|
 Первые годы после окончательного установления советской власти в ноябре 1920 г. являются для Крыма одними из наиболее страшных. С приходом большевиков начался красный террор, жертвами которого стали тысячи наших соотечественников. Волна насилия спала только весной 1921 г.
Но следом за тем на крымскую землю обрушилось новое ужасное бедствие.
Надо сказать, что после разоренной войной и продразверсткой материковой России Крым виделся победителям этаким оазисом изобилия. Примечательные строки оставил в своем дневнике военный комиссар 459-го Краснознаменного полка 51-й стрелковой дивизии Константин Телегин. По его свидетельству, встречая наступающие советские войска, «крестьяне целыми деревнями выходили навстречу с хлебом-солью и приглашали нас остановиться, пообедать. Когда же мы объясняли, что не можем останавливаться, они бежали в свои хаты, приносили хлеб, вареное мясо, фрукты, табак и все это на ходу передавали красноармейцам.
<…> В деревне Мамашай (ныне – с. Орловка – Д.С.) нас уже ожидали расставленные на улицах столы, накрытые белыми скатертями. Тут же в стороне в больших котлах варился обед. Обед был жирный и вкусный, с белым хлебом, его приготовили человек на 500, а нас было человек около полутораста»[i].
А вот каким в конце 1920 г. увидела симферопольский рынок прибывшая в Крым вместе с войсками красного Южного фронта артистка ЕвфалияХатаева:
«Ну, базар! Чего-чего там только нет! Горы фруктов – яблок красных, розовых, желтых, белых; чудесных душистых груш; каштана, рябины, мушмулы, винограда <…> всякой, всякой «вкуснятины»[ii].
Стараниями победителей от прежнего изобилия вскоре не осталось и следа.
Сегодня известно, как происходило переустройство жизни края на новых, «революционных», началах. Национализировались промышленные предприятия, банки, жилые дома. Проводились конфискации, организовывались кампании по «изъятию излишков у буржуазии», под видом которых шел неприкрытый грабеж.
«Отбирают последнее достояние, – сообщал 12 марта 1921 г. в письме, адресованном советскому наркому просвещения Анатолию Луначарскому живший в то время в Алуште писатель Иван Шмелев. – Требуют одеяло, утварь, припасы. Я отдаю последнее, у меня ничего своего, все от добрых людей – и то берут. Я болен, я не могу работать. Я имел только 1/4 фунта хлеба на себя и жену. Если бы не малый запас муки, я умер бы с голоду. Я не знаю, что будет дальше. Последнюю рубаху я выменяю на кусок хлеба. Но скоро у меня отнимут и последнее. У меня остается только крик в груди, слезы немые и горькое сознание неправды»[iii].
Был установлен запрет свободной торговли. Вводилась продразверстка. Отмененная решением Х съезда РКП (б) в марте 1921 г., она продолжалась в Крыму до июня. Причем, изъятие хлеба у крестьян проводилось в фантастических цифрах. Постановлением Крымревкома были утверждены следующие объемы продразверстки на 1921 г.: 2 млн. пудов продовольственного хлеба, 2,4 млн. пудов кормовых культур, 80 тыс. голов крупного и мелкого скота, 400 тыс. пудов фуража. Весной 1921 г. в качестве «излишков» изымали даже посевной фонд[iv].
Существенным фактором, усугубившим разруху в аграрном секторе Крыма, стала попытка создания совхозов на базе конфискованных помещичьих хозяйств, занявших до 1 млн. десятин земли, в то время как примерно 40% крестьян в Крыму оставались безземельными. При этом большая часть совхозной земли весной 1921 г. оказалась необработанной[v]. Дополнительную почву для голода создавала высокая концентрация на территории полуострова частей Красной армии, стянутых сюда из разных районов (вплоть до Сибири), снабжавшихся исключительно за счет местных жителей (чтобы обеспечить себя продовольствием, отдельные красноармейские отряды невозбранно занимались грабежами); и, покидая Крым, увозивших с собой значительное количество «трофейных» продуктов.
Еще одной причиной будущей катастрофы являлся режим чрезвычайного положения, установленный в Крыму сразу же после прихода большевиков осенью 1920 г. Путь за пределы полуострова блокировали заградительные отряды, и люди не могли свободно выехать в соседние губернии. Хотя 31 мая 1921 г. местные власти распорядились снять все заставы и запретили кому бы то ни было «под страхом строгой ответственности» задерживать и изымать сельскохозяйственные продукты «как у крестьян, так и у потребителей, приобретших их для личного потребления»[vi] – по меньшей мере, в первые месяцы данное указание во многом оставалось декларативным.
