В конце сентября 1928 года в Белграде прошел съезд писателей белой эмиграции. У Бориса Зайцева сохранилось очень теплое воспоминание об этом событии. «Г. Борисав Зайцев, известный русский писатель, отметил, что на него произвело большое впечатление всё, что он слышал и видел при открытиии конгресса. Затем он сказал о разнице между латинской и славянской расами“, - писала белградская „Политика“.[1] В те дни в газете было опубликовано фото Зайцева и дружеский шарж на него.

«К нам относились замечательно, - вспоминал писатель. - Тон задавал король Александр (учившийся некогда в Петербурге, говоривший по-русски, на русской культуре воспитанный). Но и сами сербы все же славяне, другая закваска, не латинская. Что-то свое. Наш Немирович-Данченко (Василий Иванович), старейший группы нашей, некогда был корреспондентом русской газеты в освободительной войне 1877 года, здесь же под Белградом сидел в окопах. Он сербами расценивался теперь, как некий фельдмаршал от журналистики дружественной».[2]

Белградская газета «Време» в те дни также обратила особое внимание на Б. Зайцева.

„Напротив г. Куприна сидит г. Борис Зайцов (так в тексте – А.М.), - сообщал журналист, побывавший на банкете в честь съезда. – Его личность - сущая противоположность Куприну. Есть в его физиономии нечто утонченное до субтильности, нечто, что могло бы выглядеть воплощением пресыщенности, если бы не было исполнено глубокой мыслью; что могло бы быть  перверзивным, если бы не было глубоко чувственным. Г. Зайцев сбрил бороду, с которой мы обычно видим его на известных потретах. И в некоторых деталях и выражениях удивительно напоминает Адольфа Менжу (известного американского актера тех лет – А.М). Думаю, что г. Зайцов не будет меня упрекать за это сравнение, но их схожесть порой поражает.

- Как вы себя чувствуете и как работаете во Франции?

- Хорошо. Франция, а Париж безусловно, пронизана духом искусства, дает вдохновение для серьезной работы, особенно, на стезе изящной словесности“.[3]

Если заглянуть в литературное наследство Зайцева, то  один из нехоженых маршрутов приведёт нас в Илёв. Есть такое местечко, недалеко от Саровского монастыря и моей родины – города Сарова.

Отец Бориса, горный инженер Константин Николаевич Зайцев, с 1895 по 1897 год  служил директором Илёвского и Балыковского железоделательных заводов. В этих местах Борис Зайцев, калужский лицеист, обучавшийся математике и физике у Константина Циолковского, ходил с отцом на охоту и рыбалку, по ягоды и грибы. Поездка писателя к отцу описана в романе «Тишина» (из автобиографической тетралогии «Путешествие Глеба»):

«Нежно-печальная заря млела за болотом и чуть распускавшимися березами, когда мелькнули впереди огоньки. Кучер подбодрился – и по гати, по тряским бревнышкам поднял тройку на рысь – мать с Глебом подпрыгивали на подушке: все равно, слава Богу – Илёв.

А через несколько минут катили уже слободою. Слева парк, справа ненужно-сладостное, розовое зеркало озера. Тарантас подкатил к огромному дому, лакей выскочил из освещенных дверей. За ним отец появился – все такой же, в сереньком пиджаке, невысокий и плотный, с рыжеватою бородой, в высоких полуохотничьих сапогах».

В ярко освещенном зале царило веселье.

«За столом с куличами и пасхами несколько человек ели, разговаривали, хохотали. Цветы, поблескивание хрусталя, бутылки…

- Этот худой, лысый в середине и есть Ганешин, Аркадий Иваныч, – вполголоса сказал Глебу отец. - Наш хозяин…».

Оказалось, что Ганешин – «директор правления, крупный акционер этих заводов, играет на бирже, роскошно живёт в Петербурге. У него красавица дочь, огромное состояние». Оставшись один, Глеб в раздумье отворил окно. «Внизу играли на рояле. Ему приятны были эти звуки. Тот же Шопен, которого он знает с ранних лет». Кто он теперь, задумался Глеб, - «этой страной весной в странном Илёве»? – отец опять сострил бы: «недоросль из дворян».

