Крушение императорской власти в России в феврале-марте 1917 г. стало переломным моментом в ее истории. Либералы из Временного правительства не могли воспрепятствовать деструктивным процессам в жизни страны, а зачастую были их непосредственными виновниками. Хотя Февральскую революцию принято называть «великой бескровной», это определение далеко от реальности. Кровь пролилась уже в первые дни Февраля. Насилие захлестнуло улицы Петрограда. В городе начались обыски, грабежи и убийства. С особенной ненавистью восставшие расправлялись с чинами полиции.

Сотрудники правоохранительных органов стали объектом настоящей охоты. Пойманных жандармов и полицейских забивали до смерти, кололи штыками, расстреливали, топили в прорубях[1].

Учитывая настроения масс, Временное правительство 6 марта 1917 г. издало постановление о ликвидации Корпуса жандармов, а 10 марта 1917 г. упразднило Департамент полиции[2].

Если события в Петрограде, Москве и других крупных городах Российской империи, связанные с ликвидацией ее правоохранительных органов после падения монархии, получили широкое освещение, то на региональном уровне они по-прежнему рассмотрены фрагментарно. Данное утверждение в полной мере можно отнести и к Крымскому полуострову. До настоящего времени история полицейских учреждений Таврической губернии во многом остается плохо изученной.

Среди работ крымских историков, посвященных данной проблеме, следует выделить монографию доктора исторических наук Виктора Королева, «Действовать энергично и по закону. История политической полиции Крыма», в которой рассмотрена деятельность органов жандармерии и политического сыска Крыма в борьбе с революционным движением в конце XIX-начале XX в. Исследование охватывает период до Февральской революции, поэтому процессы, связанные с ликвидацией охранительных институтов Российской империи, здесь не нашли отражения. В то же время отмечается, что уже в конце 1916 г. начальник губернского жандармского управления писал о настроениях масс, что «общество нервирует не столько война, ее ужасы, сколько с каждым днем развивающиеся неурядицы и беспорядки внутренней жизни» страны.  Особое возмущение вызывали у людей дороговизна и нехватка продовольствия и товаров первой необходимости.

Незадолго до революции, 9 февраля 1917 г., начальник губернского жандармского управления докладывал генерал-губернатору, что «крайнее недовольство населения растет с каждым днем, интеллигенция с нетерпением ждет думской работы и рассчитывает получить от нее желанные результаты, а в низших слоях, недовольных безрезультатностью борьбы с дороговизной жизни, настроение «приподнятое» и можно ожидать в любой момент крупных беспорядков»[3].

Надо сказать, что после Февральской революции чины полиции и жандармского управления не выразили протеста по случаю смены власти в столице, и заявили о поддержке Временного правительства. Так, 7 марта 1917 г. в местной печати опубликовали заявление начальника Севастопольского жандармского управления полковника Дукельского о том, что он, офицерские и нижние чины вверенного ему управления «всецело присоединились <…> к ныне избранному правительству» и, являясь «верными исполнителями его предначертаний», не будут вести никакой политической деятельности, а все свои силы направят на охрану Севастопольской крепости и флота и борьбу со шпионажем[4].

Приветственную телеграмму в адрес председателя Государственной Думы и председателя Совета министров направили сотрудники ялтинского сыскного отделения.

«Чины сыскного отделения, - говорилось в телеграмме, - являвшиеся только ревностными борцами исключительно с уголовной преступностью и зорко охранявшие спокойствие народа от посягательств преступников, - вполне присоединяются к общей народной радости и просят принять их искренние заверения в полной готовности, как подчиняться новому правительству, так и вообще принести сильную помощь при настоящих чрезвычайных обстоятельствах»[5].

Несмотря на это, новые власти не были заинтересованы в сохранении прежних охранительных институтов. В марте-апреле 1917 г. по всей губернии прокатилась волна арестов бывших агентов охранного отделения и служащих полиции. Так, в Феодосии аресты полицейских начались уже вечером 5 марта 1917 г. и производились они студентами Учительского института под руководством преподавателей, к которым вскоре присоединилась группа «революционно настроенных»  зубных техников. Рвение их было столь велико, что арестованными полицейскими поначалу были заполнены все имеющиеся в городе места заключения: арестное отделение при земстве, городская тюрьма и обе гауптвахты. Однако к концу марта многие арестованные были отпущены на свободу[6].

6 марта 1917 г. Симферопольский уездный исправник (начальник полиции уезда) рапортовал Таврическому губернскому комиссару: «Сего числа, около 5 часов вечера, в мое отсутствие, в мою канцелярию явилось около 20 человек нижних воинских чинов, которые как в канцелярии, так и во дворе, произвели обыск, отобрали оказавшееся здесь оружие и, перерезав телефон, отправились в казарму стражи, где также перерезали телефон и обезоружили стражу, а затем, оставив здесь военный караул, удалились»[7].

