Наиболее мифологизированным эпизодом истории Крыма в ХХ столетии являются репрессии, которые в годы Гражданской войны проводились на его территории антибольшевистскими силами. Литература, посвященная этой теме обширна. Но если обратиться к конкретике, то здесь мы видим следующую картину. Описывая жизнь региона под властью интервентов и белых, советские авторы следовали идеологической конъюнктуре и говорили о «жесточайшем разгуле насилия», карательных экспедициях, грабежах, арестах, расстрелах трудящихся, происходивших «изо дня в день».
На данный момент очевидно, что эта оценка нуждается в существенных коррективах.
Так, в случае с красным террором даже самое поверхностное и беглое перечисление его эпизодов даст колоссальный массив достоверной и проверенной информации (высказывания вождей большевистской партии и высокопоставленных чекистов, газетные публикации, декреты Совнаркома и распоряжения местных органов власти, протоколы заседаний ВЧК и расстрельные списки). Неограниченное насилие было для коммунистов не только средством подавления или расправы над политическими противниками, но важным инструментом строительства «нового общества», универсальным средством решения вообще всех проблем.Террором большевики управляли, словно промышленностью и сельским хозяйством.
Пусть в годы Гражданской войны насилие не было исключительной монополией красных, репрессии белых правительств имели совершенно иную природу.Акты террора, совершаемые антибольшевистскими силами, были преимущественно эксцессами военного времени, вызванными взаимным ожесточением, и часто носили ответный характер. Так, наиболее серьезные вспышки насилия со стороны белых проявлялись в ходе борьбы с партизанами и при подавлении восстаний, которые провоцировали в их тылу большевики и другие левые радикалы. При этом массовый террор не был официально провозглашенной политикой. Чрезмерные проявления жестокости не поощрялись белым командованием и осуждались гражданскими структурами власти, а также общественностью.
Именно поэтому, описывая так называемый «белый террор», советские авторы не ставили своей целью объективное изучение вопроса. Вместо этого они прибегали к различным манипуляциям, сводя воедино многократно растиражированные, выдернутые из общего контекста цитаты из воспоминаний, более-менее подтвержденные факты, с одной стороны, и откровенно сомнительные источники, с другой. Кроме того, советские исследователи и мемуаристы шли по пути расширительного толкования, относя к проявлениям «белых» репрессий любые акции противников большевизма. Например,к жертвам «белого террора» в Крымуотносили убитых крымско-татарскими националистами в ходе восстания на Южном берегу Крыма весной 1918 г., а также расстрелянных германскими оккупационными властями.
Излишне говорить, что такой подход открывал широкий простор для политических спекуляций, чем большевики и их последователи не преминули воспользоваться. И сегодня многочисленные левые публицисты воспроизводят обветшалые советские пропагандистские штампы. Подменяя собой реальную исследовательскую работу, подобная деятельность служит примером фальсификации истории.
Создание мифа о «белом терроре» началось еще в годы Гражданской войны. Пришедшим к власти в ходе государственного переворота политическим экстремистам было необходимо как-то легитимировать свои действия. Не случайно термин «белый террор» стал широко использоваться осенью 1918 г., после убийства председателя Петроградской ЧК Моисея Урицкого и покушения на Ленина (оба теракта были совершены членам партии эсеров). Название придумали и начали употреблять именно большевики — во многом, для оправдания развязанного им красного террора.
Путем манипуляций и подтасовок советским пропагандистам удавалось создать видимость неких масштабных репрессий, которые проводились на территориях, занятых антибольшевистскими силами и особенно белыми армиями. Сформировался определенный канон. Вначале эмоционально рассказывалось о «страшном разгуле контрреволюции» и «жестоком терроре», затем сообщалось о гибели нескольких коммунистов, схваченных при подготовке восстания или теракта и преданных военно-полевому суду. Надо сказать, что этот прием в освещении антибольшевистских репрессий практиковался весь советский период. Чем дальше были события Гражданской войны, тем пышнее становились ритуальные действа, связанные с увековечиванием памяти павших борцов. И тем более красочными подробностями обрастали те или иные эпизоды.
Сегодня можно утверждать: подавляющее большинство преступлений, которые приписывали белым, преувеличены на порядки, а в ряде случаев полностью выдуманы. Не подтверждаются документами и массовые жертвы среди гражданского населения.
Действительно, в годы Гражданской войны жители Крыма и других регионов страны, которые контролировались белыми, испытывали всевозможные трудности, преимущественно социально-бытового и экономического характера. Тяготы войны, экономические проблемы ложились непосильным грузом на промышленность края. Темпы производства стремительно падали. Предприятия закрывались одно за другим, росла безработица. Наблюдался рост цен.