Выясняется, что завод еле сводит концы с концами. Лесничий поляк Финк говорит Глебу:

«- …Они (Ганешин и инженер Калачёв) простых людей и не видят вовсе. Только с инженерами ликёры пьют да в карты играют. Я сам карты люблю, а зачем же рабочим заработки задерживать? На Вознесенском заводе в прошлом месяце и вовсе ничего не выдали – берите, мол, из заводского магазина мукой, крупой, салом. А денег из Петербурга не прислали. Так и у нас в Илёве поговаривают: что же, сами пьянствуют, туды-сюды катают, а наши же трудовые денежки задерживают? То, может, всё это заводское управление деньжонки себе забирает?

У Глеба слегка перехватило горло.

- Директор Илёвского завода мой отец. Он не может никому задерживать деньги. Это неправда».

Увы, Константин Николаевич был эпикурейцем, сибаритом и не привык заморачивать себе голову заводскими делами.

«Видите, мой отец был горный инженер. Но внутренне он не любил вообще это своё дело, - признавался на склоне лет Борис Зайцев советскому писателю Юрию Казакову, беседуя с ним в Париже. - Да, у него было именьице под Калугой, но недолго – он его потом продал. А потом, уже когда он стал старше, уже ослабел и работать не мог, кое-какие деньги были – он купил имение, тоже небольшое очень, в Тульской губернии, верстах в шестидесяти от Ясной Поляны, но в Каширском уезде. И вот там он, и до конца дней уже, пробыл как бы в отставке… И вот мы там с женой постоянно жили тоже, в этом Притыкине, летом приезжали, а во время войны жили зимой…».[4]

В ноябре 1897 года Горный департамент откомандировал коллежского советника К.Н. Зайцева из Илёва в Москву на должность технического директора московского металлического завода Гужона.

Ещё ниточка к Сербии

Последним управляющим заводом был инженер-технолог Николай Михайлович Бухтеев (1867 - 1941), до 1903 года - директор общества электрического освещения в Москве; в Илёве в него даже стрелял кто-то из революционеров. Сыновья Бухтеева, Леонид и Дий, совсем молодыми погибли в гражданскую войну. В Илёве родились дочь Раиса (1904 - 1984) и сын Кир (1905 - 1957). Третья дочь Евгения (первой была Ия) родилась уже в Богословском Заводе (ныне Краснотурьинск), куда Бухтеевы переехали в мае 1906 года.

Интересно, что крестным отцом Раисы записан Афанасий Михайлович Бухтеев (1862 - 1940), известный русский гидрограф-полярник, именем которого назван мыс на острове Комсомолец (самом северном на архипелаге Северная Земля). Летом 1896 года лейтенант Бухтеев участвовал в арктическом плавании на транспорте «Самоед». Под его руководством картографами была исследована бухта, пригодная для стоянки морских судов – её так и назвали Самоед. Вскоре тут возникло становище Белушья Губа, а уже в советский период одноимённый поселок стал главным пунктом Центрального полигона, занимающегося испытаниями ядерного оружия.  Здесь часто бывают в командировках сотрудники Российского федерального ядерного центра, расположенного поблизости от Илёва, в Сарове.

Долгие годы эмиграции (1920 – 1932) полярник провёл с женой в сербском городе Нови-Бечей, куда был эвакуирован Харьковский девичий институт, ставший последним местом службы Афанасия Михайловича. В 1932 году Харьковский и Донской девичьи институт (г. Бела Црква) были объединены, получив новое название — Русский девичий институт имени императрицы Марии Феодоровны.

В «Опросном листе» от 14 марта 1923 года отмечено, что А.М. Бухтеев утратил трудоспособность на 75 %, и вынесено заключение: «К труду не способен». На вопрос «Каким трудом мог бы обеспечить свое существование?», генерал-майор корпуса гидрографов ответил: «...вычислительной работой, конторской службой или работой по бухгалтерии». И действительно, вплоть до слияния Харьковского института с Донским, А.М. Бухтеев зарабатывал на жизнь уроками математики. 15 января 1940 г. он скончался в городе Отоке (ныне в Хорватии) на руках жены и дочери.

22 июля 2006 года Илёв посетил сербский писатель и путешественник Никола Живкович. Вот что он записал в своем дневнике: «Илёв лежит возле живописного пруда. Здесь каждый год проходят соревнования по рыболовству. От большой церкви остались только стены. Кладбище в лесу. Такое вижу в первый раз. Выглядит необычно, но как это естественно и красиво».[5]

В самом Илёве коренных жителей почти не осталось, а те, кто каким-то чудом держится, на месте заводских развалин добывают щебень и таинственное вещество, именуемое ими «пыс» (похоже на сыпучие шлаки, используемые как утеплитель). Тем и живут. Кстати, ни в одном русском словаре слова «пыс» нет; прав Борис Зайцев – странное место Илёв.