7 марта в Симферополе солдаты 32-го и 34-го запасных полков под командо­ванием прапорщиков Александрова и Шнейдера обезоружили железнодо­рожных жандармов и часть конных стражников[8]. В тот же день евпаторийский исправник Никифоров докладывал о намерениях «рабочего класса обезоружить чинов полиции». 9 марта земский начальник станции Васильево (Мелитопольский уезд) телеграфировал о «состоявшемся постановлении схода его арестовать».[9]

На данном этапе настроения масс еще не были проникнуты духом революционного экстремизма. Полицейских только обезоруживали и заключали под стражу. Местные власти взяли ситуацию под контроль. Стараясь не допустить кровопролития, переводили бывших стражей порядка в действующую армию с последующей отправкой на фронт.

Так, в Севастополе органы полиции и жандармерии были разоружены и распущены силами армейских подразделений. Произведено это было самым мирным порядком, под предлогом, что полицейские и жандармы будут впоследствии отправлены на фронт. Уже 7 марта 1917 года газета «Ведомости Ялтинского градоначальства» проинформировала о распоряжении коменданта Севастопольской крепости, контр-адмирала Михаила Веселкина, назначить полицмейстера Севастополя полковника Константина Бочарова для строевой службы в 455-ю пешую ополченческую дружину, «впредь до отправления его в Действующую Армию»[10]. 29 марта 1917 г. на Румынский фронт отправлены бывшие жандармы, работавшие в Севастопольском и Ялтинском градоначальствах, совместно с офицерами и командирами – полковником Дукельским, ротмистром Третьяковым, подполковником Троцким (Троицким) - Синюковым[11].

Полицейские учреждения были распущены, их помещения опечатаны. Так, 16 марта 1917 г. ликвидирован 7-й участок полиции Севастопольского градоначальства. Полиция разоружена. Оружие передано городской управе. Освободившееся помещение заняли сотрудники временного комитета гражданской милиции[12]. В течение нескольких дней полицейские (при­мерно 1.200 человек) и их оружие были переданы воинским начальникам, учреждения градоначальств - полиция, сыскные отделения, канцелярии и др. опечатаны членами комитетов общественной безопасности[13].

Принимая дела, члены специальных комиссий, сталкивались с определенными трудностями. Так, при приеме дел ялтинского жандармского управления, на предложение одного из членов комитета представить список осведомителей, представитель управления, подполковник Троцкий ответил отказом, заявив, что «совесть не позволяет» ему назвать фамилии этих лиц, и что готового списка у него не имеется[14]. Впоследствии комиссар по Ялтинскому градоначальству Г.Приселков выступил с заявлением, что большую часть документов начальник жандармского управления успел уничтожить[15]. Это существенно затруднило революционерам их поиски.

О том же в своих воспоминаниях писал видный деятель кадетской партии, Даниил Пасманик. По его свидетельству, в связи с утратой большинства материалов, в распоряжение новых властей попали лишь «мелкие сошки». Все они были арестованы и преданы общественному суду. Местом его проведения стал Народный Дом (располагался на месте нынешнего Пушкинского рынка, в советское время там находился городской хлебокомбинат), «который был так заполнен толпой, что нечем было дышать». Состав суда был представлен членами различных политических партий. Пасманик был делегирован в качестве представителя от кадетов.

«Первым обвиняемым, - вспоминал Даниил Самойлович, - был представлен почтальон, разносивший письма, уже пожилой человек, отец многочисленного семейства. Обвинялся он в том, что он приносил особо отмеченные письма в жандармское управление, за что получал 10 рублей в месяц. Начался формальный допрос. Обвиняемый ничего не отрицал, но заявил, что жандармы и без него имели право на почте забирать все угодные им письма, и что ему платили только за то, что он носил письма, отобранные его начальством. Вероятно он не говорил всей правды. Он, очевидно, оказывал охранке и другие мелкие услуги. Но в общем он не был охранником. Имея большую семью, он не мог прокормить ее своим регулярным жалованием. Но надо было присутствовать на суде, чтобы почувствовать все озлобление толпы! Одна толстая баба завопила на весь зал, чтобы подсудимого передали ей и она с него живого сдерет кожу и сожжет его на медленном огне. Сотни голосов орали: «выводи его на улицу и мы с ним расправимся»! Один из членов суда, только что вернувшийся с каторги (совершил убийство в 1906 г.) произнес зажигательную речь, закончившуюся требованием смертной казни. Чтобы избегнуть какого-либо несчастья, я попросил коменданта держать в соседней комнате десяток верных солдат при полном вооружении. После долгих и мучительных дебатов суд ушел на совещание в отдельную комнату. Начались долгие споры между самими судьями. Эс-эры неистовствовали. Но эс-деки меня поддержали и мы ограничились общественным выговором и лишением правам поступать на государственную или выборную службу в продолжение двух лет. Приговор, в сущности, очень строгий, ибо он означал двухлетнюю голодовку для многочисленной семьи»[16].