Недовольство населения, преимущественно в сельской местности, вызывали проводимые белыми реквизиции и принудительные мобилизации. Сложными были и взаимоотношения военных с рабочими.
В условиях слабости власти и доминировании военной администрации над гражданскими структурами и местным самоуправлением, отсутствии эффективного контроля над рядом армейских подразделений, со стороны последних часто имели место криминальные проявления: незаконное завладение личным имуществом граждан, насилие и бессудные расправы, которые происходили на почве озлобленности и мести. Разумеется, жертвами такого образа действий нередко становились случайные люди.
Но в данном случае речь следует вести не о репрессивной политике структур государства, а об уголовных преступлениях и нарушениях воинской дисциплины, совершаемых отдельными лицами. Эти эксцессы не поощрялись и по мере сил пресекались командованием и структурами власти.
Так, убийство известного всей России предпринимателя Юлия Гужона, совершенное офицерами Добровольческой армии в окрестностях Ялты 25 декабря 1918 г., вызвало общественный резонанс и обратило на себя внимание союзников по Антанте, поскольку убитый являлся французским подданным[1]. Было заведено уголовное дело и сформирована следственная комиссия во главе с сенатором и будущим министром юстиции правительства Юга России, Николаем Таганцевым. Виновные были установлены. Ими оказались чины формируемого в Крыму Сводно-гвардейского кавалерийского дивизиона под командованием полковника Василия Гершельмана. Офицеры-монархисты из этого отряда также проводили самочинные расправы на ялтинском молу[2]. По итогам расследования дело готовились передать в военно-полевой суд, но впоследствии командование приняло решение об отправке отрядаГершельманана фронт в Северную Таврию, где он доблестно сражался, а сам полковник погиб[3].
В течение всего периода Гражданской войны отправка на фронт совершивших уголовные преступления офицеров и солдат практиковалась весьма широко. Так, в своих воспоминаниях генерал Петр Врангель упоминает об инциденте, который произошел в Севастополе весной 1920 г. Прогуливаясь на городском бульваре, офицер лейб-гвардии Петроградского полка капитан Манегетти, встретил нескольких моряков и сделал им замечание. Один из матросов стал возражать. Это не понравилось офицеру, и он застрелил моряка. Случай вызвал возмущение среди горожан и судовых команд. Было проведено расследование, которое установило, что все участники происшествия были в нетрезвом состоянии. Убийство не было вызвано необходимостью самозащиты или защиты офицерского достоинства, и такому поведению было нельзя найти оправдания. Манегетти предали военно-полевому суду, причем заседание было открытым. Офицера приговорили к смертной казни, но, принимая во внимание прежние заслуги осужденного, Врангель изменил приговор. Манегетти был разжалован в рядовые и отправлен на фронт, где спустя несколько месяцев доблестно погиб в бою[4].
Формируя представление о белом терроре в Крыму, советские пропагандисты, что называется, «сваливали в одну кучу» криминальные проявления со стороны отдельных чинов и организованные репрессии, которые проводили специальные органы (контрразведки, военно-полевые суды). Деятельность последних также была крайне мифологизирована и призвана убедить в том, что преследованиям подвергались широкие слои населении. В действительности в этом не было необходимости. Больше того, это не отвечало главной задаче, которую ставило перед собой Белое движение. Этой задачей было восстановление законности и правопорядка. На территориях, которые контролировались белыми армиями, действовало дореволюционное российское законодательство военного времени, возобновляли работу органы власти и судебные учреждения, действовавшие до Октябрьского переворота. А в политической жизни даже в обстановке войны сохранялись начала парламентаризма, идейного плюрализма и уважения к частной собственности.
Сопротивление большевизму было реакцией на вооруженный захват власти организацией политических экстремистов, которая не являлась законным правительством. Борьба с этим злом допускалась не только с морально-нравственной точки зрения, но и должна была стать долгом каждого российского гражданина в соответствии с законодательством, действующим на момент прихода к власти большевиков.
Незаконность советской власти признана Определением Общего Собрания Правительствующего Сената от 23 ноября 1917 г. Задачей Правительствующего Сената было охранение законности в России, то есть он являлся именно тем органом, который был правомочен признать советский режим незаконным.