И даже выбираясь за продовольствием в соседние районы, жители полуострова рисковали на обратном пути быть ограбленными. Так, в телеграмме председателя СНК Крымской ССР С. Саида-Галиева, направленной 30 ноября 1921 г. в адрес ВУЦИК, сообщалось о том, что «крестьяне Джанкойского округа Крымской республики, ввиду острого продовольственного кризиса, обменивают свое живое и мертвое имущество на хлеб у крестьян Александрийской губернии, но при возвращении на границе у них хлеб отбирается комнезамами и Особыми пунктами ВЧК, и крестьяне Джанкоя остаются без имущества и без хлеба»[vii].
Наряду с человеческими, в трагедии голода весомую роль сыграли природные факторы. В период с 1920 по 1922 г. на полуостров обрушился ряд климатических катаклизмов, в числе которых были страшная засуха 1921 г., последовавшее за ней нашествие саранчи, и затяжные проливные дожди. В результате засухи погибло 42% посевов, 2/3 крупного рогатого скота, а уцелевшие посевы давали лишь несколько пудов с десятины[viii].
Вследствие нехватки посевного материала и засухи, хлеба на полуострове было собрано в 17 раз меньше, в сравнении с 1916 г. — 1400 тыс. пудов[ix].
Не привела к нормализации обстановки, которая сложилась в крымской деревне, и замена продразверстки продналогом. Установленный для полуострова план продналога пересматривать никто не собирался, и его взимание сопровождалось широким использованием карательных мер.
Уже весной 1921 г. в Крыму ощущался острый дефицит продовольствия.
«Продовольственное положение, – сообщал в своем докладе «О положении в Крыму» побывавший на полуострове в начале 1921 г. представитель народного комиссариата по делам национальностей Мирсаид Султан-Галиев, – ухудшается изо дня в день. Весь Южный район (потребляющий), населенный преимущественно татарским населением, в настоящее время буквально голодает. Хлеб дают лишь советским служащим, а остальное население как в городах, так и в деревнях абсолютно ничего не получает. В татарских деревнях наблюдаются уже случаи голодной смерти. Особенно усиливается детская смертность. На областной конференции женщин Востока делегатки-татарки указывали, что татарские дети «мрут как мухи»[x].
В это же время суточные сводки милиции фиксируют случаи суицида и попыток свести счеты с жизнью. Причиной, толкающей крымчан на столь отчаянный шаг, было плохое питание и условия жизни. Так, вечером 27 апреля 1921 г. жительница деревни Сюрень (ныне – Сирень) Евдокия Юрьева решила покончить с собой. Спустившись в подвал дачи, выстрелила в голову из револьвера, но осталась жива. При опросе женщина заявила, что ей «надоело жить, есть кукурузный хлеб и камсу и что револьвер она украла и не пожелала сказать у кого». Несостоявшуюся самоубийцу поместили в больницу[xi].
4 июля 1921 г. дежурный по управлению Севастопольской милиции в рапорте о происшествиях за истекшие сутки сообщал коменданту города, что в 4-м районе возле станции в бухту бросился инвалид Василий Кривашини. После извлечения его из воды на заданный ему вопрос Кривашини ответил, что причиной, побудившей его решиться на этот поступок, стал продовольственный голод («я инвалид, имея жену и 5 душ детей, получаю 1 фунт хлеба»)[xii].23 августа 1921 г. в Крым-балке вблизи Инкермана«гр. Травников убил двух своих сыновей 5 и 9 лет и покончил сам самоубийством. Причина – голод»[xiii].
Летом 1921 г. положение становилось все более угрожающим. Нехватку продуктов питания испытывали уже и крымские города.
