В августе 1918 года у нас в доме появилась гостья, княжна Мария Иосалиани. Девятнадцатилетняя княжна приехала из далекой Грузии в Ростов навести справки, узнать что-либо о судьбе штабс-капитана Георгия Чичуа, ее жениха. Все, что она знала о нем, это из его писем летом 1917 года его родителям, что он с несколькими офицерами вступил в Корниловский Ударный полк восьмой армии юго-западного фронта.

При разговоре молоденькой княжны с помощником коменданта города присутствовал молодой корнет первопоходник Петя Кобыщанов, который знал о смерти князя. Он слыхал ее дрожащий голос, видел скатывающиеся из ее темных глаз слезинки, которые девушка старалась незаметно смахивать перчаткой.

Помощник коменданта поручик Одинцев, в то же время дежурный по комендатуре, старательно записывал просьбу княжны о розыске в дежурный журнал, обещая навести справки и сообщить ей...

- Впрочем, где вы живете, барышня, или, вернее, где вы остановились, по какому адресу разрешите вас уведомить о результатах?

Одинцов приготовился писать дальше.

Девушка, слегка покраснев, ответила, что она еще нигде не остановилась, приехала сегодня утром и сюда попала прямо с вокзала.

Стоявший всего в трех шагах Петя приложил руку к козырьку и обратился к девушке:

- Простите, мадемуазель, разрешите представиться: корнет Кобыщанов. Ваш адрес будет Софиевская улица 34, Нахичевань, куда я с вашего разрешения провожу вас. От сестер милосердия Корниловского полка, которые живут там, вы наверное узнаете что-либо о князе Чичуа.

Петя опустил руку, девушка при имени своего жениха слегка ахнула и уронила перчатку, которую Петя быстро поднял. Поручик Одинцов недоуменно смотрел на стоявших перед его столом молодых людей.

- Па-азвольте, господин корнет, я могу пригласить сюда сестер, о которых вы говорите, зачем барышне куда-то ехать?

Петя быстро отпарировал: - Господин поручик, во-первых, не куда-то, а в семейный дом, во- вторых, княжна еще нигде не остановилась, а следовательно у нее нет и адреса, а в третьих, на улице ждет меня моя родная сестра Галя Кобыщанова, сестра милосердия Николаевской больницы, причем сидит она в больничном экипаже. Девушек я познакомлю, и они поедут домой. По дороге заедут в клинику, где навестят еще одну сестрицу Корниловского полка Аню Чубарину. А я, согласно приказа по гарнизону, останусь здесь, так как сменяю вас на сутки.

Ознакомившись с приказом, поручик от радости даже подскочил - ведь двое суток без смены утомили его, а в перспективе свободный вечер привел его в совершенный восторг.

Петя с княжной вышли из дверей широкого вестибюля. Галя, увидав брата, идущего к ней с девушкой, легко спрыгнула на тротуар с мягких сидений экипажа и пошла им навстречу.

- Галя, моя сестра, - обратился Петя к княжне. - Простите, как прикажете вас величать?

С интересом рассматривая высокую, плотно сложенную Галю, которая стояла перед ней в форме сестры милосердия Добровольческой Армии, княжна, застенчиво улыбнувшись, протянула Гале руку и, улыбаясь ей, просто сказала:

- А я Мария. Только зовите меня, пожалуйста, Мэри, так все меня зовут и я привыкла, так Георгий меня назвал, когда я еще в четвертом классе гимназии была.

Петя почему-то смутился, быстро обменялся взглядом с Галей, но мгновенно спохватился и с веселой уже ноткой в голосе произнес:

- Ну, вот и великолепно, значит - княжна Мэри.

Девушки обменялись рукопожатием, с помощью Пети и вышедшего поручика уселись в экипаж и после взаимных приветствий покатили по Большой Садовой в направлении Нахичевани.

Молодые офицеры пошли к дверям особняка комендатуры, обмениваясь впечатлениями, которые произвела на них княжна Мария Иосалиани. Уже в помещении канцелярии помощника коменданта Петя что-то тихо сказал Одинцову, заканчивая фразу словами: «... так что никаких справок вам, господин поручик, наводить не придется...»

Одинцов с ужасом уставился на грустную физиономию корнета. Лицо его, до сего веселое и полное восторга молодости, сразу осунуло в глазах появилась озабоченность...