Согласно Определению, действия большевиков были квалифицированы так:
«Сенат осведомился о намерении лиц, захвативших власть незадолго до созыва Учредительного Собрания, которое должно являться истинным выражением директивной воли русского народа, посягнуть на самое существование Правительствующего сената, в течение слишком 200 лет стоящего на страже закона и порядка в России. Эти лица, решаясь упразднить Правительствующий сенат и все суды, подрывают сами основы государственного строя и лишают население последней его опоры — законной охраны его личных и имущественных прав. Преступные действия лиц, именующих себя народными комиссарами, в последние недели свидетельствуют, что они не останавливаются перед применением насилия над учреждениями и лицами, ставшими на страже русского государства. Прежде чем насилие коснется старшего из высших учреждений России и лишит Правительствующий Сенат возможности возвысить свой голос в час величайшей опасности для родины, созванное на основе ст. 14 Учреждения сената общее собрание Сената определяет, не признавая законной силы за распоряжениями каких бы то ни было самочинных организаций, неуклонно исполнять впредь до решения Учредительного собрания об образовании власти в стране возложенные на Сенат законом обязанности, доколе к этому представляется какая-либо возможность, о чем и дать знать всем подчиненным местам, и лицам»[5].
В основе большевистской идеологии лежала концепция «классовой борьбы», которая, являлась, по сути, ничем иным, как противопоставлением одной части народа — другой. Или, если угодно, доктриной гражданской войны. Человека могли репрессировать не за конкретные преступления или оппозиционные взгляды, но и за принадлежность к определенным социальным слоям.
«Белая» идейная установка была принципиально иной. Иными были и принципы проведения репрессивной политики. «Белые» правительства не ставили во главу угла истребление и дискриминацию целых общественных групп. Речь шла именно о наказании носителей идей революционного экстремизма. Большевики и другие участники Гражданской войны на стороне красных назывались «виновными в насильственном посягательстве на изменение существующего государственного строя». Также им инкриминировались преступные деяния общеуголовного характера. То, что со стороны большевиков считалось «классовой борьбой» и «советским строительством», белыми властями характеризовалось как государственные и общеуголовные преступления. Большевизм при этом считался преступной идеологией.
Многие репрессированные антибольшевистскими силами члены компартии не были безвинными жертвами, принимали участие в различных карательных акциях в период первой и второй попыток установления в регионе советской власти (1917–1918 и 1919 гг.), вели подрывную деятельность в тылу белых, практиковали индивидуальный террор.
Вот только некоторые примеры активности красных партизан и подпольщиков на территории Крыма в первые месяцы после появления на полуострове частей Добровольческой армии в ноябре 1918 г.
12 декабря 1918 г. в Севастополе совершено нападение на воинский эшелон, разоружены офицеры, испорчены все орудия, сняты замки с пулеметов, разряжены бомбы и переломано более 600 сабель[6]. Трое суток спустя, 15 декабря 1918 г., совершено новое нападение на военных, грузивших орудия и боевое снаряжение для отправки в Симферополь. В тот же день под влиянием большевистской агитации происходит попытка восстания на болгарском учебном крейсере «Надежда», которое с сентября 1918 г. находилось на капитальном ремонте в доке севастопольского военного порта[7]. 17 декабря 1918 г. обстреляно здание штаба Черноморского флота[8].
19 декабря 1918 г. совершено нападение на симферопольскую городскую тюрьму с целью освобождения содержавшихся в ней заключенных, а 20 декабря в Севастополе обстрелян воинский эшелон[9]. Как сообщалось в осведомительной сводке белой контрразведки от 26 декабря 1918 г., обстрелы военных патрулей и государственных учрежденийв Севастополе совершались практически ежедневно[10].1 января 1919 г. разоружены офицеры, находившиеся на симферопольском железнодорожном вокзале, с которых также сорвали погоны[11].2 января 1919 г. партизанский отряд «Красная каска» напал на имение Шишмана близ Евпатории, а затем совершил нападение на город с целью его захвата[12]. 14 января 1919 г. нападению партизан подверглось имение Ойбур помещика Попова. В ходе налета разоружен застигнутый врасплох военный кордон, убито несколько офицеров, забраны лошади и припасы[13].
В январе 1919 г. в Феодосийском уезде партизаны захватили Топловскую обитель. Ворвавшись в игуменские покои, учинили в них обыск. Угрожая оружием, потребовали от казначеи сестры Сергии отдать им монастырскую кассу. Ценности искали повсюду: у послушниц, в больничной церкви, в других помещениях. У стариков-священников отняли два настольных распятия, у проживавшей во флигеле престарелой графини Татищевой забрали четыре золотых кольца. Также грабителями были похищены монастырские святыни – Казанская икона Богородицы и серебряный ларец с частицами мощей[14].
В этих условиях действия белых властей были закономерным ответом на террористическую деятельность партизан и подпольщиков, и далеко не всегда достигали той жестокости, которая была присуща сторонникам красных. Выражаясь современным юридическим языком, с точки зрения белых советские подпольщики и красные партизаны являлись банальными террористами и участниками бандформирований. Поэтому борьбу с ними следует классифицировать как меры антитеррора, направленные на восстановление логичного и основанного на праве государственного порядка.