Осенью 1921 г. гуманитарная катастрофа стала свершившимся фактом. Несмотря на тяжелую ситуацию, длительное время власти не уделяли ей достаточного внимания. Еще в декабре 1920 г. Крым получил наряды на отправку хлеба, причем, не только в центральные районы страны, но и в Одессу, Геническ и Скадовск. К середине января 1921 г. большая часть хлеба по этим нарядам была уже вывезена. Продовольствие с территории полуострова вывозили и в следующие месяцы – в рамках кампании помощи голодающим Поволжья. Изъятие «излишков» у населения летом и осенью 1921 г. в отдельных случаях проводилось без учета его насущных потребностей и в нарушение установленных норм. Примечательный документ выявлен нами в Архиве г. Севастополя (ГКУ АГС). 1 августа 1921 г. на заседании пленума Крымревкома обсуждался вопрос о продовольственном положении. Признав, что в связи с отсутствием транспорта, а также в результате «недопустимых распоряжений» председателей уездных ревкомов и исполкомов, «произведен значительный перерасход продовольствия», «изъятие сверх нормы хлеба», – участники пленума постановили довести до сведения нижестоящих органов власти, что «в будущем подобные действия будут сурово караться»[xiv].
Тем не менее, ситуация продолжала стремительно ухудшаться.
Первые случаи смерти от истощения были официально зарегистрированы в Крыму в ноябре 1921 г. За период с ноября по декабрь 1921 г. от голода погибло около 1,5 тыс. человек[xv].
Примерно в это же время сообщения о голоде становятся постоянной темой передовиц местных газет. Читателей информировали, что «число голодных весьма значительно и возрастает с каждым днем». При этом «смертные случаи на почве голода учащаются, голодная эпидемия развивается»[xvi].
Голод быстро охватил города и степную часть Крыма.
23 декабря 1921 г., в газете «Красный Крым» опубликовали серию сводок о борьбе с голодом. Факты, приводимые в них, были крайне тревожными. Сообщалось, в частности, об увеличении численности заболевших цингой, сыпным и брюшным тифом. В Керчи 21 декабря 1921 г. в Маяк-Салынском районе были зарегистрированы случаи смерти от голода. За неимением хлебных продуктов в Керченском округе хлебными суррогатами питались 19 728 человек; одномесячный запас продовольствия на 21 декабря 1921 г. имело 900 человек; двухмесячный — 5000 человек; трехмесячный — 3017 человек; четырехмесячный — 2020 человек; пятимесячный — 6-8 тыс. человек[xvii].
Опираясь на явно завышенные данные крымских властей (в Москву доложили, что получен урожай в 9 млн. пудов зерна, в то время как фактически было собрано лишь 2 млн. пудов[xviii]), центр долгое время отказывался признавать полуостров голодающим районом. Обращения крымчан в столичные инстанции оставались безрезультатными: их мольбы и призывы о помощи тонули в бюрократической волоките. Только 4 января 1922 г. Севастопольский, Ялтинский и Джанкойский округа были объявлены неурожайными. Но даже после этого Наркомат продовольствия (Наркомпрод) РСФСР установил для крымской деревни продналог на 1,2 млн. тонн зерна. При этом крестьянам запрещали засевать поля для его внесения. О голоде в Крыму было объявлено лишь 16 февраля 1922 г.[xix]
Свидетельство поэта Максимилиана Волошина:
«…сейчас пуд хлеба стоит уже 2 миллиона (а в центре голода в Самарском уезде - 300 тыс<яч> ), - сообщал он в своем письме матери, датированным 15 января 1922 г. - На рейде стоят суда с американской мукой, но им не дозволяют разгрузиться, т<ак>к<ак> они имеют наглость просить за пуд 120 тыс. руб. Какая же прибыль будет для государства, если покупать за 120 тыс., продавая пуд только за 2 миллиона? Поэтому им Внешторг заявляет, что «крымский пролетарий предпочитает лучше голодать, чем обогащать иностранных спекулянтов». С севера из Украины муку тоже не пропускают в Крым. Отсюда же продукты вывозятся целыми поездами»[xx].
Пик голода пришелся на март 1922 г., когда основная масса голодающих была предоставлена сама себе.
– отмечалось в отчете Крымского экономического совещания Совету Труда и Обороны по состоянию на 1 апреля «Стадия эта,1922 г., – отличается полным расстройством всех моральных начал и установленных законов человеческого общежития: идут повсеместно грабежи, кражи, убийства и мошенничества. Бандитизм, как один из спутников голода, дошел до высшей точки своего развития»[xxi].
Больницы полуострова были переполнены голодающими, которые умирали от истощения. В 1921–1922 гг. в одном только Феодосийском уезде, по официальной статистике, голодало 49 тыс. человек[xxii].
