Летом 2002 года мы готовили тематический номер альманаха «Русское Возрождение», посвящённый судьбе русских могил. В числе прочего нам захотелось посмотреть, как эта тема отражена в русской литературе ХХ века, и мы обратились за советом к Михаилу Михайловичу Дунаеву.
Беседа наша проходила после воскресной службы и была короткой. Дунаев посоветовал обратиться, в первую очередь, к творчеству Солженицына и Астафьева.
Мы не планировали публиковать в альманахе это интервью - скорее, просто спрашивали совета у специалиста. Файл с записью беседы давно затерялся, да и сам альманах по не зависящим от нас причинам так и не вышел. И вот в сороковой день со дня кончины Михаила Михайловича этот давно, как мы считали, утраченный файл, удивительным образом нашёлся. Его содержание - перед вами:
- Отразилась ли в нашей литературе двадцатого века тема отношения к русским могилам - могилам убитых на войне, репрессированных?
- Есть великолепное рассуждение на эту тему у Виктора Астафьева, в романе «Прокляты и убиты». Там один из героев - мерзавец политрук Мусенок, начальник политотдела дивизии. И свой же, капитан Щусь, подстроил его смерть. Астафьев описывает, как его пышно хоронили, перезахоранивали, с пионерами, как героя войны. А подлинных героев войны в то же самое время хоронили кое-как. Очень хорошо показывает психологию людей эпизод:
«Набрав команду из войска лейтенанта Боровикова, Шестаков повел ее к желобу, на окраину деревни - попытаться унести трупы товарищей...Трупы никто не убрал, они глубже влипли в грязь, начали врастать в землю. Выковыряли убитых из земли, продели обмотки под мышки и, впрягшись, волокли их вниз по речке. Лёшка волок Васконяна, тот в пути все за что-то цеплялся, обувь с его ног снялась, шинель осталась в грязи. К братской могиле Васконян и его товарищи прибыли почти нагишом. Да не все ли им равно? Свалили убитых в яму, прикрыли головы полоской из брезента, постояли, отдыхиваясь. «Ну-к, чё? Давайте закапывать», - предложил кто-то из бойцов. «Как? Так вот сразу?» - встрепенулся лейтенант Боровиков. «Дак чё, речь говорить? Говори, если хочешь». Боровиков смутился, отошел. Закапывали не торопясь, но справились с делом скоро - песок, смешанный с синей глиной, - податливая работа. «Был бы Коля Рындин, хоть молитву бы почитал, - вздохнул Шестаков, - а так чё? Жил Васконян - и нету Васконяна. Это сколько ж он учился, сколько знал, и все его знания, ум его весь, доброта, честность поместились в ямке, которая скоро потеряется, хотя и воткнули в нее ребята черенок обломанной лопаты...»
Люди чувствуют, что что-то надо сделать, а что - они просто не знают. Советских никаких нет обрядов, с религией покончено. Зарыли - и от них ничего не осталось. Мы можем сказать, что Астафьев первый показал, что борьба с религией, Церковью в конце концов даже в каких-то совершенно неожиданных внешних вещах находит такое проявление. Даже не знали, как похоронить человека.
- Но эта тема поднимается Астафьевым уже в позднем творчестве, в девяностые годы. А нет ли более ранних проявлений этой темы в литературе?
- Наверное, есть. У Василя Быкова есть повесть «Его батальон». Ее сейчас и не вспоминают. А мне кажется, что это у него едва ли не лучшее произведение. Могу сказать так: я много читал военной прозы, но понял, что такое война, только прочитав эту повесть. Она - советского времени. Астафьев уже имел возможность не оглядываться ни на кого. Такой возможности у Быкова тогда не было. В «Его батальоне», в двадцатой главе, есть тоже эпизод, как хоронят. Правда, там нет этой темы, что, мол, не знаем, как похоронить, а просто - погибли люди, печаль комбата капитана Волошина по этому поводу. Люди могли бы жить - в общем, достаточно обычные рассуждения. И, тем не менее, эта повесть осталась малозаметной, к ней, возможно, не хотели привлекать внимание. Потому что повесть все-таки жестковата по сравнению с той военной прозой, которую тогда печатали. А больше в военной прозе эту тему, по-моему, не поднимали.
Что касается отношения к мертвым в лагерях - тут, естественно, нужно обратиться к творчеству Александра Солженицына. Он был, пожалуй, первым, кто вообще, не в связи с войной, поднял тему отношения живых к мертвым - как тему трагическую. У него есть стихотворения в прозе, которые он называет «Крохотки». Это тургеневская традиция. Там одно есть написанное прозой стихотворение, оно так и называется «Мы-то не умрем»: живые не думают об этом, боятся этой темы: мол, мы не умрем никогда. И сами похороны: раньше медленно шли, несли покойного, а теперь в какую-то машину загрузили, быстренько уехали и забыли, забыли обо всем... Солженицын прямо не пишет о причине такого отношения к усопшим, но причина, по сути, та же. Сравнение «раньше - теперь» все равно чувствуется. Раньше с попом хоронили. А теперь - по-советски: быстрее-быстрее. Церковная жизнь была разрушена, а вместо нее оказалась пустота.
В целом же тема отношения русских людей к могилам своих соотечественников еще ждет своего исследователя.
Беседовал Григорий Прутцков, лето 2002 г.
Источник
Напоминаем читателям!
Преодоление клеветы и новое осмысление. Вечер памяти А.И. Солженицына пройдёт в Москве |
