Почти 71 год назад, в мае 1945-го, начальник штаба 46-го Гвардейского Таманского полка ночных бомбардировщиков Ирина Ракобольская отдыхала в бывшем немецком спортивном женском лагере. Туда «ночных ведьм» (так называли немцы летчиц полка Марины Расковой) после окончания войны отправило командование. А в конце мая к ним приехал маршал Рокоссовский и устроил празднование Дня Победы.

Спустя десятилетия Ирина Вячеславовна помнит практически все детали своей фронтовой жизни — и погибших подруг, и стенгазету, которую рисовали просто так, для себя, и незабудки, вышитые на портянках, и момент, когда Рокоссовский вручал ей орден Красного Знамени. О том, какой эпизод за четыре года войны ей запомнился больше всего и как она будет праздновать День Победы, профессор физфака МГУ, доктор физико-математических наук, бывшая «ночная ведьма» Ирина Ракобольская рассказала обозревателю «Известий» Елене Лория.

— Ярких впечатлений было много, а запомнилось... Запомнилось то, что мы все эти годы воевали. Наш полк ведь был единственным в своем роде. Такого не было ни до нас, ни после нас. И 230 человек дошли до конца войны, погибли 30 наших девчонок.

— Чьей идеей было создать женский летный полк?

— К началу войны у нас в стране были три знаменитые летчицы — Герои Советского Союза Марина Раскова, Валентина Гризодубова и Полина Осипенко. Но на фронт их как летчиц не брали. Отказывали везде. В итоге Раскова дошла до самого верха, и в октябре 1941 года по приказу Сталина был сформирован полк. Вначале это был 588-й ночной полк легких бомбардировщиков — первый женский авиаполк. Потом уже была создана летная школа в Энгельсе, был призыв добровольцев ЦК ВЛКСМ в Москве.

— А вы как туда попали? Неужели сразу после начала войны решили, что пойдете в авиацию?

— Когда началась война, я сидела у своей подруги Лены Талалаевой — мы готовились к экзамену по теоретической физике. Позвонил наш однокурсник и сказал, что надо включить радио — будет речь Молотова. Так мы и узнали о том, что началась война. Ну что делать? Сначала поплакали, а потом поехали в университет. Там, на Моховой, прошло собрание. И я приняла решение идти на фронт. Позже, когда уже был приказ о формировании полка, все студентки попали в штурманскую группу. 

— Сегодня поступили бы так же?

— Конечно. Когда человек попадает в экстремальные условия, он резко меняется. И я бы не смогла сидеть в Москве, зная, что где-то погибают мои товарищи.

— А как сейчас считаете, нужен ли был отдельный женский полк?

— Да. Хотя к нам поначалу относились... да плохо относились! Всерьез не воспринимали. А ведь мы всё делали сами — и техники, и летчики, и штурманы. Мужчин не было вообще. Но за три года у нас было 24 тыс. боевых вылетов. Хотя поначалу, конечно, ничего не знали, не умели. Что такое зенитный обстрел? Как летать в прожекторах? Единственный человек, который над нами не смеялся с самого начала, — командующий 4-й воздушной армией генерал Вершинин.

— Я знаю, у вас сохранилась вся военная переписка с мамой, с будущим мужем Дмитрием Линде. И писем очень много. Это как-то отвлекало вас?

— Письма были частью жизни. И без них было бы очень тяжело. А так прочитаешь, как мама рассказывает о себе, о племяннике Славке, — и как будто дома побывала... В письмах, кстати, было много бытовых подробностей. Писать что-то о службе было невозможно из-за цензуры. Но я выкручивалась. Мама знала, что если я рассказываю о «своей подруге Леночке», которая отправилась в такой-то город, то значит, что это меня туда перебросили.

— Мнение мамы для вас многое значило и, насколько я знаю, она была против вашего профессионального выбора?

— Да. Я ведь не сразу хотела стать физиком, мечтала о сцене. Но этот выбор не одобрил папа. А когда я решила поступать в мединститут, тут уж мама воспротивилась — у нее брат был врачом, она знала, какой это тяжелый труд. В итоге я стала, как папа, физиком.

— На войне это помогало?

— Да, конечно. В штурманы брали именно математиков, физиков. Там ведь надо было уметь считать.

— Когда вы в последний раз были на параде?

— На параде я очень давно не была. А вот на нашу традиционную встречу 2 мая у Большого театра я пыталась в последний раз попасть в 2011-м. Но не получилось. Всё Садовое кольцо было перекрыто — какие-то спортсмены бежали марафон. И на встречу нашего полка пришли только те, кто живет в пределах Садового. А потом уже и не выбиралась — тяжело. Я практически не выхожу из дома, все-таки 96 лет.

— А дети-внуки летчиц вашего полка ходят на эти встречи?

— Да, мой сын Николай был у Большого и в этом году. И другие дети. Цветы возложили у Кремлевской стены, где захоронен прах Марины Расковой. Но надо понимать, что самих летчиц в Москве-то уже и не осталось. Все ушли. Но традиция остается. Мне, кстати, очень нравится идея «Бессмертного полка» — это очень трогательно, что какая-то память жива.

— Ирина Вячеславовна, в некоторых городах сейчас ко Дню Победы появляются плакаты со Сталиным. Вы как к этому относитесь?

— Ох, Лена, тот, кто прошел войну, прекрасно знает, что весь шум, который был в те годы вокруг Сталина, — всё это дутое, наносное. Более того, мы всё знали и понимали еще во время войны. Понимаете, мы сначала видели изможденных, еле стоящих на ногах, но счастливых наших людей, освобожденных из фашистских лагерей. А потом мы видели их же в теплушках, которые увозили бывших военнопленных в Сибирь. И всё прекрасно понимали. И про наши лагеря тоже знали. Не все, конечно, но многие из нас. А потом уже и вся страна узнала о Сталине. Так что то, что сейчас опять появляются его портреты, я думаю, — это временное явление. Всё это пройдет, поверьте!

Елена Лория