- Так что же делать? Почему вы мне не сказали как-нибудь незаметно, ведь надо было как-то ее подготовить к этому удару...

Петя, сидя уже в потрепанном кресле для посетителей, бережно укладывая свою раненую руку на мягкую боковину, учтиво заметил:

- Дорогой Одинцов, мы с вами мужчины и в такой сложной ситуации помочь ничем не можем. Другое дело женщины, у них больше чуткости, такта, понимания переживаний этой девушки сейчас, которая лелеет надежду на все лучшее, и переживаний, которые овладеют ею после осторожной подготовки и, наконец, жестокой правды. Поверьте, там четыре девушки ее же лет, они справятся лучше нас с вами. Реветь будут все вместе, а это уже легче, а мы с вами только бы с ноги на ногу переминались и что-нибудь утешительное мямлили бы со стаканами воды руках. А потом не забудьте, ей ведь всего только восемнадцать лет.

- Да откуда вы ее лета знаете?

- Ой, господин поручик, да ведь перед вами лежало удостоверение, выданное управлением начальника гарнизона города Тифлиса, с просьбой оказывать всемерное содействие княжне Марии Иосалиани, рождения 1900 года, - а вот только месяца разглядеть не успел.

***

Экипаж плавно вкатился в открытые решетчатые ворота Николаевской больницы и, проехав аллею, покрытую асфальтом, остановился у главного подъезда. Оставив Марию в небольшой комнате ожиданий, Галя пошла в палату, в которой лежала уже на полной поправке после ранения сестра милосердия Корниловского Ударного полка Аня Чубарина. Рассказала ей о создавшейся ситуации в связи с розысками невестой убитого жениха, о чем она еще и не знает. Галя рассказала, какая милая девушка эта княжна Мэри и как она, очевидно, сильно любит этого офицера, и что же теперь делать, как быть?

Аня села на кровать, несмотря на лето, зябко запахнула свой серый больничный халатик, сдвинула свои темные брови, Лицо ее, и без того всегда грустно-серьезное, приняло озабоченное выражение.

- Я при смерти князя не была, я была при пулеметной роте, а он был командир второй роты. К уже убитому Георгию прибежали сразу две сестры - Варя Васильева и Таня Куделькова. Пуля попала в сердце, смерть была мгновенная. Но когда его хоронили около станицы Лабинской, я была, и даже горсть земли Кубанской бросила на традиционные ветки, покрывавшие его гроб. Что я могу сказать ей, как, где... Надо подумать, подождать, подготовить ее. Если бы здесь были сестры его роты, но я знаю, что Варя и Таня уже два дня, как уехали на фронт.

Мэри, уступая просьбам Гали и вышедшей к ней Ани, остановилась в их доме, спала в Галиной комнате на пустовавшей кровати Ани, которая все еще оставалась в больнице. Все три дня пребывания Мэри в этой приютившей ее семье она жила ожиданием какой-либо весточки о Георгии. Но ее покой временно охранялся строго всеми. Галя ей говорила, что узнала, что Георгий был ранен. Когда бывали в больнице у Ани, та в свою очередь подтверждала этот слух, добавляя, что пока неизвестно, где он может быть, так как территория Добровольческой Армии сильно расширилась. Принимая участие в этой подготовке, Петя как-то сказал, что он узнал, что Георгий был тяжело ранен и даже серьезно болел. В тот же вечер, делая разные предположения, Галя сказала, что все в руках Божиих и в такое время надо быть всегда готовым ко всему неожиданному и жестокому.

В этот вечер Мэри долго сидела и что-то писала в своем дневнике. На другое утро - шел уже четвертый день пребывания Мэри в Ростове - после утреннего чая, когда вся семья была еще в столовой, Мэри по обыкновению, встав из-за стола и поблагодарив, подошла к Галиному отцу, священнику Покровской церкви отцу Иоанну, поцеловала его руку и, глядя ему в глаза, вдруг спросила:

- Батюшка, отец Иоанн, простите меня, что, быть может, я утруждаю всех вас собой; я очень благодарна за чуткость и желание всех помочь мне, облегчить мою заботу, но... - голос Марии сорвался, она вытерла маленьким платочком глаза и продолжала уже дрожащим голосом: - Галя и Петя, отчасти Аня говорить неправду не умеют, а правду сказать боятся, подготавливают меня к этой страшной вести. Я уже поняла, я чувствую и вижу по глазам всех, кто со мной говорит, что... это случилось. Пожалуйста, не скрывайте больше от меня., я так устала! - Слезы катились из ее глаз, худенькие плечики жалко вздрагивали... - Впервые в своей короткой жизни я уехала одна из дома, я должна знать правду о Георгии, мы были обручены, он мой жених, я его невеста. Отец Иоанн, прошу вас, скажите мне правду, убит Георгий? Если знаете, где? Где похоронен? Я должна найти его тело и увезти в наши горы, это мой долг невесты, это мой долг перед моей и его семьями, с тем меня в эту тяжкую дорогу и благословили старики... Молодых, кроме меня, у нас никого не осталось.

Мария замолчала и все так же стояла, глядя на отца Иоанна глазами, полными слез. Тихо плакала Галя, опустив голову на стол, Петя стоял у окна и здоровой рукой чего-то тер лоб. Пахнувшим ладаном фиолетовым платком вытирал глаза и растроганный отец Иоанн.

Вечером недалеко от дома, в небольшой уютной Софиевской церкви была отслужена первая панихида по новопреставленном воине Георгии, павшем на поле брани за Русь Святую. Присутствовали все: из больницы приехала Аня в сопровождении другой такой же молоденькой сестры-первопоходницы, вместе с Петей приехал поручик Одинцов с младшим братом, кадетом Полтавского корпуса. Проникновенно пел небольшой хор, служил старенький священник, настоятель храма отец Григорий, сослужил ему и помогал отец Иоанн.

***

На другой день княжну Мэри на Ростовском вокзале провожали все кто были с нею в эти печальные четыре дня. Мэри, снабженная всем не обходимым - рекомендательными письмами, разными справками, пропуске ми - уезжала в освобожденный Екатеринодар, чтобы дальше попасть в станицу Лабинскую и там во что бы то ни стало найти тело Георгия и увезти на родину, в родные горы,

***

В этот вечер отец Иоанн долго молился у святого Престола в алтаре церкви, прося Господа Бога простить ему его грех, коли он был неправ. Он открыл правду вчера убитой горем этой еще девочке; как мог, утешал ее со своей матушкой; как умели, как могли, разделили горе ее Галя и Аня и даже Петя... но скрыл отец Иоанн от этой девушки еще одну тяжелую правду. Когда он, в первый день ее появления в их доме, узнал, что она княжна Иосалиани, дрогнуло его старое сердце, и возроптала душа. Эти дни и вечера он молил Бога не вменить ему во грех его ропот: за что этому еще не вступившему в жизнь слабому существу такое горе?

В прошлом январе отец Иоанн, бывая в Николаевской больнице, напутствовал умирающего от ран штабс-капитана князя Ираклия Иосалиани. Его же и хоронил тут недалеко на Нахичеванском кладбище. Там же, тогда же он видел и жениха Марии, у которого было ранено плечо: он с одной рукой помогал опустить гроб в могилу. Этого отец Иоанн и не мог ей сказать. Да и не только ей. Не сказал никому. Он видел, что это было бы гораздо больше, чем могла перенести эта уставшая и подавленная своим горем маленькая женщина.

На другой день отец Иоанн был на кладбище и, помолившись у свежей могилы Ираклия, поцеловал крест и сам себе сказал: «Год пройдет, сам туда поеду, повидаю старика-отца, к тому времени раны зарубцуются, повидаю опять и Марию и все им расскажу о сыне и брате.

Но не знал отец Иоанн, что письмо князя Георгия Чичуа с извещением о смерти Ираклия в Николаевской больнице было в конце июля брошено в почтовый вагон поезда, идущего на юг, казаком, в хате которого был последний «бал», и что письмо это будет получено на {неразборчиво, стр. 38} то у Кодорского перевала, но уже без Марии, уехавшей в Ростов.

Также не мог знать отец Иоанн, что поехать туда ему не придется.