В течение всей весны 1922 г. количество голодающих неуклонно продолжало расти. Так, если в апреле 1922 г. их численность составляла от 347 (174 тыс. взрослых и 173 тыс. детей)[xxiii] до 377[xxiv] тыс. человек, то в мае в Крыму голодало уже более 400 тыс. человек (т.е. 60% населения Крыма[xxv]), из них 75 тыс. умерли голодной смертью[xxvi]. Летом 1922 г. общее число голодающих снизилось, однако с осени того же года вновь стало расти. В ноябре 1922 г. голодало 90 тыс. человек, в декабре – до 150 тыс., 40% взрослого населения[xxvii]. В последующие месяцы положение в Крыму оставалось столь же тяжелым. Так, в марте 1923 г. вЕвпаторийском округе голодало 35% населения. Громадные размеры голод принял и в Керченском округе: в одном только Ленинском районе, насчитывающем 13 тыс. жителей, голодало 10 тыс. человек[xxviii].
Ужас происходящего передают архивные документы и свидетельства очевидцев.
«Продовольственное положение Крыма нисколько не улучшилось, — сообщалось в суточной сводке ЧК от 3 февраля 1922 г. — Во всех округах крестьяне голодают по-прежнему. В Сарабузском, Карасубазарском, Мамут-Султанском, Булганакском районах население режет последний скот для того, чтобы не умереть с голода. Режет коров, овец и лошадей. Едят лошадей, павших от бескормицы и болезней. На почве голода участились случаи смерти…<…>Во всех деревнях от голода же — масса больных, опухших и взрослых, и детей. Помощь голодающим почти не оказывается»[xxix].
Спустя десять дней, 13 февраля, в сводке ЧК констатировалось, что массовый голод в Крыму «достигает все более и более грандиозных размеров. Бич этот занимает крымскую деревню.В Бахчисарайском районе ежедневно умирает 25−30 человек голодной смертью. Особенно растет число голодающих в деревне Феодосийского округа, где в Судакском районе голодают все поголовно, так как посевная площадь там слишком мала и хлеба своего нет»[xxx].
«Судак, Ст<арый> Крым погибают от голода, - писал М.Волошин матери 12 февраля 1922 г. -И помочь им нельзя, т<ак> к<ак> никакие припасы доставлены туда быть не могут. Да их и нет. <…> Единственное спасение для судачан- это бежать, переезжать в Феодосию. Но и в Феодосии люди помирают ежедневно на улицах. Трупы не хоронятся: некому рыть могилы. Их едят кошки в мертвецкой. Кошек едят люди. На улицах рев голодных»[xxxi].
Это февраль 1922 г. В следующем месяце, сообщалось в суточной сводке ЧК от 3 марта, «ужасы голода начинают принимать кошмарные формы. Людоедство становится обычным явлением. <...> Но если в городах заметны кой-какие признаки помощи, то в деревнях голодающие оставлены абсолютно на произвол судьбы»[xxxii].
Страшное бедствие не только уносило человеческие жизни, но и отменяло нравственные законы. Обычным явлением становится людоедство. Так, в Бахчисарае милицией арестована семья цыган, зарезавших четырех детей и из их мяса сваривших суп. В Карасубазаре (ныне – Белогорск) мать зарезала своего 6-летнего ребенка, сварила его и начала есть вместе с 12-летней дочкой. Женщина была арестована и на допросе в милиции лишилась рассудка. После отправления в больницу она скончалась[xxxiii]. В том же Карасубазаре милиция обнаружила склад, на котором были найдены 17 засоленных трупов, преимущественно детей[xxxiv].
