- Чёрт знает что! Попадёшь к шапочному разбору! – нервничал генерал Марков, оставленный для охраны раненых, которых неминуемо ждала изуверская расправа в случае захвата обоза большевиками, на левом берегу Кубани, в то время как основные силы белых переправились на другой берег и повели наступление на Екатеринодар, занятый многократно превосходящими силами красных.

За несколько дней до этого Марковцы одержали очередную блистательную победу: была взята станица и станция Георгие-Афипская. Бригада Маркова ворвалась в станицу с востока, совместно с другими частями разгромив до 1000 человек красных и захватив до 700 артиллерийских снарядов. Путь на Екатеринодар, к которому добровольцы обращали полные надежды взоры, надеясь закрепиться в нём и, наконец, обрести твёрдую почву под ногами, был открыт.  Паромной переправой через Кубань распоряжался Сергей Леонидович, чью высокую фигуру в неизменной белой папахе вновь видели повсюду.

Взять Екатеринодар силами двух третей и без того немногочисленной Добровольческой армии не удалось, и Корнилов принял решение бросить в бой резерв – части бригады Маркова.

- Чёрт знает что! – на ходу ругался Сергей Леонидович, размахивая нагайкой. – Раздёргали мой Кубанский полк, а меня вместо инвалидной команды к обозу пришили. Пустили бы сразу со всей бригадой – я бы уж давно в Екатеринодаре был!

- Не горюй, Серёжа, - ответил на это генерал Романовский, близкий друг Маркова. – Екатеринодар от тебя не ушёл.

В ожидании штурма артиллерийских казарм на подступах к городу, в глубокой канаве, под проливным дождём вражеских пуль Сергей Леонидович нервно прохаживался взад-вперёд, обмениваясь короткими фразами с полковником Тимановским, не выпускавшим изо рта своей знаменитой трубки. Наконец, последовал долгожданный приказ, однако, части замешкались.

- Ну, видимо, без нас дело не обойдётся, - решил Марков и, мгновенно очутившись на насыпи, бросился к цепям: - Друзья, в атаку, вперёд!

И, как бывало не раз, увлекаемые примером командира, Добровольцы поднялись и ринулись за ним. Артиллерийские казармы были взяты.

На четвёртый день боёв, силы белых оказались на исходе, темпы атак слабели, число раненых перевалило за полторы тысячи, боеприпасов не хватало катастрофически, уже погибли многие командиры, в числе которых любимец Корнилова, командир Корниловкого полка, капитан М.О. Неженцев. Главнокомандующий собрал совещание, на котором предстояло решить, что делать дальше. Присутствовали генералы Алексеев, Деникин, Романовский, Марков, Богаевский и кубанский атаман Филимонов. Измученный непрерывными боями Сергей Леонидович склонил голову на плечо Романовского и заснул. Кто-то толкнул его. Марков поднял голову:

- Извините, Ваше Высокопревосходительство, разморило – двое суток не ложился…

Осунувшийся, мрачный Корнилов произнёс глухим голосом:

- Положение действительно тяжёлое, и я не вижу другого выхода, как взятие Екатеринодара. Поэтому я решил завтра на рассвете атаковать по всему фронту. Как ваше мнение, господа?

Это предложение поддержал только генерал М.В. Алексеев, остальные высказались против, чувствуя, что новый штурм на следующий день окажется уже за гранью человеческих возможностей и повлечёт катастрофу. Тогда Михаил Васильевич предложил компромисс: отложить штурм на день, дабы дать войскам необходимую передышку. Корнилов согласился:

- Итак, будем штурмовать Екатеринодар на рассвете 1-го апреля.

Вернувшись в свой штаб, Марков сказал своим подчинённым:

- Наденьте чистое бельё, у кого есть. Будем штурмовать Екатеринодар. Екатеринодара не возьмём, а если и возьмём, то погибнем.

На следующий день неприятельский снаряд угодил в здание фермы, где, несмотря на все отговоры, находился Главнокомандующий. Генерал Корнилов погиб.

Встал вопрос, кто заменит Корнилова и выведет армию из создавшегося положения? Называли два имени – А.И. Деникин и С.Л. Марков. За последнего ратовала молодёжь. Генерал Корнилов ещё перед выходом в поход, назначил своим заместителем Деникина. М.В. Алексеев, как Верховный Руководитель Армии, утвердил это назначение.