При этом нельзя утверждать, что новые власти не понимали необходимости сохранения старых полицейских кадров и их включения в ряды формирующейся милиции. Так, в начале марта 1917 г. председатель Таврической губернской земской управы, Яков Харченко, направил в адрес ялтинского уездного комиссара Николая Богданова телеграмму, в которой просил «немедленно принять меры к охране спокойствия и порядка в уезде», и ставил первостепенной задачей немедленно «переформировать уездную полицию в милицию»[17]. 11 апреля 1917 г. в газете «Ялтинская новая жизнь» опубликовали телеграмму товарища министра внутренних дел Временного правительства князя Сергея Урусова в адрес ялтинского городского комиссара, в которой предлагалось «существовавшие в некоторых местностях сыскные отделения, ведающие уголовным розыском», не упразднять, а «передать в ближайшем будущем министерству юстиции». При этом следовало «озаботиться, чтобы учреждения эти, столь необходимые для обеспечения гражданам безопасности, возобновили свою деятельность как можно скорее»[18].

В целом лояльное отношение власти к низовым полицейским кадрам впоследствии отмечали и ставили в упрек либералам ранние советские авторы. Так, сотрудник крымского Истпарта, М.Атлас, в работе, выпущенной в 1930-е гг. и посвященной истории Советов в Крыму, писал, что «в отношении полиции и градоначальств общественные комитеты были настроены совсем не враждебно. Ведь городовой на перекрестке — это символ спокойствия, знак того, что жизнь течет своим порядком, и хозяевам нечего волноваться. Как только стало ясно, что старому не бывать, буржуазия через губернатора предписывает всем органам полиции признать новый строй. Когда буржуазия убедилась том, что полицию дальше сохранить нельзя, повсеместно начинается организация милиции, причем организаторами ее становятся комитеты общественной безопасности.

Во главе милиции в некоторых местах (Керчь и др.) становятся полицмейстеры. Органы полиции - известия градоначальств - становятся органами общественных комитетов»[19].

Также предпринимались меры по обеспечению бывшим полицейским при увольнении необходимых выплат и социальных гарантий. Так, 6 апреля 1917 г. Урусов указывал правительственному комиссару в Севастополе, чтобы чинам бывшей полиции, при устранении их от должностей, выплачивалось обязательное содержание за несколько месяцев[20].  

Полицейских, которым удавалось поступить на службу, увольняли и отправляли на фронт.
Но в условиях кризиса власти и прогрессирующего роста деструктивных тенденций попытки интеграции бывших полицейских в новую правоохранительную систему встречали недовольство местного населения. Поэтому уже весной 1917 г. последовали «чистки» органов народной милиции. 
Так, рассмотрев заявление делегатов 8-го Морского полка, Военно-следственная комиссия в Севастополе 3 мая 1917 г. постановила уволить со службы в милиции бывших городовых (в количестве 5 человек) и «отправить к Воинскому Начальнику всех пригодных к воинской службе и которые окажутся способными, то отправить их на фронт, а которые не пригодны, то подлежат только удалению со службы в милиции, так как поступают жалобы о нежелательности их в милиции» [21].

По мере усиления левого экстремизма государство оказывается все менее способно противостоять стихии насилия. Согласимся с Д.Пасмаником, что революция открыла «все шлюзы, регулировавшие быть более или менее культурной жизни», уничтожила «все задерживающие центры в варварской массе. При отсутствии твердой власти с такой массой новую жизнь созидать невозможно»[22].

Бывших полицейских, жандармов и тайных осведомителей распропагандированные моряки и солдаты, начинают подвергать самочинным арестам, избиениям и всячески унижать. Сводятся личные счеты. Бывшим стражам порядка припоминают их службу монархии и участие в подавлении революционных выступлений в начале ХХ в.

Так, в конце июля 1917 г. в Севастополь привезли бывшего до революции палачом городового Синицу. Матросы надели на него красный костюм с черным ка­пюшоном на голове и несколько дней водили по улицам[23].

Но подлинной катастрофой для правоохранителей, служивших при царском режиме, станут события, произошедшие в регионе после Октябрьского переворота. Именно тогда, в период «первого большевизма» (конец 1917-весна 1918 г.) многие бывшие полицейские и жандармы погибнут в ходе террора. Надо сказать, что эта непримиримость в отношении них в политике советского государства сохранится и после завершения Гражданской войны.

Д.В. Соколов

для Русской Стратегии

http://rys-strategia.ru/