«Общее положение Крыма – катастрофично, - делился своими впечатлениями М.Волошин в письме от 12 марта 1922 г., адресованном писателю Викентию Вересаеву и его жене Марии Смидович. - На улицах картины XIV века - городов во время Черной Смерти иголода. Ползают по тротуарам умирающие, стонут под заборами татары («ревки» их называют). Валяются неубранные трупы. Могил на кладбище некому рыть. Трупы валятся в общий ров - голые. Из детских приютов вытряхают их мешками. Мертвецкие завалены. На окраине города по овражкам устроены свалки трупов. Видят там и трупы с обрезанным мясом. Трупоедство было сперва мифом, потом стало реальностью. Колбаса и холодец из человеческого мяса были констатированы на рынке, так же как и похищение трупов на колбасу <…>. Американцы выгружают кукурузу для Саратова и провозят через Крым. Здесь не остается. Вокруг вагонов толпы мальчишек, собирающих зерна. По ним стреляют. Вчера почти на моих глазах снесли с одного череп. В городском саду валялось двое с перебитыми ногами - рубили деревья и т.д. В уезде все значительно хуже. Некоторые из самых богатых сел вымирают поголовно (Салы, Цюрихтапь); Судак ужасен. Коктебель, сравнительно, - оазис: там деревня не голодает. В Судаке за несколько фунтов муки режут. Это самое страшное и проклятое место за эти годы. Засевов нигде и никаких. Лошади съедены. (На весь Судак одна лошадь.) Самое худшее положение татар. Продналог был в Крыму взят полностью, и большинство тайников для хлеба было обнаружено. Отсюда этот голод в деревнях. Те, у кого и есть спрятанное, теперь не решаются доставать»[xxxv].
Свидетельство поэта дополняют дневниковые записи за 1922 г. феодосийского гимназиста Германа Гауфлера:
«31 марта
Голод наступил ужасный. В город из Судака привезли под арестом женщину, которая съела своего ребенка. Лошадей почти всех съели, так что водовоз сам возит свою бочку. Собак и кошек крадут, чтобы из них сделать колбасу. <…>Почти все наши знакомые голодают. <…>
Учителя получили паек: по 21 фунту муки, 1 1/2 бараньего сала и по 31 соленой скумбрии. Один учитель был страшно голоден. Получив паек, он сразу много съел и умер.
<…>
13 мая
<…>
Развилось страшное людоедство. Цыгане ловят, убивают и солят детей. На днях было такое дело: одна дама с ребенком пришла в лавку на базаре. Ребенок вышел на порог лавки, дама вышла и увидела, что ребенка нет. Она упала в обморок. Люди, бывшие здесь, побежали за ее мужем и вместе с ним побежали в погоню. Наконец, ее муж нагнал на Земской улице цыгана, несшего его ребенка. Он вцепился в горло цыгана и отнял ребенка.
<…>
10 июня
Голод очень большой. На базаре и около пекарен стоят вереницы голодных, которые просят хлеба. На базаре каждый день кражи: то мальчишка выхватит кусок, а то и весь хлеб из рук, то у торговца из-за спины тащат что-нибудь. Как-то я присутствовал при такой сцене: девушка вынесла из пекарни 5-6хлебов, вдруг к ней подлетели два мальчишки, выбили хлеб из рук, начали рвать хлебы и тащить куски, но тут вышел мужчина и прогнал их.
Голодного можно сразу отличить, у него какое-то зеленое лицо и какие-то странные глаза: они выражают безумие и смотрят как-то неподвижно. Голод толкает и на убийства, и на грабежи, и даже на людоедство. А говорят, что тот, кто раз съел человеческого мяса, тот не может есть что-нибудь другое, а хочет только человечины, и это его толкает на новое убийство.
От голода очень много умирает людей. Каждый день по улицам ездит линейка с громадным привинченным к ней гробом из цинка. Умерших собирают туда, а потом вываливают в общую могилу, а иногда и с неумершими еще поступают так же»[xxxvi].
В то время когда большинство населения полуострова голодало или жило впроголодь, партийные и советские кадры, хотя отчасти и испытывали определенные затруднения в снабжении продовольствием, в сравнении с остальными крымчанами они находились в привилегированном положении. Являясь опорой коммунистической власти, ответственные работники снабжались особыми продовольственными пайками.
Вот только одна ведомость на получение продуктов питания служащими судебных органов Севастополя в апреле 1922 г. На 40 человек было выдано: 27 пудов 30 фунтов муки, 6 пудов 19 фунтов мяса и рыбы, 8 ¼ фунтов кофе. Из всех полученных продуктов в адрес Помгола было передано 1 пуд 5 фунтов муки. Таким образом, на одного работника выдали: по 10 кг 600 г муки, по 2 кг мяса и рыбы, по 80 г кофе[xxxvii].