Молодёжь осталась недовольна и продолжала этот вопрос дебатировать и переживать. Узнав об этом, Марков тотчас обратился в строю к своей бригаде, как бы отвечая на этот волнующий всех, вопрос:

— Армию принял генерал Деникин. Бояться за её судьбу не приходится. Этому человеку я верю больше чем самому себе!

После этого все дебаты прекратились.

1-го апреля, чтобы выйти из окружения, начался спешное отступление морально подавленной армии, потерявшей в бою за Екатеринодар около половины своего состава.

3-го апреля, у станции Медведовской армия должна была пересечь железную дорогу, где действовали красные бронепоезда. От этого зависела дальнейшая судьба армии. Операция была поручена генералу Маркову. Оставив свою бригаду в одной версте от переезда, он с несколькими разведчиками поскакал вперед.

Войдя в железнодорожную будку, расположенную у переезда Марков приказал разоружить и связать находившихся там 3-х человек и послал приказание бригаде двигаться вперёд и остановиться в шагах двухстах от железной дороги. В это время раздался телефонный звонок, Сергей Леонидович снял трубку:

— Кто говорит?

— Станция Медведовская. Что, не видать кадетов?

— Нет, всё тихо.

- У нас на станции стоят два бронепоезда. Может, прислать один к переезду на всякий случай?

— Пришлите, товарищи, - тотчас откликнулся Марков. - Оно будет вернее!

Окончив разговор, Сергей Леонидович спешно установил два орудия у полотна железной дороги для встречи бронепоезда. Едва тот приблизился, генерал, сняв свою белую папаху, бросился к паровозу:

- Поезд, стой! Раздавишь, сукин сын!

— Кто на пути? - окликнули с бронепоезда.

— Разве не видишь, что свои?

Поезд остановился, и Марков, схватив у одного из стрелков гранату, бросил её в топку и крикнул, отбегая:

— Орудие — огонь!

Первый снаряд попал в колёса паровоза, второй в самый паровоз. Большевики открыли огонь из ружей и пулемётов.

Штабс-капитан Ларионов вспоминал:

«В это время штабс-капитан Шперлинг дернул за боевой шнур, паровоз был в перекрестии его панорамы... С треском ахнула граната по паровозу, и сразу крики и тревожные голоса прокатились по бронепоезду. А через секунду несколько пулеметов с платформ и орудия выплюнули струи пуль и картечи... Свист, треск, грохот, крики пошли по степи... Вспышки яркого огня озаряли на миг пригнувшиеся фигуры в шинелях, метавшихся по степи лошадей, повозок без седоков, кухни...

Но среди суматохи, под роем пуль штабс-капитан Шперлинг спокойно всаживает вторую гранату в паровоз: он завалился в облаках пара... потом по платформам...»

- Вперед! — скомандовал Марков, выскочив на самое полотно.

— Ура! – откликнулись из темноты добровольцы.

«И тогда со всех сторон бросились к поезду «Марковцы», - вспоминал генерал Деникин. – С ними их генерал. Стреляли в стенки вагонов, взбирались на крышу, рубили топорами отверстия и сквозь них бросали бомбы…»

В ходе короткого боя команда бронепоезда, состоявшая из матросов, погибла полностью.

—  Снаряды. Перегружать снаряды. Повозки сюда, — кричал генерал Марков.

Штабс-капитан Ларионов писал: «…Снаряды — жизнь армии, снаряды — всеобщее спасение. Грохочут подводы, сворачивая на пахоту...

Светает... На востоке разорвалась мгла. Справа в предрассветном тумане дымятся новые подходящие бронепоезда, идут цепи красных...

Пулеметы стучат в степи... начинается арьергардный бой. 2-ое орудие отвечает броневикам...

Капитан Шаколи, курсовой офицер Михайловского артиллерийского училища, сам за панорамой. Он тяжело ранен в плечо, но, несмотря на приказание полковника Миончинского, не покидает орудие.

Последние повозки лазарета галопом, уже под пулеметом, проскакивают переезд.

«Победа» — на лицах у всех: «Победа». «Победа», — разнеслось и по лазарету. Радостны бледные лица страдальцев...

Утренний ветерок полощет черный значок генерала Маркова... Бодрый и веселый, провожаемый словами восторга и приветствия, скачет он с разведчиками в голову колонны…

Армия генерала Корнилова вырвалась из кольца... Мудрой решимостью генерала Деникина и безграничной доблестью генерала Маркова она была спасена от распыления и гибели…»

- Не задет? – спросил Антон Иванович, обнимая Маркова.

