(Пережитое 13-летним мальчиком - казаком-кубанцем)
Март 1918 года. Выселки. По станице внезапно распространилась новость: «Корнилов идет!». Небольшой отряд красных, стоявший в станице, быстро собрался и удалился, очистив путь сибирскому казаку. Левое крыло главных сил ген.Корнилова из станицы Березанской вступило в нашу станицу. К нам во двор въехало три кавалериста. Мы, дети и взрослые, со страхом и любопытством осматривали корниловцев. Попросив отца накормить лошадей, они вошли в дом. Поздоровались с матерью, попросили пообедать. Обед был быстро приготовлен. Поблагодарив за обед, они отодвинулись от стола, так на стульях и заснули, положив оружие на колени. Они отдыхали часа два, потом начали собираться. Помню, отец их спросил: «Неужели вы думаете победить большевиков которых везде тьма тьмущая?» - Они ответили: «Отец, нам все равно погибать, но сдаваться красным мы не намерены. Решили, если уж умирать, то дешево свою жизнь не отдавать»... Быстро собравшись, они уехали в станицу Журавскую.
Через два-три часа целая туча большевицкого войска из Новодмитриевской {?} ввалилась в станицу, расквартировались по 3-4 человека в каждой хате. У нас поместилось пять человек. - «Хозяйка! Вари-ка нам вареники, кажется, масленица сейчас. Ну что, видели корниловцев? Вот проклятое офицерское отродье! Пятые сутки гонимся за ними по пятам никак не можем настигнуть. Но, вероятно, уже завтра мы его (Корнилова) настигнем и прикончим. Что, далеко отсюда Журавская? Там, в Журавской эта контр-революционная гидра остановилась ночевать…» «Нет, недалеко, всего семь верст», - ответила мать. Плотно наевшись вареников со сметаной, красноармейцы крепко, беспечно уснули.
Командир отряда на тайном совещании из местных жителей, сочувствующих красным, вызвал охотников для того, чтобы разведать, в какой хате в станице Журавской ночует Корнилов, незаметно ночью выбраться к ней и через окно бросить гранаты с той целью, чтобы убить его. Й охотник нашелся из иногородних - украинец Дмитрий Дорошенко. Родители его давно приехали в станицу и жили не плохо: они имели собственную паровую молотилку. Они были еще живы и здоровы, имели двух сыновей и дочь. Командир красного отряда пообещал Дмитрию Дорошенко большую награду за успешное выполнение поручения. Выслушав внимательно инструкцию, как надо действовать, взяв с собою револьвер и достаточное количество ручных гранат, вполне уверенный в успехе своего дела, Дмитрий в темную мартовскую ночь отправился на черное дело…
***
Выселки. В 5 часов утра на улице послышались беспорядочные выстрелы. Поднялась невообразимая суматоха. Красноармейцы, которые ночевали у нас, как спали в белье, так и выскочили на улицу. Одни схватили второпях только винтовки, а другие, наоборот, только патроны, забыв винтовки. Но, выскочив на улицу, они попадали под острые сабли корниловцев. Кто бросался бежать обратно во двор, того настигала меткая пуля. Но часть красноармейцев, из тех, которые ночевали в восточной части станицы, сгруппировались и, как стадо баранов, бросились бежать по Новодонецкой дороге. Здесь уже корниловцы показали, как они могут рубить. Сотни зарубленных трупов лежали на дороге и на улицах станицы. К 12 часам дня все было кончено.
После этого боя к нам во двор въехали два кавалериста. Лошади с трудом переступали ногами. Один офицер, который сошел с лошади, похлопав четвероногого друга по шее, сказал: «Ну, друг, спасибо тебе за сегодняшнюю службу. Ты устал, а я еще больше утомился, но и не напрасно: не меньше двадцати человек уничтожили, дешево своей жизни, видно, не отдадим…» Мы схватили у них из рук поводья и начали водить лошадей, чтобы они постепенно остыли и высохло на них «мыло». Через полчаса дали им корм. Остаток дня и эту ночь корниловцы ночевали у нас, отбив охоту у красных гнаться за ними. Теперь мы уже корниловцев не боялись, как накануне. Мы тоже радовались их успеху. На наших глазах они превратились в настоящих героев. Но после этого боя они были озлоблены, были не такие, как раньше, когда они от нас уехали, ничего не взяв. Теперь они вынуждены были мобилизовать лошадей с подводами, с той целью, чтобы везти раненых и трофеи, добытые у красных.