Спустя несколько месяцев, 21 декабря 1922 г., секретарь ЦК РКП (б) Валериан Куйбышев подписал строго секретный документ:
«Предложить Крымобкому использовать переводимые кредиты для взаимопомощи в первую очередь для удовлетворения нужд коммунистов голодающих районов… (Выделено мной — Д.С.) Предложить ЦК Последгола выяснить вопрос о возможности оказания помощи коммунистам голодающих районов Крыма и (в) случае необходимости перевести для этой цели Последголу Крыма соответствующие средства». До этого КрымПомгол выделял 1% от имеющегося в фонд помощи коммунистам. В феврале 1923 г. Президиум КрымЦКПомгола, по решению центра, выделил для голодающих коммунистов 300 тысяч рублей дензнаками и 10 тысяч пудов хлеба[xxxviii].
В то же время, нельзя сказать, что власти совсем ничего не предпринимали для преодоления последствий трагедии. Еще 1 декабря 1921 г. Президиум КрымЦИКа по собственной инициативе создал Центральную республиканскую комиссию помощи голодающим — КрымПомгол, которая ввела ряд налогов, осуществила сбор добровольных пожертвований, организовала пункты питания. В деревнях функционировали комитеты взаимопомощи, вынесшие на себе всю тяжесть первых месяцев голода[xxxix].
К началу 1922 г. КрымПомголом для голодавших было закуплено 30 тыс. пудов хлеба внутри страны и 60 тыс. пудов за ее пределами, 20 тыс. пудов зернофуража. В мае 1922 г. на содержании КрымПомгола находились 200 тыс. голодавших. За весь 1922 г. комиссией было выдано 1 481 127 пайков[xl].
Помощь голодавшим оказывали и заграничные организации, прежде всего Американская администрация помощи (АРА). АРА открыла 700 столовых по всему Крыму. Как дар народа США голодающему населению было пожертвовано 1 млн. 200 тыс. пудов продуктов. По состоянию на 1 сентября 1922 г. АРА кормила 117 276 тыс. взрослых, 42 293 ребенка, 3100 больных[xli].
Помимо АРА, голодающим также помогали Международный комитет рабочей помощи голодающим в Советской России при Коминтерне (Межрабпомгол), международное общество «Верельф», еврейский «Джойнт», миссии Фритьофа Нансена, Папы Римского, американские квакеры, немецкие меннониты, зарубежные крымскотатарские, мусульманские благотворительные общества. Вместе с тем реальные результаты деятельность всех перечисленных выше организаций стала приносить лишь с апреля 1922 г., когда на территории полуострова голодной смертью уже умерли многие тысячи жителей.
Оказание помощи голодающим стало для властей удобным предлогом для наступления на Русскую Православную Церковь.
23 февраля 1922 г. советским правительством был принят декрет о принудительном изъятии церковных ценностей. Стараясь не отставать в столь важном революционном деле от центра, 4 марта 1922 г. II сессия КрымЦИК постановила: немедленно изъять все ценности из монастырей и церквей.
30 марта 1922 г. вышло распоряжение, предписывающее всем православным храмам в течение 36 часов с момента получения циркуляра опечатать все ценности, сдать их в Наркомфин и сообщить об исполнении в 6-часовой срок. А поскольку за время революции и Гражданской войны все храмы епархии были в той или иной степени обворованы, к циркуляру было сделано дополнение, согласно которому лица, являющиеся хранителями церковных ценностей «по своему юридическому или фактическому положению», привлекались к ответственности «наравне с совершителями краж».
22 апреля 1922 г. состоялось заседание Севастопольского Совета, на котором был заслушан доклад комиссии по изъятию ценностей. В апреле 1922 г. начали изымать из ризниц севастопольских храмов «ценности богослужебного и другого церковного имущества из золота, серебра, драгоценных камней». Обрисовав «борьбу с темными людьми, которые благодаря своей темноте становились на защиту духовенства», местная газета сообщила, что было обследовано 32 храма, описей церковного имущества до 1917 г. нигде не обнаружили, и в 28 церквях ценности изъяли[xlii]. В одном только Херсонесском Свято-Владимирском монастыре изъяли около 90 предметов, а также лом драгоценных металлов[xliii].
В местной печати была развернута кампания по дискредитации духовенства, которое обвиняли в бездушии, алчности и нежелании помочь голодающим.
Тем не менее, деятельность государства и международных организаций со временем дала положительный результат. К лету 1923 г. голод, наконец, ушел в прошлое. Но его последствия заявляли о себе еще долго.
