Немногие люди были поставлены в такие счастливые условия в детстве, как Михаил Семенович. Сын умного и просвещенного отца, передавшего ему свою любознательность, он провел детство в стране, в которой можно было получить прекрасное образование. У него были образцовые гувернеры и учителя. Он владел в совершенстве несколькими новыми и знал классические языки. В его образовании не были забыты математика, политические науки и другие знания. С ранней юности будущий фельдмаршал познакомился с литературою европейских стран, а все это в эпоху, когда у нас, на Руси, “учились понемногу – чему-нибудь и как-нибудь”, представляло ценное достояние для будущего деятеля. Кроме учебных занятий не меньшее значение имели беседы с отцом и встречи с его друзьями и знакомыми, и в восприимчивую душу ребенка могли почти неуловимо западать в этих беседах элементы знаний. Граф Семен Романович серьезно отдался делу воспитания своих детей и аккуратно следил за исполнением плана систематического образования в них вкуса, знаний и понимания нравственных обязанностей человека. С удовольствием просматриваются его письма о совместном чтении с детьми; так, Семен Романович сообщал Александру Романовичу, что “Мишенька” (11 – 12-летний мальчик) читает то римских классиков, то Мольера, от которого хохочет до слез. Мальчиком Михаил Семенович был уже au courant coвременных политических вопросов. Отец, болевший глазами, диктовал часто 12-летнему “Мишеньке” письма и депеши, посвящал его в частности предмета, и то, что другим могло быть известно из пятого в десятое из газет, мальчик, стоявший, так сказать, у лаборатории, где изготовлялись политические вопросы, знал подробно и хорошо.

В смысле влияния на образование характера будущего деятеля обстоятельства были не менее благоприятны: на мальчика действовал благородный пример отца, стойкого, твердого и деятельного человека, не на словах только применявшего принцип “noblesse oblige”.

Вдали от тогдашнего Петербурга, где, с одной стороны, господствовали лесть и угодливость, а с другой – надменность и чванство чинами и родовитостью; вдали от крепостного права, так развращающе действовавшего на наших предков; в свободной стране, где рабочие не ломали шапок даже перед знатными лордами, у молодого Воронцова не могло выработаться тех свойств характера, которые так естественно развивались на родине у представителей того класса общества, к которому принадлежал сын посланника. И ту простоту и приветливость, ту одинаковую любезность ко всем людям, имевшим к нему отношения, когда он уже был всемогущим наместником Кавказа и вельможею, достигшим высших ступеней власти, следует приписать жизни его в Англии. Если мы ко всему сказанному прибавим, что Михаил Семенович, не видев России до 18-летнего возраста (он оставил ее, когда ему не было и двух лет), тем не менее, прекрасно говорил на русском языке, – результат усилий его отца, – то поймем тот успех, который был уделом молодого Воронцова при появлении его в России (в мае 1801 года). И действительно, как старый Завадовский, так и граф Александр Романович – в письмах к послу – расхваливали его сына и ставили молодого Воронцова в пример тогдашней молодежи, у которой было “на грош амуниции” по части образования и способностей и на целые сотни рублей “амбиции”. “Не полагал я, – пишет старый Завадовский послу, – никак пережить судороги России и начать счастливую эпоху утешением, увидя твоего премилого сына... Сердце доброе и нежное, скромность не по летам и рассудок здоровый имеет... о сих качествах предваряет всякого и наружный вид его...” С худо скрываемою радостью относился Семен Романович к этим похвалам его сыну, не стесняясь и сам его хвалил. “Он у меня bon garcon”[7], – пишет посол друзьям о “Мишеньке”.

Хотя юный Воронцов имел успех в свете и поступил в гвардию, в Преображенский полк, но он жаждал активной деятельности, и у молодого человека сначала, очевидно, сказалась “военная” косточка отца. Немного спустя по приезде в Россию, в 1803 году, мы уже видим Михаила Семеновича на войне с Персиею, под командою знаменитого героя князя Цицианова, знакомого Воронцовых. С сердечным трепетом следили старики графы за судьбою сына и племянника. “Он один у нас”, – писал канцлер Александр Романович Цицианову, прося поберечь молодого Воронцова. И можно представить себе ту радость, которая наполняла сердце посла при чтении писем Цицианова, исполненных похвал молодому человеку, отличавшемуся и находчивостью, и храбростью и привлекавшему товарищей обворожительною простотою обращения. Конечно, в этих аттестациях старика Цицианова могло играть немалую роль и желание доставить приятное высокопоставленным и богатым вельможам, хваля их питомца, но, во всяком случае, поведение Михаила Семеновича стоило похвал. При штурме крепости Ганжи, из-под самых стен ее, он вынес на плечах из боя раненого Котляревского, – одно из знаменитых кавказских имен, – в то время, когда это представляло страшный риск и сопровождавший Воронцова солдат был убит. В эту же экспедицию Михаил Семенович участвовал в ведении переговоров с имеретинским царем Соломоном о подданстве его России, которое и состоялось в 1804 году.