Рано утром на следующий день приблизительно тридцать подвод они взяли у жителей станицы. У нас тоже взяли подводу с лошадьми.
Отцу сказали: «Если дашь нам кучера, то будут шансы, что подвода возвратится назад, а если нет, то обещать не можем.» Отец посадил меня за кучера, наказав при первой возможности возвратиться домой, и я выехал со двора. Все назначенные подводы собрались во дворе станичного правления. При этом было приказано наложить как можно больше соломы. Подводы были все обычные, с драбинами. Со мною вместе на своей подводе ехал мой школьный друг Алексей Балышев, он был на год старше меня.
Часам к 8-ми утра все подводы были налицо. Мы начали выезжать со двора станичного правления. Какой-то полковник, стоя у ворот, считал подводы. Когда я проезжал мимо него, то он, увидав нашего жеребенка, погладил его по спине. Жеребенок, пригнув уши, быстро задними ногами ударил его по колену. Он, улыбаясь мне и своему спутнику, сказал: «Ишь, какой малыш, а уже дает отпор...»
Выехав со двора, мы повернули налево, на запад. Проехали Лаврову греблю, железнодорожный переезд, минуя мельницу А.Й.Бурцева, вы ехали в степь по Журавской дороге. Ехали очень медленно, часто почему-то останавливались. От нас до Журавской всего 7 верст. Но все-таки, как бы медленно ни ехали, часам к 10 утра мы уже въезжали на церковную площадь станицы. Алексей на своей подводе ехал все время впереди меня.
Когда мы остановились на несколько минут возле станичного правления, там увидели страшное зрелище. На наскоро сколоченной виселице в виде буквы «П», вытянувши руки по швам, висел какой-то человек. Голова была наклонена на правый бок и высунут был посиневший язык,
- Алексей, Алексей! - кричу я другу, - ты не знаешь, кто это висят?..
- Да ты что, ослеп, что ли? - отвечает он. - Да ведь это же наш Митька Дорошенко!
Пристально всмотревшись, я узнал: действительно, это был он. Значит, красный командир не лгал, обещая ему большую награду. Он, действительно, по своим заслугам получил большое и достойное вознаграждение.
Обоз начал двигаться дальше. Переехав греблю, ведущую через речку Журавку, поехали по направлению станицы Кореновской. Проехав 5 верст, в одной глубокой балке остановились, так как дальше ехать было невозможно - впереди нас шел бой. Слышалась пулеметная и винтовочная стрельба. Солдаты-санитары говорили, что сам Корнилов находится на каком-то кургане и руководит боем.
Недалеко от нас, с правой стороны, в той же балке стояла батарея из двух орудий и стреляла по красным. Для чего были наши подводы предназначены, мы с Алексеем не догадывались. Когда красных сбили и начали теснить к станице Кореновской, тогда к нам в подводы сели солдаты-санитары и мы быстро выехали на ровное открытое поле начали подбирать раненых. Здесь я увидел такую картину: из Кореновской, вдоль полотна железной дороги, от нас верстах в 4-5, двигалась в нашу сторону красная колонна по четыре человека, а в нее стреляла вышеупомянутая батарея из двух пушек. Снаряды рвались в хвосте колонны, потом в голове ее, в центре и т.д., и через несколько минут колонна вынуждена была рассеяться.