Трудно преуменьшить тот страшный урон, который в результате голода был нанесен экономике региона, и особенно крымской деревне, чье состояние и прежде было чрезвычайно плачевным. Количество садов и виноградников в Крыму к 1923 г. сократилось с 17,4 до 15,9 тыс. га, поголовье скота уменьшилось более чем вдвое: с 317,7 до 145,6 тыс. голов. Посевные площади, в 1922 г. составлявшие 625,3 — в 1923 г. насчитывали лишь 224,4 тыс. га[xliv].
Но самыми страшными, были, без сомнения, людские потери.
«Последствия голода, — указывалось в отчете Крымского ЦИКа за 1922 г., — проявились во всех областях жизни и заключались в гибели от голода громадного количества живой рабочей силы — рабочих и крестьян, в гибели почти ¾ всего рабочего скота, в полном разорении большого количества (до 13 проц.) крестьянских хозяйств, в сильном экономическом ослаблении остальных, в увеличении безработицы как следствия этого кризиса и, наконец, в крайней дефицитности нашего местного бюджета (доходы покрывали только одну треть расходов)»[xlv].
В результате страшного бедствия население полуострова сократилось с 719 531 до 569 580 человек[xlvi]. Свыше 50 тыс. человек в 1923 г. покинули Крым, перебравшись в более благоприятные районы[xlvii]. Многие деревни горного Крыма вымерли практически полностью. На долгие годы бичом жизни Крыма станет массовая детская беспризорность. Окончательно преодолеть последствия трагедии удалось лишь к середине 1920-х гг.
Анализ вышеизложенного со всей уверенностью позволяет охарактеризовать происходившее в Крыму в начале 1920-х гг. как самую настоящую гуманитарную катастрофу. Вызванная в значительной мере природными факторами (невиданной за последние 50 лет засухой лета 1921 г., нашествием саранчи и проливными дождями 1922 г.), трагедия голода усугублялась преступной политикой власти.
Игнорируя интересы крымчан, сторонники «диктатуры пролетариата» руководствовались соображениями целесообразности и пользы правящему режиму. Проводи большевики иную политику, кто знает, возможно, трагедия не приобрела бы столь ужасный размах. Так или иначе, гуманитарная катастрофа в Крыму была использована для укрепления коммунистической власти, для которой собственное господствующее положение было важн
[i] Телегин К. Освобожденный Севастополь. Странички из дневника // «Слава Севастополя», №228, 15 ноября 1960.
[ii]Хатаева Е. Жизнь в Красном Крыму. Крымские и московские страницы дневника. (публ. Побожего С.) // Крымский альбом 2003: ист.-краевед. и літ.-худож. альманах [Вып. 8] / сост., предисл. к публ. Лосева Д.А. Феодосия; М.: Коктебель, 2004. – С.138
[iii] Письмо И.С. Шмелева наркому просвещения РСФСР А.В. Луначарскому от 12 марта 1921 г. // Иван Шмелев. Переписка. URL: //http://lib.ru/RUSSLIT/SMELEW/shmelev_letters.txt
[iv]Омельчук Д.В., Акулов М.Р., Вакатова Л.П., Шевцова Н.Н., Юрченко С.В. Политические репрессии в Крыму (1920−1940 годы). — Симферополь, 2003. — С.22
[v]Пащеня В.Н. Этнонациональное развитие в Крыму в первой половине XX века (1900−1945 гг.): Монография. — Симферополь, 2008. — С.155
[vi]Ревкомы Крыма. Сборник документов и материалов. — Симферополь, 1968. — С.108
[vii]Брошеван В.М. Симферополь: белые и темные страницы истории (1918−1945 гг.) Историко-документальный хронологический справочник. — Симферополь: ЧП ГУК, 2009. — С.84
[viii]Ишин А.В. Политико-экономическое положение Крымского полуострова в конце 1920-первой половине 1921 г. // Культура народов Причерноморья. — 1999. — №.8.-С.45
[ix]Омельчук Д.В., Акулов М.Р., Вакатова Л.П., Шевцова Н.Н., Юрченко С.В. Указ. соч. — С.23
[x]Доклад б. члена коллегии Наркомнаца Султан-Галиева о положении в Крыму / коммент. Усова С.А. // Крымский Архив. - 1996. - № 2. – С.87
[xi]ГКУ АГС, Ф.р-229, Оп.2, д.21 – Л.119
[xii] Там же. – Л.206
[xiii]ГКУ АГС Ф.р-79, Оп.1, д.53 – Л.36
[xiv]ГКУ АГС, Ф.р-79, Оп.1, д.2. – Л.8
[xv]Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Без победителей. Из истории Гражданской войны в Крыму. — 2-е изд., испр. и доп. — Симферополь: АнтиквА, 2008. — С.697
[xvi]Красный Крым, №277, 9 декабря 1921 г.