***

Прошло много лет. В Тифлисском оперном театре шла опера «Самсон и Далила». В одной из лож сидели инженер Юрий Павлович Оленин, его жена Нина Константиновна и ее племянница Тамара, худенькая девочка лет пятнадцати-шестнадцати. Несколько позади сидел молодой человек несколько постарше Тамары, в нем мы узнаем гимназиста, незаметного участника всех описанных выше событий. Назовем его Борисом.

Опера захватила молодых людей, тем более, что, по признанию обоих в антракте, это была их первая опера. Юрий Павлович рассказал ее содержание - о любви Далилы, о ее коварстве, о доверчивости Самсона, о его отчаянии при виде предательства.

Тамара внимательно слушала, не перебивая, и когда Юрий Павлович закончил свое краткое повествование, Тамара, глядя на огромный занавес, ни к кому не обращаясь, как то тихо со вздохом сказала:

- Я знаю эту историю. Мне рассказывала Мария еще там, дома, когда Георгий играл на пианино эти отрывки, они тогда оба и пели, я так любила их слушать, я хорошо запомнила эти мелодии, они ведь тогда были только обручены и Георгий уезжал тогда опять на войну... Ираклий тоже... Уехали и больше не вернулись...

Раздались первые звуки оркестра. Тамара положила руки на барьер ложи, Юрий Павлович и Нина Константиновна переглянулись. Борис почувствовал что-то особенное в ее словах, в этих взглядах взрослых и невольно насторожился, его начало что-то тревожить.

Но вот раздались знакомые звуки известной мелодии, ария Далилы: «...Я нежно разбужу твое сердце». Нежные звуки горестно неслись с огромной сцены, заполняя весь театр, захватывая своей чарующей музыкой и чистыми голосами всех замерших в своем очаровании слушателей… как вдруг раздался страшный крик, и Тамара в истерике забилась головой о барьер ложи... Юрий Павлович и его жена с помощью Бориса, быстро и бережно подняв Тамару, почти вынесли ее в коридор и положили на маленький диванчик. Тамара только жалобно всхлипывала, тихо повторяя: «простите меня, простите...»

Из театра уехали, не дослушав оперу. Вечером, когда Нина Константиновна уединилась с Тамарой в спальне, Юрий Павлович рассказал вкратце горькую историю Тамары. Не проронив ни одного слова, Борис внимательно прослушал все, о чем рассказал ему Юрий Павлович, Только в некоторых местах он поднимал глаза, и казалось, что он хочет что-то спросить или сказать, но Юрий Павлович, расстроенный всем происшедшим в театре, казалось, этого не замечал. Куря папиросу за папиросой, он говорил о том, как был убит под Ростовом брат Тамары Ираклий, о чем прислал письмо жених ее сестры Марии князь Георгий Чичуа, который, написав письмо, был сам убит на другой день под станицей Новолеушковской на Кубани. Не получая никаких известий, Мария поехала в Ростов искать жениха - здорового, раненого или убитого. В Ростове она случайно оказалась в семье первопоходкиков офицеров и сестер милосердия, которые открыли ей правду и даже указали примерно, где ее жених был похоронен вблизи станицы Лабинской.

После долгих, трудных поисков Мария в Лабинской жениха не нашла, хотя при помощи властей и казаков было открыто несколько могил. Уже почти собираясь уезжать с тяжелым чувством постигшей неудачи, Мария увидела прибежавшую к ней молодую казачку, которая, запыхавшись, поведала ей, что ее сыновья - «хлопчики» - видели, как хоронили офицера, когда белые шли на Екатеринодар: «Ходьте зо мною, хлопци вам покажуть, где, мабуть, це вин и е...»

Мария упросила казаков помочь ей в последний раз. И на берегу Кубани, у купы плакучих ив, по указанию казачат отрыли могилу, вынули продолговатый ящик, оторвали доски... Мария глянула и, тихо ахнув, упала ка руки стоявших около женщин. В гробу был князь Георгий, узнать его было трудно, но Мария узнала. Это был он.

Примерно через две недели во двор Кодорского, совсем недавно благополучного маленького владения князей Иосалиани вкатилась арба с большим продолговатым засмоленным ящиком. Возница осетин помог Марии, похудевшей и совсем больной, сойти с арбы.

Трогательна была встреча с отцом, Алеко и другими домашними. Тамара как встретила сестру, так от нее уже и не отходила.