Следует также отметить, что многие подпольщики и партизаны погибли не в результате репрессий, а в ходе боевых действий, оказывая вооруженное сопротивление. Несмотря на это, их также включали в число жертв «белого террора».
Реально имевшие место случаи бессудных расправ над арестованными большевиками также крайне мифологизированы. Характерный пример – расстрел, произошедший в марте 1919 г. на полустанке Ойсул(ныне село Астанино Ленинского района, железнодорожная ветка Владиславовка-Керчь). Группа функционеров компартии, принимаших активное участие в установлении советской власти в Крыму в 1917-1918 гг., содержавшихся в симферопольской тюрьме, была погружена в вагоны и этапирована в Керчь. Дальнейшие события советская пропаганда изображала следующим образом. В ночь на 18 марта вагоны отцепили от поезда, затем охрана открыла огонь из пулеметов, выживших добили. Жертвами этой расправы стали 19 человек.
Многократно растиражированная советской историографией, данная версия даже в схематическом своем изложении вызывает сомнения. Сохранился рапорт начальника конвоя, из которого явствует, что заключенных всего-навсего предполагалось переправить в керченскую тюрьму, но все «были убиты при попытке обезоружить конвой». После этого «трупы сложили в двух вагонах и опечатали»[15].
Отдельного упоминания заслуживают личности погибших. Это организаторы и непосредственные участники массовых убийств в Евпатории в январе-марте 1918 г., когда было уничтожено не менее 300 человек[16]. Особенно запомнилась евпаторийцам преступная семья Немичей (Немичевых).
Три сестры — Антонина, Варвара и Юлия — входили в состав трибунала, разбиравшего дела арестованных. «Революционное правосудие» сестрам помогали вершить супруг Юлии, солдат Василий Матвеев, и сожитель Антонины, Феоктист Андриади. Обязанности в семье распределялись следующим образом: Юлия опрашивала заключенных и оценивала степень «контрреволюционности», а ее муж определял «буржуазность». Антонина следила за исполнением приговоров. Их брат, Семен Немич, принимал активное участие в организации евпаторийской Красной гвардии, и стал ее командиром. Одновременно он состоял в военно-революционном комитете и выдавал исполнителям списки лиц, приговоренных к расстрелу.
Позже сестры Немич вошли исполком Евпаторийского Совета. Так, Варвара входила в состав военно-революционного штаба — чрезвычайного органа, созданного для борьбы с контрреволюцией. Юлия стала комиссаром совета по социальному обеспечению. Она, говоря языком советского канцелярита, «удовлетворяла материальные нужды трудящихся за счет экспроприаций и контрибуций». Говоря по-русски — распределяла отобранное имущество расстрелянных и арестованных. Антонина вошла в состав так называемой «разгрузочной комиссии» Евпатории. Она «проводила в жизнь акты против контрреволюционных элементов», а когда убивать стало некого, занялась «вопросами народного просвещения».
Организаторами массовых убийств в Евпатории в 1918 г. были и другие расстрелянные на полустанке Ойсул: матрос Виктор Груббе (Грубе) и бывший сельский учитель Николай Демышев. В январе 1918 г. последний также входил в состав революционного трибунала. Впоследствии стал председателем исполкома Евпаторийского Совета. По его личному распоряжению в ночь на 1 марта 1918 г. в городе схватили по заранее приготовленным спискам и убили около 30–40 человек — в основном зажиточных горожан и 7–8 офицеров. На автомобилях их тайно вывезли за город и расстреляли на берегу моря. При этом красные объявили, что на город совершили нападение анархисты, увезшие людей в неизвестном направлении.
После падения советской власти в Крыму весной 1918 г., когда полуостров заняли войска кайзеровской Германии, названных выше большевиков арестовали. Их посадили в тюрьму, где поначалу содержали в весьма неплохих условиях, включая качественную еду, собственные постели, встречи с посетителями.
Хотя расстрел этой группы большевиков мог быть актом возмездия, его обстоятельства весьма странны. Непонятно, зачем конвоирам понадобилось устраивать столь изощренную казнь, да еще везти заключенных так далеко.
Вышеприведенный пример дает исчерпывающий ответ на вопрос, кем были типичные «жертвы» белых репрессий.
Мифологизированными также являются эпизоды, связанные с военными успехами белых по ликвидации партизанских отрядов и их баз, расположенных в Мамайских каменоломнях под Евпаторией и Аджимушкайских каменоломнях под Керчью. Выше приводились примеры, что представляла собой деятельность отряда «Красная каска», в составе которого было много уголовников и активных участников первой волны красного террора, который проводился на полуострове в первые месяцы после Октябрьского переворота. Высокий уровень криминала наблюдался и среди керченских партизан, о чем открыто писалось как в ранней, так и в поздней советской литературе. Так, в материале, посвященном борьбе керченских партизан, опубликованном в журнале «Революция в Крыму», который издавался в 1920-е гг., признавалось, что «революционная гармония» в партизанском движении нарушалась «слишком осязательной активностью элементов определенно уголовного характера»[17]. Данное обстоятельство не обходили вниманием и в начале 1960-х гг., отмечая, что «среди пришедших в партизанские отряды было некоторое число людей случайных, недисциплинированных, с авантюристическими наклонностями и повадками»[18].