- От большевиков Бог миловал, - улыбнулся Сергей Леонидович. – А вот свои палят, как оглашенные. Один выстрелил над самым моим ухом – до сих пор ничего не слышу.

Дорога открыта и армия спасена. Было взято 360 орудийных снарядов, около 100000 ружейных патронов, пулемётные ленты, продукты питания, т.е. то, что для армии в тот момент было жизненно необходимо, запасы были все израсходованы. Армия почувствовала, что она не разбита и может ещё одерживать победы. В её рядах генерала Маркова всюду встречали несмолкаемым „Ура".

7-го апреля ночью Добровольцы опять пересекли железную дорогу. Когда последний боец перешёл дорогу, Сергей Леонидович не удержался, и, чтобы поиздеваться над красными, телефонировал им:

— Добровольческая армия благополучно опять перешла железную дорогу.

12-го апреля армия пришла в станицу Успенскую. Там был объявлен трёхдневный отдых и генерал Деникиным провёл первый смотр армии.

Генерал Марков обратился к Офицерскому полку:

- Ныне армия вышла из-под ударов, оправилась, вновь сформировалась и готова к новым боям… Но я слышал, что в минувший тяжёлый период жизни армии некоторые из вас, не веря в успех, покинули наши ряды и попытались спрятаться в сёлах. Нам хорошо известно, какая их постигла участь, они не спасли свою драгоценную шкуру. Если же кто-либо ещё желает уйти к мирной жизни, пусть скажет заранее. Удерживать не стану. Вольному – воля, спасённому – рай, и… к чёрту!

Вскоре было получено известие о восстании казаков на Дону. К добровольцам прибыла делегация казаков с просьбой о помощи восставшим. Решено было возвращаться на Дон. Пехоту посадили на подводы. 18-го апреля были уже в Лежанке, откуда начинался Ледяной поход.

Там Сергею Леонидовичу пришла мысль поставить пулемёты на подводы и составить из них как бы пулемётные батареи и применить их в бою с кавалерией. Они показали себя блестяще — в решительный момент боя под Лежанкой они, неожиданно для красных, вылетели и в упор застрочили по флангам идущей в атаку красной кавалерии. Победа была полная. Так появилась „Тачанка", выдумка генерала Маркова, ставшая знаменитостью Гражданской войны.

Светлый праздник Христова Воскресения Белая армия встречала на Дону, в станице Егорлыцкой. Первый Кубанский поход окончился.

***

«…Нет, жизнь хороша. И хороша – во всех своих проявлениях!..» - записал Марков по прибытии в Быхов, показавшийся «бердичевским узникам» едва ли не раем после пережитого.

Деникин вспоминал о том времени: «Камера № 1 . Десять квадратных аршин пола. Окошко с железной решеткой. В двери небольшой глазок. Нары, стол и табурет. Дышать тяжело - рядом зловонное место. По другую сторону - № 2, там - Марков; ходит крупными нервными шагами. Я почему-то помню до сих пор, что он делает по карцеру три шага, я ухитряюсь по кривой делать семь. Напряженный слух разбирается в них и мало-помалу начинает улавливать ход жизни, даже настроения. Караул - кажется, охранной роты - люди грубые, мстительные. В первую холодную ночь, когда у нас не было никаких вещей, Маркову, забывшему захватить пальто, караульный принес солдатскую шинель; но через полчаса - самому ли стыдно стало своего хорошего порыва, или товарищи пристыдили - взял обратно. В случайных заметках Маркова есть такие строки: "Нас обслуживают два пленных австрийца... Кроме них нашим метрдотелем служит солдат, бывший финляндский стрелок (русский), очень добрый и заботливый человек. В первые дни и ему туго приходилось - товарищи не давали прохода; теперь ничего, поуспокоились. Заботы его о нашем питании прямо трогательны, а новости умилительны до наивности. Вчера он заявил мне, что будет скучать, когда нас увезут... Я его успокоил тем, что скоро на наше место посадят новых генералов - ведь еще не всех извели..."»

В Бердичеве генералы пробыли почти месяц, испытывая постоянное унижение и ежеминутно ожидая расправы, которая едва не произошла уже во время переправы в Быхов.  Путь генералов бывшей русской армии по Бердичеву с Лысой горы до вокзала 26 сентября 1917 года был настоящим кошмаром. Разнузданная озверевшая солдатская толпа не скупилась на гнусности и издевательства над своими командирами.

- Марков! Голову выше! Шагай бодрее! – слышались крики.