Свистящим пулям я начал кланяться, а некоторые пули возле нас поднимали пыль, и я удивлялся спокойствию солдат - они как будто ехали не в бой, а на свое поле за снопами. Меня начало знобить - лихорадить. Конечно, они сразу заметили мое состояние и стали шутить: «Илья, напрасно ты кланяешься пуле, ведь она уже в Журавской. А пуль, что пыль поднимают, бояться нечего. А сколько времени вашему жеребенку?» - «Тринадцатый день», - отвечаю я. - «А тебе сколько лет?» - «Тринадцать». - «Ну, вот видишь, какая разница. Выходит на много старше его, а посмотри на него: он спокойно сосет свою мать и никакого внимания не обращает на пули, а тебе тем более не надо бояться». После этого я начал успокаиваться, и моя дрожь прошла.
Мне на подводу нагрузили трех раненых. У одного была голова забинтована, другой был ранен в правую руку, а третий - в пах. Тот который был ранен в пах, лежал почти без движения. Только когда подвода подпрыгивала по неровной дороге, он тихо стонал.
Красные отступили, оставив Кореновскую. Подводы с ранеными лениво двигаясь, часов в 5 вечера 4-го марта въехали на площадь станицы, где находилась большая кирпичная школа. Здесь квартирьеры вынуждены были просить у жителей одеяла, простыни и подушки для раненых, Настлав в школе соломы, сносили с подвод раненых и помещали на примитивных постелях. Здесь санитары делали перевязки. Бинтов не хватало, тогда употребляли старые простыни и белье.
Сгрузив раненых, подводы наши освободились. Положив под морды лошадям ячменной соломы, я и Алексей побежали на площадь посмотреть на Корнилова. Посреди площади, в кругу приближенных, в тот вечер я увидел Лавра Георгиевича в первый и последний раз. Он был в серой солдатской шинели без погон, на нем была серая высокая папаха. В такой обстановке я его видел минут 20-30. По той дороге, по которой мы въехали в станицу, приближалась к нам какая-то кавалерия, потом послышались крики «ура!» и к нам подъехала сотня казаков. Три старика спешились и подошли к Корнилову: «Ваше превосходительство, мы в ваше распоряжение привели сотню казаков из своей станицы», - отрапортовали они. Поблагодарив их за такую услугу, Корнилов поцеловал этих трех стариков. Потом поздоровался с сотней. Я был удивлен: как так, генерал и вдруг целует простых стариков-казаков! С этого момента он стал для меня дорогим и близким. Я думал: это наш генерал, простой, не гордый... Прием окончился, все стали расходиться, мы побежали к лошадям.
На следующий день, проснувшись рано утром, мы увидели на земле и постройках иней. Ночью были заморозки: жгли костры и грелись около них. Взошло солнце, день обещал быть ясным, как и предыдущий.
Началась погрузка раненых. Двое моих вчерашних раненых вышли сами и сели на подводу, а третьего, раненого в пах, не выносили. Я спросил: «Почему не выносят третьего?» - Они отвечают: - Он дальше не поедет, останется здесь. - «Как так останется? - сказал я. - Когда красные придут, они же его прикончат!» - Мне стало жаль его, я быстро соскочил с подводы и побежал в школу - я видел, где его вчера положили. Подбегаю к стене, прямо к нему. Он лежит бледные, впавшие глаза больше потемнели. Не веря собственным глазам, я наклонился ближе и понял, что он был мертвый. Я встал, выпрямился. Какой-то клубок подкатился к горлу. Слезы невольно закапали из глаз. У меня не хватило силы воли сдержать их, так же, как вчера я не мог подавить я дрожь, находясь под пулями. Какие нити связали меня с ним? Но мне его было жаль чистосердечно. Постояв над ним минуты две, я быстро повернулся и вышел из школы. Моим спутникам я ничего не сказал, но по лицу моему они видели, что со мною творится. Моя печаль передалась и им, они опустили головы. К нам посадили еще двух раненых, и мы поехали от школы.
Переехав железную дорогу, направились по направлению станицы Раздольной. А впереди, за несколько верст, гремели орудия, трещали пулеметы и слышались ружейные выстрелы. Там, на юге, наши доблестные герой пробивали себе и нам дорогу. Они расчищали путь от красной нечисти. Шел бой под Раздольной. Надо было взять эту станицу, чтобы можно было расположиться на ночлег самим и санитарному обозу. Отступать было некуда, были только два пути: победа или смерть. Кругом кипело красное разбушевавшееся море. В станице Раздольной ночевали мои раненые на квартире, а не в соломе. Сердобольная хозяйка-казачка очень хорошо отнеслась к нам, всех накормила, напоила и спать уложила. На следующий день точно так же: погрузка раненых на подводы, сбор в определенном месте. Подводы вытягиваются одна за другой и, утопая в грязи, увозят раненых в холодную, голую степь. Арьергард армии идет вслед за обозом, а через 2-3 часа станицу занимают красные.
