расчетом, чтобы и неквалифицированные труженики были обеспечены прожиточным минимумом. Этот способ вознаграждения способствует чрезвычайному подъему производительности труда, что приближает построение коммунистического общества, где от всякого будут требовать по способностям и каждому давать по потребностям. Таким образом, принцип вознаграждения по труду, диалектически развиваясь, придет, в конце концов, к собственному отрицанию. Путь к коммунистическому распределению лежит через принцип вознаграждения о труду.
И эта фикция не имеет ничего общего с действительностью. В СССР фактически господствует принцип оплаты труда не по его количеству и качеству, а по степени его важности для власти и укрепления режима активной несвободы. Поэтому выше всего оплачивается труд чекистов, занимающих высшие командные посты, а в значительной мере и средние. На втором месте стоят прославленные писатели и артисты, служители активной несвободы. За ними — ученые и конструкторы, работа которых имеет решающее значение для решения военно-технических проблем. Близко к ним стоят верхи генералитета и крупнейшие военные специалисты. Далее следуют крупные партийные и советские работники, а равно начальники строек и директора предприятий, но отнюдь не все, а проявившие организационные способности в специфически советском понимании этого слова. Затем идет верхушка стахановцев, деятельность которых ценится совсем не по ее непосредственному производственному результату, а по созданным ею возможностям эксплуатации рабочих. Интеллигентный труд, например, труд врачей, расценивается весьма низко. Это понятно: непосредственно для укрепления режима активной несвободы он значения не имеет.
Смысл фикции вознаграждения по труду не только тот же что и фикции советского демократизма и многих других сталинских фикций — уничтожение самой возможности анализа действительного положения вещей, — фикция «вознаграждения по труду» имеет и еще одну не менее важную задачу: оправдание того экономического неравенства, от которого страдает большинство членов «построенного в основном социалистического общества».
Счастливая и зажиточная жизнь. Эта фикция на первый взгляд представляется особенно нелепой. «Жить стало легче, жить стало веселей» — это Сталин провозгласил, когда Россия была усеяна неубранными трупами. В этой фикции отразилась с предельной наглядностью основная особенность сталинского типа мышления — способность, не теряя рассудка, объявлять черное белым, а белое черным. В формуле Сталина совершенно ясно желание подменить действительность фикцией. Счастливая и зажиточная жизнь в Советском Союзе не постулируется как идеал, а утверждается как факт. Хроническое недоедание, тяжелые бытовые условия, бесправие, атмосфера террора, насилие над неистребимым инстинктом природы (инстинктом свободы и собственности), тяжкие душевные травмы, которыми поражено население — такова действительность. Этой действительности противостоит фикция счастливой и зажиточной жизни.
От населения требуется определенное отношение к этой фикции. Не выражать против нее протеста совершенно недостаточно. Надо ее активно исповедовать. Это делается в бесчисленных коллективных благодарностях Сталину за счастливую жизнь. Это делается на демонстрациях, на которых люди не должны ограничиваться прохождением мимо трибун, на которых стоят вожди, но должны песнями, плясками и сияющими лицами выражать лозунг: «Спасибо тов. Сталину за счастливую жизнь!»
Фикции вовсе не только проявление, но и активная сила режима активной несвободы. В частности, фикция счастливой и зажиточной жизни не только вдалбливается в мозги советских обывателей гигантским агитационным аппаратом, но и громогласно, хотя и поневоле, исповедуемая народом, служит достижению трех целей:
1. она запрещает советскому человеку жаловаться на тяготы своей жизни.
2. она способствует развитию психологии роботов, существ, способных воспринимать свое положение как должное, мириться с ним и даже находить в нем некоторое удовлетворение.
3. исповедание фикции парализует у населения остатки воли к сопротивлению.
Люди, которые не смеют быть угрюмыми и молчаливыми, которые должны искажать лица гримасой радости, благодарить советскую власть за счастье цвести под солнцем Сталинской конституции, — а для этого требуется немало душевной энергии, — эти люди постепенно теряют всякую способность к искренней вере и с нею вместе всякую способность к сопротивлению. |