Всю дорогу, не теряя обычного присутствия духа, Сергей Леонидович резко отвечал на брань и окрики солдат.

- Что, милый профессор, конец?! – спросил Антон Иванович.

- По-видимому, - отозвался Марков.

От самосуда генералов спасла только охрана из юнкеров. Деникин вспоминал: «Юнкера, славные юноши, сдавленные со всех сторон, своею грудью отстраняют напирающую толпу, сбивающую их в жидкую цепь. Проходя по лужам, оставшимся от вчерашнего дождя, солдаты набирали полные горсти грязи и ею забрасывали нас. Лицо, глаза, уши заволокло зловонной липкой жижицей. Посыпались булыжники. Бедному калеке генералу Орлову разбили сильно лицо; получил удар генерал Эрдели, и я - в спину и голову…»

В таком плачевном состоянии бердичевские узники прибыли в Быхов, где вместе с Корниловым находилось около 20 человек арестованных генералов и офицеров. Заключение здесь было несравненно более комфортабельным, хотя опасность сохранялась и здесь. «Заговорщики» жили в комнатах бывшей женской гимназии по два-три человека (только Главнокомандующий занимал отдельную комнату), гуляли в саду, читали газеты, за которыми каждое утро ездил адъютант Корнилова Хаджиев, вели долгие беседы на самые различные темы. Разумеется, главной из них была судьба России.

Во время одной из таких бесед Марков, ходивший крупными шагами по комнате, остановился и «с какой-то детской доброй и смущённой улыбкой» произнёс:

- Никак не могу решить в уме и сердце вопроса – монархия или республика? Ведь если монархия – лет на десять, а потом новые курбеты, то, пожалуй, не стоит…

Генерал Марков был чужд политики. «Бог войны», как прозывали его, он служил своей Родине на поле брани и чурался любых интриг, противных его прямой и горячей натуре. А.И. Деникин писал о нём: «Его ярко-индивидуальной личности нашел отражение пафос добровольчества, свободного от темного налета наших внутренних немощей, от разъедающего влияния политической борьбы. Марков всецело и безраздельно принадлежал армии. Судьба позволила ему избегнуть политического омута, который засасывал других. (...) Догматизм и политическая нетерпимость были чужды Маркову. Те острые вопросы, которые разъедали и теперь разъедают наши ряды, он решал для себя и за себя, не насилуя ничью совесть и исходя исключительно из так или иначе понимаемой целесообразности. И когда в горячие минуты боя слышался его обычный приказ: "Друзья, в атаку, вперед!" - то части, которыми он командовал, люди, которых он вел на подвиг и смерть, шли без колебаний, без сомнений. Их не смущала пресловутая "неясность и недоговоренность" лозунгов. Они несли свои головы не за революцию, не за реакцию, не за "землю и волю" и не за помещичью реставрацию, не за "рабочий контроль" и не за "эксплуатацию капиталом". Суровая и простая обстановка первых походов и в воинах, и в вождях создавали такую же упрощенную, быть может, военную психологию Добровольчества; одним из ярких представителей ее был Марков. "За Родину!" Страна порабощена большевиками, их надо разбить и свергнуть, чтобы дать ей гражданский мир и залечить тяжелые раны, нанесенные войной и революцией. В этом заключалась вся огромная, трудная и благодарная задача Добровольчества. (...) Конечно, Маркова, как человека вполне интеллигентного, не могли не интересовать вопросы государственного бытия России. Но напрасно было бы искать в нем определенной политической физиономии - никакой политический штамп к нему не подойдет. Он любил Родину, честно служил ей - вот и все».

О быховском заключении Сергей Леонидович отмечал: «Я был бы окончательно сражен, если бы почему-либо товарищ Керенский со своими присными не признал меня достойным быховского заключения. (...) Зачем нас судят, когда участь наша предрешена! Пусть бы уж сразу расстреляли... Люди жестоки, и в борьбе политических страстей забывают человека. Я не вор, не убийца, не изменник. Мы инако мыслим, но каждый ведь любит свою Родину, как умеет, как может: теперь насмарку идет 39-летняя упорная работа. И в лучшем случае придется все начинать сначала... Военное дело, которому целиком отдал себя, приняло формы, при которых остается лишь одно: взять винтовку и встать в ряды тех, кто готов еще умереть за Родину. (...) Легко быть смелым и честным, помня, что смерть лучше позорного существования в оплеванной и униженной России. (...) Как бы мне страстно хотелось передать всем свою постоянную веру в лучшее будущее! Даже теперь, когда уже для себя я жду одно плохое».