Тем не менее, в советской пропаганде делался упор на жестокость, проявленную военными при ликвидации этих очагов партизанщины, в частности, ставилось в вину применение корабельной артиллерии и даже удушающих газов. Вместе с тем, использование тяжелых вооружений имело определенную логику, поскольку каменоломни, в которых скрывались партизаны, были по сути, неприступным крепостями. Объяснимы и расстрелы выживших и взятых в плен партизан. Один из участников антипартизанской операции в Мамайских каменоломнях высказался по этому поводу следующим образом:
«Бандиты, как оказывается, после ряда стычек, были выгнаны из каменоломен и взяты в плен. Причем с последними было поступлено без пощады. Всех 200 человек пленных выстроили в ряд, а затем расстреляли пулеметами. Главарь банды некто Петриченко был пойман тяжело ранены и также расстрелян. По-моему этот род действий правилен, так как с такой публикой иначе нельзя разговаривать!»[19]
Напомним, накануне партизаны устроили анархию в Евпаторийском уезде, разграбили ряд имений, отметились грабежами и убийствами офицеров и обывателей.
Весной 1919 г. военная обстановка сложилась не в пользу белых. В апреле-мае Крым, за исключением Керченского полуострова, вновь стал советским. Период «второго большевизма» продлился недолго – всего 75 дней. В июне 1919 г. силы Добровольческой армии возвратили полуостров под свой контроль.
Практически сразу были отданы приказы штаба Вооруженных сил Юга России (ВСЮР) о выявлении лиц, служивших советской власти, и привлечении их к уголовной ответственности, направляя их в контрразведку и следственные комиссии[20]. После завершения следствия дело передавалось в военно-полевой суд, где судьбы обвиняемых решали несколько офицеров.
Характеризуя деятельность этого органа чрезвычайной юстиции, советские авторы также изображали ее в исключительно мрачных тонах. Создавалось впечатление, что военно-полевые суды пренебрегали элементарными процессуальными нормами, выносили исключительно смертные приговоры, а осужденные были сплошь безвинными жертвами. Как и другие, это утверждение также нуждается в существенных коррективах.
Действительно, реалии Гражданской войны с ее взаимным ожесточением, политическая нестабильность, расстройство государственного аппарата на территориях, которые контролировали белые армии, способствовали многочисленным злоупотреблениям со стороны военной администрации. В то же время ошибочно утверждать, что репрессивные органы ВСЮР полностью пренебрегали законностью.
Проанализировав приговоры военно-полевых судов, хранящиеся в фондах Архива города Севастополя (ГКУ АГС), можно сделать вывод о том, что, несмотря на чрезвычайный характер, при рассмотрении дел совершались необходимые процессуальные действия: опрос свидетелей, изучение вещественных доказательств, определение степени вины подсудимых. Приговоры выносились на основании норм дореволюционного российского законодательства: Уголовного Уложения, Воинского устава о наказаниях, и были адекватны общественной опасности совершенных противоправных деяний. При этом смертная казнь не была единственной мерой наказания, применяемой военно-полевыми судами.
Так, 4 сентября 1919 г. военно-полевой суд Евпатории в судебном заседании при закрытых дверях, в составе председателя полковника Головченко, членов: поручика Стеблюка, подпоручиков Корне и Валова и прапорщика Мяташ рассмотрел уголовное дело жителя Евпатории, Николая Соломко (он же Ермолаев) и Александра Прилепы, преданных суду приказом начальника гарнизона Евпатории 3-го сего сентября 1919 г. Подсудимые обвинялись в том, что поступили на службу в ЧК во время пребывания Крыма под властью большевиков. Прилепа был комендантом Особого Отдела, Соломко - сотрудником военно-контрольного пункта Секретно-Оперативного Отдела Евпаторийской ЧК. В этом качестве обвиняемые производили обыски, реквизиции и аресты среди населения. Кроме того, Соломко «в числе других шестнадцати человек, составлявших летучий отряд, принимал участие в расстрелах и казнях, обреченных большевиками на смерть неизвестных лиц в Евпатории в период с 15 по 25 января 1918 г. и в ночь на 1-е марта того же года». Совместно с вышеупомянутой Варварой Немич «и другими неизвестными лицами» в марте 1918 г. принимал участие в расстреле на 11 участке на Пересыпи. 14 января 1918 г. Соломко совместно с вооруженными матросами похитил вещи, принадлежащие жителю Евпатории Черноголовому. В тот же день возле Сак Соломко собственноручно штыком ранил в грудь солдата Крымского Конного полка Абдул Кирима и участвовал в убийстве неизвестного татарина.