[xvii] Красный Крым, №289, 23 декабря 1921 г.
[xviii]Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Указ. соч. – С.696
[xix] Там же.
[xx] Волошин М.А. Собр. соч. Т. 12: Письма 1918–1924. / сост. А.В. Лавров; подгот. текста Н.В. Котрелева, А.В. Лаврова, Г.В. Петровой, Р.П. Хрулевой; коммент. А.В. Лаврова и Г.В. Петровой. М.: Эллис Лак, 2013. – С.407
[xxi] Там же. - С. 698
[xxii] Доненко Николай, протоиерей. Новомученики Феодосии: Священномученик Андрей Косовский, Преподобномученик Варфоломей (Ратных), Священномученик Иоанн Блюмович; Феодосия, Судак, Старый Крым в годы воинствующего атеизма, 1920−1938. — Феодосия; М.: Издат. Дом. Коктебель, 2005. – С.30, 32
[xxiii]Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД. 1918—1939. Документы и материалы. В 4-х т. / Т. 1. 1918—1922 гг. / Под ред. А. Береловича, В.Данилова. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2000. – С.633
[xxiv] Зарубин В.Г., Зарубин А.Г. Голод в Крыму (1921–1923) // Симферополь: Клио, 1995. - № 1–4. - С. 35
[xxv] Алтабаева Е.Б. Марш энтузиастов: Севастополь в 20-30 годы. – Севастополь: «Телескоп», 2008. – С.30
[xxvi]Гарчев П.И. С.М. Киров – организатор Крымской Республики // Культура народов Причерноморья. - 1998. -№ 4. - С. 60
[xxvii] Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Без победителей. Из истории Гражданской войны в Крыму. - С. 704
[xxviii] Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918–1939: док. и мат-лы. Т. 2. 1923–1929 гг. / под ред. А. Береловича, В. Данилова. М.: РОССПЭН, 2000. - С. 79
[xxix]Зарубин В.Г. Голод 1921−1923 гг. в Крыму (по сводкам ЧК/ГПУ) // «Историческое наследие Крыма», - 2003. - №.2. URL:http://old.kr-eho.info/index.php?name=News&op=article&sid=160
[xxx] Там же.
[xxxi] Волошин М.А. Указ. соч. – С.415
[xxxii] Там же.
[xxxiii] Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Указ. соч. – С.699
[xxxiv] Доненко Николай, протоиерей. Указ. соч. – С.34
[xxxv] Волошин М.А. Указ. соч. – С.435-436
[xxxvi] Гауфлер Г. Тревожные дни. Дневник феодосийского гимназиста: апрель 1919 г. – декабрь 1924 г. // Крымский альбом 1999: ист.-краевед. и лит.-худож. альманах. [Вып. 4] / сост., предисл. к публ. Д.А. Лосева. Феодосия; М.: Издат. дом Коктебель, 2000. - С.237-240
[xxxvii]Алтабаева Е.Б. Указ. соч. — С.35−36
[xxxviii]Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С.703
[xxxix] Там же. – С. 697-698
[xl] Там же. – С.703
[xli] Там же. – С.704
[xlii] Покровский собор в Севастополе: страницы истории / Сост.: Н.М. Терещук, С.Е. Сорокин. — К.: КММ, 2010. - С.26
[xliii] Ковалик О.Г. Храм во имя Семи священномучеников, в Херсонесе епископствовавших, в контексте истории Свято-Владимирского монастыря – Симферополь, издательство «Салта», 2013. - С.233
[xliv]Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С.705−706
[xlv]Чирва И.С. Под всепобеждающим знаменем ленинизма // Борьба большевиков за власть Советов в Крыму. Сборник статей / отв. ред. Чирва И.С. — Симферополь, Крымиздат, 1957. — С.12
[xlvi]Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С.704
[xlvii]Реабилитированные историей. Автономная республика Крым: Книга первая. — Симферополь: ИПЦ «Магистр», 2004. – С.14
| 