С приходом к власти большевиков из-за угрозы расправы заключенные были освобождены распоряжением последнего Главнокомандующего Русской армии генерал-лейтенанта Н.Н. Духонина, вскоре зверски убитого в Могилёве революционными матросами и солдатами, сопровождавшими прибывшего в ставку нового «главкома» - прапорщика Крыленко.

Ещё загодя было решено уходить на Дон, где генерал Алексеев начал формирование Добровольческой армии. Корнилов уезжал последним, сопровождаемый конвоем из верных текинцев, остальные генералы отправлялись по 2-3 человека по подложным документам. Марков искусно играл роль денщика генерала И.П. Романовского, представлявшегося прапорщиком. Деникин вспоминал: «Марков – денщик Романовского – в дружбе с «товарищами», бегает за кипятком для «своего офицера» и ведёт беседы самоуверенным тоном с митинговым пошибом и ежеминутно сбиваясь на культурную речь. Какой-то молодой поручик, возвращавшийся из отпуска в Кавказскую армию, посылает его за папиросами и потом мнёт нерешительно бумажку в руке: дать на чай, или обидится?..»

Ещё до побега Романовский и Марков поручили своих жён заботам временно исполняющего должность начальника штаба польской дивизии в Быхове С. Ряснанского, который сопроводил женщин в город Сумы, где жила и его супруга. Последний вспоминал: «В Сумах я провел один день и собрался в обратный путь. На вокзале носильщик взял мои вещи и пошел за билетом, а я уселся у стола. Было тихо, и я задремал. Но тишину нарушили чьи-то твердые шаги и стук отодвигаемого стула у моего стола. Сон слетел, и я увидел севшего наискось по другую сторону стола офицера, судя по погонам — поручика саперных войск. Увидев, что я поднял голову, поручик приподнялся и отдал мне честь. Я ответил. Лицо офицера показалось мне необыкновенно знакомым, но кто он, я не мог сообразить, решил подойти к нему и я узнал... генерал Романовский.

— Почему вы здесь и в форме поручика? — спросил я.

— Вчера мы покинули Быхов и сегодня вечером приехали в Сумы, заехали к Харнитоненко и едем дальше на Дон.

— Кто это — мы?

—  Я и генерал Марков. Он на платформе — пойдем, я вам его покажу. (…)

На платформе мы прошли мимо какого-то солдата, стоявшего облокотившись на фонарный столб, который покосился на нас и продолжал, не меняя позы, лузгать семечки. Дойдя до конца платформы и не видя генерала Маркова, я с недоумением спросил:

— Где же генерал Марков?

Мы вернулись и подошли к солдату. Я поднял было руку, чтобы отдать честь, как тот зашипел на меня:

— Попробуйте только отдать честь и назвать меня Ваше Превосходительство!

Я невольно рассмеялся — такой у него был настоящий вид революционного солдата.

— Ну что, хорош? — усмехнулся генерал Марков, — нагляделся я на них; оказалось не так трудно быть сознательным революционным солдатом!

Мы говорили вполголоса.

— Итак, вы едете на Дон, и в Быхове никого нет. Могу ли я туда ехать?

— Конечно! Прите на Дон и не задерживайтесь, иначе будет трудно туда добраться — большевики быстро распространяются к югу.

Подошел поезд, идущий на Харьков. Марков вошел в третий класс, а Романовский — во второй. Генерал Марков помахал мне рукой с площадки вагона, и поезд ушел.

Я вернулся к жене и рассказал о встрече с генералами, и через день, в штатском костюме, с паспортом гражданина города Сумы, я ехал в Новочеркасск и благодарил Бога за эту ночную встречу. Если бы ее не было, я, вернувшись в Быхов, попал бы прямо в руки банде Крыленко, разгромившей Ставку.

Хочу сказать еще несколько слов о генерале Маркове. Впервые я увидел его на экзаменах в Военной академии — он экзаменовал нас по уставу, а в течение года был одним из наших руководителей по тактическим занятиям. Его побаивались за сарказм и некоторую раздражительность при неудачных ответах.

В Быхове относились к нему очень хорошо потому, что знали его как храбрейшего офицера и ярко выраженного противника большевиков. Он первый поднял вопрос о необходимости создания армии на добровольческих началах и возможно скорейшего начала борьбы с большевиками.

Я вспоминаю, как лестно было мне во время Кубанского похода дважды заслужить его похвалу…»

Е.В. Семёнова