Но на Кавказе недолго пришлось побыть Михаилу Семеновичу, и он вновь посетил эти страны более чем через сорок лет, когда уже стал стариком и когда его имя, как героя наполеоновских войн и устроителя обширного Новороссийского края, было всем известно. А теперь прямо из Грузии судьба бросила его на театр европейской войны, туда, где гремел гром наполеоновских побед и где вскоре пришлось русским войскам и на себе испытать тяжесть страшных ударов императорской гвардии и маршалов. Готовился уже богатый материал для создания вандомской колонны – памятника славы Франции и Наполеона, при взгляде на который, однако, по словам Барбье, ни одна французская мать не может удержаться от слез... В конце 1804 года молодой, увенчанный лаврами Воронцов, понюхавший уже пороху, появился в Петербурге и, вскоре после смерти дяди-канцлера, в 1806 году уже участвовал в европейской войне. Кстати скажем здесь, что воспитанный в политических идеях отца граф Михаил Семенович очень не сочувствовал союзу нашему с Францией и не любил Бонапарта. Он даже не пошел, как рассказывают, под предлогом болезни, со своим батальоном на левый берег Немана, где происходило знаменитое Тильзитское свидание.

Прошел уже страшный для русской армии день Аустерлица с его выбравшимся из глубокого тумана солнцем славы над победоносным Бонапартом, близка уже была Йена, после которой погибло прусское могущество... Наступали печальные дни для вновь образовавшейся против Франции коалиции. Недалек был новый ряд блестящих побед Наполеона, когда французские орлы прошли через всю Европу. Михаил Семенович не был безмолвным свидетелем всех этих военных действий: в сражении под Пултуском (1806 год) он, за оказанную храбрость и распорядительность, был произведен в полковники. Но в этой же битве его ударила лошадь, едва не сломавшая ему ногу, и граф не мог участвовать в кровавом побоище при Прейсиш-Эйлау и видеть гибель русской армии, по которой из конца в конец, как смертный ураган, пронесся Мюрат со своими восьмьюдесятью эскадронами, усеяв поле такою массою трупов, что даже сам Наполеон прослезился...

Мы не будем следить за всеми военными шагами молодого Воронцова, – это была бы слишком подробная реляция о десятках стычек и сражений, нападений и отступлений, в которых он участвовал.

Настал 1812 год, нашествие десятков племен на Русь и страшный день Бородина (26 августа). Это было не сражение, а – по словам Михаила Семеновича – “бойня”, в самом настоящем значении этого слова:

Воронцов в чине генерал-майора командовал гренадерской дивизией в этой “бойне”, где враги сошлись грудь с грудью. Из 5 тысяч человек его дивизии, защищавшей Шевардинский редут, осталось после этого дня в строю только 300: она была почти вся уничтожена и ее командир ранен навылет в ногу...

На перевязочном пункте, между прочим, Воронцов видел, как принесли смертельно раненных Тучкова и Багратиона. “Они были сначала друзьями, – говорит Михаил Семенович, – потом стали врагами. Они холодно сошлись утром на поле сражения и встретились на минуту ранеными, чтоб сойтись уже в новом мире”.

Мы здесь приведем эпизод, последовавший после кровавых Бородинских дней, который в симпатичном свете рисует нашего героя. Прибыв в Москву, он приказал разгрузить подводы, увозившие воронцовские богатства (многие из них потом погибли в пожаре) в село Андреевское, и посадил на эти подводы многих своих товарищей, раненых под Бородином. Вместе с хозяином села, перешедшего к нему от покойного Александра Романовича, лечилось в усадьбе до 50 офицеров, у которых было до сотни денщиков и до 300 раненых рядовых. Все эти сотни людей и лошадей находились в течение долгого времени на полном содержании графа, и при расставании с солдатами Михаил Семенович снабдил каждого из их теплою одеждою и 10 рублями.

Легко понять, с каким интересом следил старый посол за успехами своего сына, как он был опечален Бородинскою катастрофою и как, наконец, обрадовался, когда Михаил Семенович оправился.

Враги были выгнаны из России. И на их долю выпали страшные дни: морозы, недостаток продовольствия, партизанская война – все это быстро уменьшало ряды французов, а ужасная переправа через Березину завершила дело. Но звезда Наполеона далеко еще не померкла: он быстро организовывал новые армии и приносил их в жертву богу войны. И только Ватерлоо окончательно приковало этого маленького титана к далекой скале в безграничном океане.