Бой за Усть-Лабинскую, Некрасовскую и т.д....
В Некрасовской ночевали у Овсянниковых. Хороший большой дом, во дворе два ореховых дерева, куча песку, - как сегодня, помню. Хозяева настолько хорошие, что нам уступили свои кровати и постели, сами спали на полу на соломе. На следующий день утром, поблагодарив их за хороший прием, поехали обычным порядком дальше на Филипповскую, Рязанскую и т.д. Каждую впереди находившуюся станицу надо было взять только с бою, чтобы дать возможность раненым переночевать в теплом помещении.
В середине марта разлились горные холодные реки: их потоки приходилось переходить и переезжать вброд. Наш жеребенок бодро шагал по этой воде и грязи рядом с матерью. Но когда мы останавливались на сухом месте для отдыха, он со всех четырех ног падал на землю и отдыхал. Мои раненые жалели его и предлагали взять его на подводу, но я не соглашался, лошадям и так было тяжело везти подводу по колено в грязи.
Здесь, за Кубанью, армия Корнилова соединилась с Кубанской армией и уже вместе дрались под станицей Новодмитриевской, Георге-Афипской, Елизаветинской и под Екатеринодаром. Здесь происходили очень упорные бои с сильным, вооруженным до зубов противником. Кажется около десяти дней шли беспрерывные бои. В станице Елизаветинской наши подводы нагрузили уже ручными гранатами. Переехали разъезд Эйнем и въехали в Екатеринодар. Помню, на улице было много разбитых шкафов и валялись книги. Мы с Алексеем взяли себе по десятку книг – для чего, не знаю.
Проехав несколько кварталов, возле сенного базара въехали на постоялый двор. На большой вывеске у ворот было написано: «Постоялый двор И.Ф.Такчидис». В каком месте города мы находились, пусть определит тот, кто его хорошо знает. Там находились солдаты и кухня. «Ну вот, вы уже теперь на передовой», - сказали нам солдаты, стоявшие у кухни, получая пищу. Нам выдали алюминиевые котелки и по{?}нули к кухне. Сперва мы получили по куску темного житного хлеба, затем подошли к кухне, как настоящие солдаты. Повар спрашивает: «А вам полные котелки наливать или половину?» - Полные! - в один голос отвечаем мы. У нас был тогда волчий аппетит. Солдаты шутили: «Наливай им, Митрич, полную, пусть скорее растут, ты ведь сам знаешь: у нас народу не хватает, а они ребята обстрелянные, кого-либо и заменят».
Стояли мы там 2-3 дня, не больше. Однажды начальник обоза спросил наши фамилии и сказал, что звонят из штаба: нас брать домой.
Утром получили известие, что вчера на ферме, в квартире, убит снарядом генерал Корнилов. Мы и солдаты искрение были удручены и подавлены такой новостью. Погиб тот, который нас вел вперед, ломился дух армии. Все были переутомлены. Надо было искать выход из создавшегося положения...
Отец мой, узнав в штабе армии адрес старшего сына в чине сотника {?}, поехал проведать его. Он был легко ранен в руку, но nродолжал поход дальше на Медведовскую.
Солдаты у нас опрашивали: «Что вы, ребята, поедете домой или нет?» - Нет, не поедем, нам здесь веселее, чем дома, отвечали мы.