Заслушав показания подсудимых и свидетелей, изучив материалы дела, суд приговорил Соломко к смертной казни через расстрел, а изъятые у него золотые часы обратил в доход казны. Прилепа «за благоприятствование властям Советской республики» и будучи признан виновным «во враждебных против Добровольческой армии действиях» лишен всех прав состояния и подвергнут ссылке на каторжные работы, сроком на двадцать лет». 5 сентября 1919 г. приговор утвердил начальник гарнизона и комендант Евпатории, генерал-майор Ларионов[21].
При вынесении приговоров также принимались во внимание ходатайства общественности. Так, бывший председатель Симферопольского ревкома, убежденная большевичка Евгения Багатурьянц («Лаура»), арестованная в конце июля 1919 г., и обвинявшаяся в организации репрессий и реквизиций, была оправдана именно благодаря многочисленным выступлениям в ее защиту представителей местной интеллигенции. Несмотря на то что оправдательный приговор не был утвержден высшей инстанцией, это позволило «Лауре» скрыться и выйти из подполья только после возвращения советской власти осенью 1920 г.[22]
Вплоть до оставления Крыма осенью 1920 г. острие репрессивной политики белых будет направлено преимущественно против подпольщиков и партизан. Данная деятельность показала высокую эффективность. Благодаря чему удалось предотвратить ряд крупных терактов и попыток восстаний. Так, в ночь на 21 января 1920 г. белой контрразведкой захвачен севастопольский подпольный комитет большевиков. Найдено оружие, оборудованная типография с набором, набранная прокламация «к офицерству», взрывчатые вещества, протокол заседания, печать и оружие. Комитет был захвачен в клубе строительных рабочих и располагал конспиративной квартирой в доме № 17 по 2-й Цыганской улице. При комитете было три секции: военная, подрывная, контрразведывательная. Подрывная секция имела задачей взорвать все мосты вокруг Севастополя, военные корабли и другие объекты. Контрразведывательная секция составляла списки лиц, работающих в учреждениях Добровольческой армии. После завершения следствия 9 арестованных членов подполья были преданы военно-полевому суду и приговорены к смертной казни. Приговор приведен в исполнение в ночь на 24 января[23]. Эту успешную операцию контрразведки большевики объявили «чудовищным преступлением», и призвали трудящихся вступать в боевые дружины, дабы совершить отмщение[24]. Впоследствии победители объявят незадачливых террористов «жертвами белогвардейского террора» и увековечат их имена на памятнике 49 большевикам-подпольщикам на кладбище Коммунаров в Севастополе. Аналогичным образом поступят с членами других разгромленных подпольных организаций, казненных за вполне конкретные преступления (подготовка восстания, теракты, большевистская агитация, призывы к массовым беспорядкам и т.п.).
Вынося приговоры по этим делам, военно-полевые суды белых также будут применять дифференцированный подход в назначении наказания, исходя из степени вины подсудимых и степени общественной опасности инкриминируемых им преступлений. Так, приговором от 25 июня 1920 г. по делу группы Цыганкова, члены которой распространяли большевистские прокламации, вели подрывную работу среди военнослужащих, имели тесные связи с красными партизанами и передавали им оружие,севастопольский военно-полевой суд, 8 обвиняемых приговорил к смертной казни через расстрел, 2 – к лишению всех особых прав и ссылке на каторжные работы сроком на 20 и 15 лет, 1 – к заключению в тюрьму сроком на 2 месяца, 1 – к заключению в исправительный дом сроком на 1 год и 6 месяцев. Четверо подсудимых были оправданы[25].
Надо сказать, эти действия вызывали протесты общественности. Даже если речь шла о явных преступниках, военных жестко критиковали.
Вопрос об общем числе лиц, казненныхпри белых в Крыму в годы Гражданской войны, остается открытым. Согласно подсчетам, произведенным крымским историком Владимиром Брошеваном на основании разрозненных и отрывочных архивных свидетельств, количество жителей полуострова, репрессированных антибольшевистскими силами в 1918–1920 гг., составило 1428 человек, из них 281 приговорен к смертной казни[26]. Понятно, что приведенные цифры в какой-то мере занижены (тот же автор, не раскрывая методику произведенных подсчетов, позднее писал о 4635[27] и 4800[28] погибших, включая сюда жертв восстания крымских татар и германской оккупации), однако, они не идут ни в какое сравнение с красным террором, который проводился на полуострове в первые месяцы после окончательного установления власти большевиков. По степени организованности и количеству убитых эта кампания массовых казней оставила далеко позади репрессии не только антибольшевистских, но и советских режимов, которые существовали в Крыму в 1917-1920 гг.