Михаил Семенович участвовал в последовавших затем действиях русской армии, и на его долю выпали уже крупные самостоятельные подвиги: он был под Лейпцигом, а в сражении под Краоном (1814 год, 23 – 24 февраля), командуя целым корпусом, успешно удерживал всю французскую армию, бывшую под начальством самого Наполеона, наконец, под Парижем занял предместье Лавиллет. После целого ряда блестящих битв и форсированных маршей Михаил Семенович, по заключении мира, командуя оккупационным корпусом, оставался во Франции до 1818 года. Получив высокие назначения, граф, однако, не изменил простых и добрых отношений к сослуживцам и, как известно, продажею одного из своих имений уплатил долги офицеров своего корпуса во Франции. Памятником этих добрых отношений служит серебряная ваза, поднесенная Воронцову офицерами корпуса, с вырезанными на ней их именами.

Может быть, это долгое пребывание во Франции, где еще бродили отголоски идей, пугавших Европу, и где не всеми был забыт девиз “свобода, равенство и братство”, оставило яркий отпечаток на образе мыслей Воронцова. По крайней мере, мы встречаем его, по возвращении из Франции, в числе самых передовых людей родины. Он был одним из главных действующих лиц при подаче известной записки 5 мая 1820 года императору через графа Каподистрия.

В этой записке, подписанной графом Воронцовым, князем Меншиковым, братьями Тургеневыми и Каразиным, говорилось об основании несколькими помещиками общества, целью которого являлось изыскание способов к улучшению состояния крестьян и к постепенному освобождению от рабства как их, так и дворовых людей, принадлежащих помещикам, вступающим в общество. “Мы уверены, – говорилось в этой записке, – что таковое удаление единого справедливого и важного порицания, которому дворянство, среди всей славы отечества своего, подвергается в глазах просвещенных народов, есть в настоящее время дело не только справедливое, но и благородное...” Увы, это “справедливое и благородное” дело должно было с того времени ждать своего осуществления более 40 лет!

Во всяком случае, Воронцов был гуманным и симпатичным помещиком, чего, к несчастью, нельзя сказать про многих, страстно распинавшихся за “мужика” писателей даже новейшего периода” На гуманность Воронцова существует много указаний и, между прочим, в записках Огаревой-Тучковой, не видевшей графа, но уважавшей его с самого детства за умение во время крепостного права сделать своих крестьян счастливыми и богатыми. Он отдавал всю господскую землю “миру” и брал за нее легкий оброк. Имениями его заведовали управляющие, но крестьяне не боялись графа и часто адресовались к нему с жалобами на управителей. Эти жалобы всегда принимались горячо, и во многих случаях управляющие сменялись.

То, что мы сказали здесь о графе Воронцове, рисует его симпатичный образ. И он всегда был таким: отважный и сильный в опасностях, он являлся ласковым, добрым и благородным товарищем. Вся его переписка с приятелями указывает на то, как последние любили Воронцова, и эта любовь и уважение сохранились навсегда. Граф несомненно имел широкий и европейски просвещенный взгляд на обязанности государственного человека...

В молодости похожий лицом, манерами и характером на добродушного “с душою нараспашку” отца, сын за последнее время, кажется, утрачивал это прекрасное свойство. Он был высок ростом, строен и красив, но в нем в зрелые годы, по свидетельству, например, графини Блудовой, было больше тонкости и меньше прямодушия, – больше ума и меньше привлекательности. “Он смотрит настоящим лордом, – прибавляет графиня, – но без всякой примеси родной беспечности”. Эту черту – отсутствие “души нараспашку” – старый Завадовский отмечал еще и в молодом графе, говоря о воронцовской “сокровенности”. Но, может быть, это свойство, раздувавшееся многими до размеров лицемерия и мелкого эгоизма, развилось у Воронцова уже после жизни на родине, среди людей и обстоятельств, где такой образ действий являлся вполне естественным?

Наоборот, другие, выставляя на вид “гуманность” Воронцова, его ласковость и простоту, приписывали государственному человеку недальновидность и отсутствие опытности. Эту последнюю ошибку часто делают люди, принимающие прекрасные качества сердца за недостатки ума.

Разумеется, были недостатки и у знаменитого фельдмаршала, но кто же свободен от них?

Обаяние громадной власти туманит голову человеку, у него часто пропадает перспектива событий и могущество превращает быстро в действие какую-нибудь случайную эмоцию, от чего человек при других условиях мог бы воздержаться. Иногда, впрочем, те действия, которые кажутся несимпатичными, являются результатом глубокого убеждения в их целесообразности. Конечно, случай с Пушкиным (о чем мы подробнее скажем ниже) мало прибавляет к славе новороссийского генерал-губернатора, но в данном случае и наш знаменитый поэт, кажется, был не совсем прав.