Князь Георгий был тайно похоронен в горах. Об этом знали только старый князь, Алеко, Мария и Тамара.

Некоторое время спустя обе сестры стали подготовляться к поездке в Ростов с тем, чтобы разыскать тело брата Ираклия и перевезти к себе в горы. Но ввиду разгара гражданской войны на всей территории Северного Кавказа и особого тогда положения Грузии, выехать сестрам не удалось. Поездка была лишь только отложена.

Примерно через три года друзья старого князя уведомили его, что тифлисская чрезвычайка проведала о поездке Марии в Ростов и Екатеринодар и что она нашла тело убитого жениха - офицера-белогвардейца, которого где-то похоронили. «Предстоит арест всех, спасайтесь, пока не поздно».

В это время Тамара, как ученица, жила у нас. Однажды темной ночью пришел Алеко с письмом, в котором Мария писала, что она, отец и Алеко спешно уходят в Персию. Переход организован и, Бог даст, произойдет благополучно. Старый князь приписал, что благословляет свою доченьку Тамару и обещает ей дать знать, когда и она будет опять с ними.

Из кармана своего бешмета Алеко вынул маленькую серебряную шкатулку и передал Тамаре. «Это, сказал он, твоей мамы, князь сказал - пусть Тамара хранит, в Кодорский наш дом уже возврата нет». Дно шкатулки было выложено перламутром, и в ней хранилась платиновая брошка с гербом князей Иосалиани, свадебный подарок князя Мингрелии Иосалиани своей невесте - русской княжне Анастасии Озеровой - в день их обручения.

Так Тамара осталась у нас. Мать Тамары - родная сестра моей жены Нины Константиновны, и после смерти Анастасии Константиновны жена трогательно старается во всех случаях заменить ей мать,

Тамара часто напевала эту мелодию из «Самсона и Далилы», которую очень любила. Она всегда напоминала ей дом, его горную прелесть, журчащий ручеек, стройные и отовсюду всегда видные кипарисы, а главное - молодые голоса счастливых тогда Марии и Георгия, исполнявшие арию, которая стала последней каплей переполненной чаши ее горя,

Тамара нам рассказывала, как хоронили князя Чичуа, и она уверена, что его могила никогда обнаружена не будет: она искусно выкопана в расселине между двумя скалами, висящими над пропастью.

Юрий Павлович умолк, выпил несколько глотков остывшего чая и закурил новую папиросу.

Затаив дыхание, Борис выслушал эту повесть. Вкратце он рассказал Юрию Павловичу то, чему он был свидетелем у себя дома в Ростове в течение нескольких дней в августе 1918 года, когда княжна Мэри случайно попала в его семью. Рассказал и о судьбе всех, кто так или иначе приняли в ней участие.

***

На другой день Борис уезжал. Надо было спешить к Араксу. Где-то в тех краях был еще один пропавший первопоходник - Володя, первый юнкер, которого надо было найти. С этим его дома благословили и в дальний путь снарядили.

Провожать в те времена было опасно. Попрощались дома, Юрий Павлович и Нина Константиновна снабдили его всем необходимым, а главное - ценными советами с указанием нескольких адресов, где можно остановиться и быть откровенным.

Прощаясь с Тамарой, он только сейчас заметил сходство с ее старшей сестрой, и пожимая ее маленькую ручку, глядя в ее полные слез глаза, ему стало до боли жаль ее и жаль всех, кого знал, - погибших и обездоленных порядочных, честных людей.

Пообещав заехать на обратном пути, он быстро зашагал от дома, в котором скрестились пути и в котором он как бы услыхал зовущее к отмщению горное эхо.

***

Приподнятая Грезой завеса вновь стала медленно опускаться, видения стали исчезать в тумане, звуки стали сливаться с шумом бегущего поезда... Очнулся, как от тяжелого сна - все тот же стук колес на стыках рельс, уносящих в небытие пройденный путь и все, что когда-то было...

Вы мне писали: «...этот эпизод забыт, и даже вспомнить некому... «Так ли это, пока еще живы участники и их прямые наследники, кто носит на груди терновый венец, символ страданий за Русь Святую? Память о них, первых начавших, жива и будет вечна, - тому залог наша опять воскресшая и продолжающаяся Белая Летопись.

«Первопоходник» № 3 Октябрь 1971 г.