Стали ждать приезда отца. Отец из Кубанской армии направился к командиру нашей части. У дверей позвонил. Адъютант пригласил в комнату. Входит. За столом сидит полковник. Взгляды встретились, с удивлением смотрят друг на друга. Полковник быстро встает, подходит к отцу, называет по фамилии и целует. - «Так вот, дорогой мой сослуживец: когда и где судьба судила нам встретиться!» - Сели и начали вспоминать, как когда-то вместе служили в далеком Китае и участвовали в боях во время боксерского восстания. Он командовал там сотней, а отец был переводчиком. Мой отец служил там пять лет, имел серебряную медаль «За поход в Китай». Затем отец объяснил причину своего прихода: «В вашей части с подводой находится мой сын и Алексей, сосед, я хочу забрать их домой». - Очень кстати, - ответил полковник. - Вероятно, завтра и мы будем отсюда уходить. - Отец, получив пропуск за его подписью, распрощался и вышел из комнаты. Через несколько минут он уже был у нас. Предъявил пропуск, и нас отпустили.
Перегрузили гранаты на другие подводы, а две гранаты я оставил и незаметно спрятал под солому, а два капсуля, связав шнурком, в уборной прикрепил к пуговичной петле кальсон. Я предполагал, что красные нас будут дорогой обыскивать, а потому и спрятал в надежное место. Попрощавшись с поваром и солдатами, в тот же день мы выехали домой. Проехали несколько верст. Нас уже встретили красные и обыскали, но, к счастью, ничего не нашли. Отец не знал, что я везу домой гранаты.
На второй день вечером мы уже были дома. Сестры, братья, мать и бабушка встречали нас. Они были рады нашему приезду, так как я отсутствовал 4 недели, а отец неделю меня разыскивал. Мать, увидев жеребенка, сказала: «Отец, а жеребенок какой стал большой! Да ты понюхай, он весь пороховым дымом пахнет». Не знаю, может бить, она шутила. Но я стою и думаю: если он пахнет пороховым дымом, то я, вероятно, еще больше.
Когда родители вошли в дом, я быстро вскочил на подводу, отыскал гранаты, всунул в карманы и направился в сад. Со стороны сада подполз под амбар и в старом улье-дупляке спрятал гранаты. Осторожно отвязал от кальсон капсули, положил там же. Облегченно вздохнул и вошел в дом. Я знал, что если отец будет убирать солому с подводы и обнаружит гранаты, то мне не избежать кнута.
Через неделю я решил испытать одну гранату. Надев кольцо на ручку, вложил капсуль, завернул держатель и бросил... Щелкнул ударник, кольцо осталось в руке, через секунду раздался взрыв и облако черного дыма поднялось над садом. Я стою над дымящейся воронкой, счастливый...
Через несколько минут явились «товарищи». - «Кто гранату бросил?»
- Я. - Где взял? - Нашел в саду. - Начался обыск, нашли вторую гранату к капсуль. Я чуть не заплакал с горя. Отобрали с таким трудом привезенную гранату. Мне ничего не было, а отца забрали, повели в Ревком, Там допрашивали, через сутки отпустили домой. Я сбежал из дома к дедушке, где находился два дня. Потом явился домой. Отец меня бил, сердце уже отошло. И знал, что, все равно, страсть к оружию у казака ничем не выбьешь. Наверное, и сам таким был.
***
На этом я кончаю свой простой, но правдивый очерк. Все указанные фамилии не вымышленные, а настоящие. Я склоняюсь перед могилами, где бы она ни находилась, тех, кто пал смертью храбрых на этом тернистом пути, пробивая своей грудью дорогу нам, не щадя своей жизни. Да будет им вечная память и вечный покой! Они не дешево отдали с жизнь за Родину. Они достойно несли свой меч и венок. Тем, кто еще остался в живых, я посылаю свой казачий привет и преклоняюсь перед их мужеством...
Советская власть утаила от нас, подсоветских рабов, их геройский 1-й Ледяной поход. Она тщательно его скрывает от народа и теперь. Прошло с того времени 54 года. И только здесь, за границей узнал, что я был невольным участником этого похода. Что я видел, слышал и переживал, я, как мог, простым языком описал.
Илья Карабут
«Первопоходник» № 6 Апрель 1972 г.
ПЕРВЫЕ НАЧАВШИЕ. К 100-летию 1-го Кубанского (Ледяного) похода
Купить |