На наш взгляд, более или менее доказуемо можно вести речь о нескольких сотнях погибших. В это число входят как жертвы самочинных расправ, так и казненные по приговорам военно-полевых судов. Большинство из них – активные участники Гражданской войны на стороне красных, совершившие (или планировавшие совершить) конкретные преступления. Анализ советских источников в большей степени подтверждает, нежели опровергает данное утверждение.
Сразу же после прихода советской власти в Крыму при местных ревкомах были организованы специальные комиссии, в задачи которых входил прием обращений граждан, пострадавших от действий интервентов и белых, однако их деятельность не принесла ожидаемых результатов. Во всяком случае, за весь период СССР в краеведческой литературе упоминания о деятельности этих комиссий встречаются редко, что также свидетельствует о многом. С конца 1920 г. в местной печати была развернута кампания по увековечиванию памяти «павших в борьбе за советскую власть». Проводились поиски останков функционеров компартии, партизан и подпольщиков, казненных при белых. Найденные тела затем перезахоранивали со всеми возможными почестями. Так, 5 декабря 1920 г., в Симферополе в Семинарском сквере состоялось перезахоронение останков большевиков, расстрелянных белыми. На траурном митинге в сквере выступили члены Крымского обкома РК П(б) и Крымского ревкома: Бела Кун, Розалия Землячка, Юрий Гавен, Дмитрий Ульянов.
В братской могиле под траурные звуки оркестра захоронили несколько десятков гробов. При этом далеко не все погребенные были реальными жертвами белых репрессий. Примечательны воспоминания генерала Иродиона Данилова, служившего у красных в штабе 4-й армии. Несмотря на активные поиски, победителям удалось отыскать трупы десяти человек коммунистов-подпольщиков, осужденных военно-полевым судом и повешенных по приказу генерала Слащева.
«Несмотря на все старания отыскать еще такие жертвы, большевицкой власти не удалось это сделать, и она взяла еще первых попавшихся покойников из госпиталей, и таким образом всего набралось вместе с повешенными 52 гроба, которые на пышных погребальныхдрогах, сопровождаемые оркестром музыки, полком пехоты, кавалерией и двумя батареями, между расставленными по улицам шпалерами войск, были торжественно перевезены в сквер около здания духовной семинарии и здесь, после торжественных речей и проклятий “палачам” белым, были погребены в общей могиле»[29].
О том, что число казненных антибольшевистскими силами было невелико, свидетельствует и перечень материалов к биографическому сборнику «Несите их знамя вперед», составленный в 1920-е гг., который хранится в Архиве города Севастополя. В нем содержатся краткие биографические данные о 292 участниках «борьбы за установление советской власти в Крыму». Помимо репрессированных интервентами и белыми, в деле приведены биографии участников революционных событий 1905-1907 гг. Причем, эти лица были не обязательно казнены. Так, революционер и подпольщик Иван Имханицкий, хотя и дважды арестовывался белыми (вначале при Деникине, а после при Врангеле), и избежал виселицы только благодаря приходу войск красного Южного фронта в ноябре 1920 г., но после завершения Гражданской войны до самой своей смерти (умер в 1924 г.) в течение нескольких лет занимал различные руководящие должности. В конце 1920 г. был секретарем и заведующим делами в Севастопольском уездном комитете РКП (б), а в дальнейшем руководил Ливадийским курортом[30].
Важно отметить, что освещение доказанных эпизодов белых репрессий в советское время проходило строгое сито цензуры в лице комиссии Истпарта, которая зорко следила за тем, чтобы о гибели подпольщиков, партизан и членов компартии, рассказывалось в идеологически правильном русле. Так, хотя в позднейшей советской литературе и сообщалось, что схваченные начале 1920 г. члены севастопольской подпольной большевистской организации были казнены по приговору военно-полевого суда, в 1930-е гг. утверждалось, что расправа произошла без суда. Примечательный документ хранится в Государственном архиве Республики Крым. В деле № 103 фонда П.150 описи 1, собраны статьи сотрудников Истпарта о революционном движении в Крыму в 1905 – 1920 гг., опубликованные в печати и переданные по радио за период с 22 января 1935 г. по 18 октября 1936 г. Анализируя публикации в прессе, которая выходила при Врангеле, сотрудник Истпарта, назвал «наглой ложью» сообщения о якобы состоявшемся суде над большевиками[31]. В результате в широкие массы была запущена версия, которая на данный момент была выгодна правящей партии.