Пруды же здешние, действительно, славятся. Сотрудники федерального ядерного центра часто ездят не только на упомянутую Белушью Губу, но и на платную рыбалку на Илёвские пруды; здесь бывает хороший клёв (карп, щука, карась).

Конец завода

В декабре 1897 года нижегородский генерал-губернатор Унтербергер решает отправиться на Илёвский завод. В сильную метель, заметавшую санный путь, Павел Федорович, кутаясь в шубу, преодолел более 180 вёрст.

«На пути  в завод при въезде в село Кудлей крестьяне этого села, во главе с старшиной, встретили губернатора с хлебом солью, – сообщал репортёр «Волгаря». - Генерал велел остановиться и, несмотря на снежную мятель, вышел из саней и около ¼  часа разговаривал с крестьянами, расспрашивая об их хозяйстве и экономическом положении. В Илёв губернатор прибыл в 9 часов вечера и тотчас же отправился в волостное правление, где земский начальник Скуридин и волостной старшина при полном сельском сходе встретили его превосходительство хлебом солью. Генерал пробыл здесь более часа времени. В беседе с мастеровыми завода, испытавшими не мало нужд вследствие приостановки работ на заводе, генерал, выслушивая их просьбы и желания, приказал земскому начальнику выполнить некоторые просьбы мастеровых, признанные его превосходительством законными. Обещая сделать с своей стороны всё, что возможно для удовлетворения нужды, губернатор простился со сходом…

На следующее утро губернатор посетил и осмотрел церковь, школу, больницу и самый завод.   В церкви, встреченный местным духовенством, генерал интересовался, усердно ли посещают рабочие храм, как велики доходы храма и проч. На заводе губернатор присутствовал при работах и осматривал все производства, в школах спрашивал учащихся по всем предметам, преподаваемых в школе...».[6]

К тому времени Общество Шиповских заводов задолжало Государственному банку и другим кредиторам более двух миллионов рублей. На беду, в сентябре 1898 года генерал-лейтенант Аманд Струве умер. Убыточные заводы – Илёвский, Вознесенский и Балыковский - в 1903 году, ввиду казённого долга, они перешли в распоряжение Госбанка.

На совещании у министра финансов С.Ю. Витте указывалось, что означенные заводы теряют по 10 - 15 копеек на каждом пуде чугуна и по 50 копеек на пуде сортового железа - из-за дороговизны добычи руды из дудок и истощения рудных гнезд и пр. Николай II лично одобрил план ликвидации Шиповских заводов.

Без крестов и игрушек

 Лет пятнадцать назад на местном кладбище краеведы насчитали 32 чугунных надгробья разных конструкций (горизонтальные плиты, монументы в виде усечённых пирамид, цилиндров), тогда как во всей округе не нашлось ни одного памятника из чугуна. Некоторые сохранившиеся эпитафии сквозили глубокой печалью. Так, 7 февраля 1901 года в семье Ивана Дергунова разом умерли жена и четверо детей, которые «отравились рыбой в сырную неделю». Самая поздняя дата на чугунных памятниках - 5 января 1914 года, а ведь по документам Илёвский завод, на котором производилась выплавка чугуна, был закрыт гораздо ранее.           

Печально, но на всех памятниках кресты были обломаны и использовались вторично, уже на других захоронениях. Скорее всего, сейчас у жителей просто нет денег, чтобы поставить памятник своим близким. Кстати, и от самих чугунных надгробий за эти годы уже мало что осталось. Изворовался электорат. Просто диву даёшься, как одичала Россия.

Вся история этого села в ХХ веке напоминает одну безысходную фантасмагорию. В 1930 году при пожаре сгорели 150 домов, школа, медпункт, магазин. На фронтах Великой Отечественной войны погибли 149 мужиков из 230 мобилизованных. Вот их жалко больше всех.

в Илёве (В советское время Спасская церковь 1785 г.) была передана на баланс Полх-Майданской фабрике детской игрушки. Сейчас и фабрики уже нет. Игрушки кончились. Здесь в них уже некому играть.

Анастасия Макарова

для Русской Стратегии

http://rys-strategia.ru/