В советский период власти были всячески заинтересованы в том, чтобы выявить как можно большее число «жертв белого террора». В Крыму насчитывалось около 300 памятников, связанных с событиями революции и Гражданской войны[32]. Многие из них были поставлены на местах захоронений подпольщиков, красногвардейцев и партизан, в том числе репрессированных белыми. В большинстве своем они известны поименно, причем речь идет самое большее о десяткахактивных участников революционного движения и Гражданской войны на стороне красных, а встречающиеся в советской литературе утверждения о массовых жертвах среди мирного населения, как правило, голословны. Имея все необходимые ресурсы и средства для установления имен всех пострадавших от белого террора и увековечивания их памяти, за десятки лет советское государство тем не менее особенно не продвинулось в данном вопросе.
[1]Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Без победителей. Из истории Гражданской войны в Крыму. 2-е изд., испр. и доп. Симферополь: АнтиквА, 2008. – С.462
[2] Там же. – С.462-463
[3] Письмо Цветкова В.Ж. от 12 февраля 2009 // Архив автора
[4] Врангель П.Н. Белый Крым. Мемуары Правителя и Главнокомандующего вооруженными силами Юга России – М.: Эксмо, 2014. – С.53
[5] Цит. по: Цветков В.Ж. «Преступление и наказание» адмирала Колчака. Часть 4 // https://rusk.ru/vst.php?idar=77391 (дата обращения: 23.09.2018)
[6] Хроника революционных событий в Крыму. 1917-1920 гг. – Симферополь, 1968. – С.105
[7] Там же.
[8] Там же. – С.106
[9] Там же.
[10] Там же. – С.107
[11] Там же. – С.109
[12] Там же. – С.110
[13] Там же. – С.112
[14] Там же. ; Соколов Д.В. Оскудение верой. Таврическая епархия в годы Гражданской войны (1918 — 1921 гг.) // «Первая Крымская», № 227, 6 июня /12 июня 2008.
[15]Вьюницкая Л.Н., Кравцова Л.П. Дорогами революции: Путеводитель. – Симферополь, Издательство «Таврия», 1987. – С.124
[16]Красный террор в годы Гражданской войны / Сост., вступ. ст. Ю.Фельштинского, Г.Чернявского – 3-е изд., доп. – М.: Книжный Клуб Книговек, 2013. – С.177
[17]Гелис. И. Красные кроты. Восстание в керченских аджимушкайских каменоломнях в 1919 году // Революция в Крыму, № 3 – Симферополь, 1924. - С.131
[18]Чирва И. Крым революционный (историко-партийный очерк) – Киев: Государственное издательство политической литературы УССР, 1963. – С.101
[19] Цит. по: Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Указ. соч. – С.465
[20]Крестьянников В.В. Белая Контрразведка в Крыму в Гражданскую войну // Крестьянников В.В. Севастополь и Черноморский флот в Первую мировую и гражданскую войны: Статьи разных лет - Севастополь: «Дельта», 2014. - С.291
[21]ГКУ АГС, ф.р-391, оп.1, д.46 - Л.1
[22] Владимирский М.В. Красный Крым 1919 года - М.: Издательство Олега Пахмутова, 2016. - С.153-155
[23] ГКУ АГС, ф.р-391, оп.2, д.4 – Л.13
[24]Борьба за Советскую власть в Крыму: док. и мат-лы. Т. 2: Борьба трудящихся Крыма против иностранной военной интервенции и контрреволюции в годы гражданской войны. (Май 1918 г. – ноябрь 1920 г.). Симферополь: Крымиздат, 1961. – С.230
[25] Там же. – С.258-261
[26] Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Указ. соч. – С.542
[27]Брошеван В.М. «Белый» террор в Крыму. Исследование в документах и материалах об истории политического террора белогвардейцев и интервентов в Крыму в годы Гражданской войны и военной интервенции в 1918–1920 гг. Симферополь, б.г. - С. 88
[28]Брошеван В.М. Симферополь: белые и темные страницы истории (1918-1945 гг.). Историко-документальный хронологический справочник. – Симферополь: ЧП ГУК, 2009. – С.43
[29]Данилов И. Воспоминания о моей подневольной службе у большевиков // Архив русской революции, т.XVI,Берлин, 1925. – С.169
[30]ГКУ АГС, ф. р-391, Оп.1, д.36 – Л.58-60
[31] ГАРК, ф.П.150, оп.1., д.103 – Л.26 (документ предоставлен Т.Б.Быковой)
[32]Шаповалова С.Н., Барбух В.Н., Вьюницкая Л.Н., Ляхович А.А., Щербак С.М. Крым: памятники славы и бессмертия. Симферополь, 1985. - С.8
|