Для того, чтоб закончить портрет будущего фельдмаршала, нужно сказать, что он еще в ранней молодости энергично стоял за отмену телесных наказаний солдат и за их развитие и этих гуманных правил придерживался всю жизнь, не давая пощады притеснителям низших служащих; известны многие его распоряжения в этом смысле. Тогда эти действия, при совершенно противоположном настроении начальников, возбуждали неудовольствие против новатора. Этот принцип справедливости к “пушечному мясу” высоко стоял в деятельности Воронцова, за всю продолжительную службу бывшего противником прусской муштровки и шагистики, превращавшей человека в манекена. Кавказские войска при Воронцове были “нараспашку”, но это, однако, не мешало им быть героями.

Михаил Семенович обладал громадным богатством – одним из самых больших в тогдашней России, так как в его руках соединились почти все воронцовские капиталы, скопленные графами Романом Илларионовичем и экономным дядею Александром, частью же перешедшие к нему от княгини Дашковой. В 1819 году Воронцов женился в Париже на Елизавете Ксаверьевне Браницкой, дочери знаменитой и любимой племянницы Потемкина – Энгельгард. С этою женитьбою состояние Воронцова почти удвоилось. Богатый, энергичный, просвещенный и “либеральный” вельможа, имевший громадные связи, – хотя не им одним обязанный своим возвышением, – мог многое сделать. И мы увидим, что время для Воронцова проходило не даром.

В мае 1823 года Михаил Семенович был назначен генерал-губернатором обширного Новороссийского края; и с этого времени начинается новая – мирная эра его деятельности.

Война и ее деятели, опустошающие целые страны и истребляющие массы народа, до сих пор еще имеют более вдохновенных певцов и поэтов, чем скромное мирное преуспеяние страны, способной только медленным шагом двигаться к лучшему будущему. Как всякое грандиозное стихийное бедствие, война и ее окруженные ореолом герои, гром пушек, вопли погибающих людей и зарево пожаров сильнее врезаются в память народа, слагающего про них яркие и многочисленные песни. А медленная работа мирного деятеля, черепашьим шагом идущего к далекой, но верно намеченной цели, по самому свойству своему не способной к быстрому осуществлению, не получает такого яркого отпечатка в народной фантазии и не создает обширного эпоса, как разрушительная работа завоевателя.
Плоды мирной деятельности чаще всего обнаруживаются гораздо позже, а военные действия имеют непосредственный результат. В самом деле, снятие с народа некоторых тягостей, уничтожение какой-нибудь пошлины на хлеб или соль не может идти по своей импозантности в сравнение с картиною яркого побоища Аустерлица, - с его целым корпусом войск, провалившимся в этой битве под лед, - побоища, которое через долгие годы будет еще трубить о славе Наполеона.
Обширный Новороссийский край и Бесарабия, отвоеванная в последнюю войну у Турции, были почти пустынны. Громадная страна, омываемая волнами Черного и Азовского морей, Днепром, Днестром и Бугом, - страна, богатая произведениями природы, обладавшая могучими силами земли и ждавшая мирного нашествия "рыцарей труда", была дана Михаилу Семеновичу Воронцову. Недавно возникшая "южная красавица" Одесса, обязанная своим первоначальным развитием герцогу Ришелье, полюбившему свою новую родину, была еще маленьким городком, и ей суждено было расцвесть при Воронцове. Чудная "Таврида", благословенный Крымский полуостров, способный наводнить, по плодородию своей почвы, всю Европу виноградным вином, отличался первобытною культурою этого драгоценного растения. Торговля еще только зарождалась, отсутствовало мало-мальски хорошее морское сообщение, и в громадной стране, богатой дарами природы, едва только мелькали, как оазисы, людские поселения.
Привлечение поселенцев в благодатный край, пригреваемый лучами теплого южного солнца и омываемый глубоким морем, стало одною из главных забот Воронцова. Население Бессарабии, насчитывавшее не более половины миллиона жителей до Воронцова, значительно возросло при нем. Граф исходатайствовал многочисленные льготы для переселенцев, привлекавшие последних в пустынную страну. Появились швейцарские колонии, приняты десятки тысяч эмигрировавших из Турции болгар, - трудолюбивое население, способствовавшее быстрому экономическому росту края. Южный берег Крыма, теперь цветущий сад, обязан своим процветанием деятельному генерал-губернатору.
Не было почти ни одной отрасли государственного хозяйства, которой бы не коснулась рука нового правителя, снабженного громадными полномочиями и развивавшего обширную деятельность. В чем другом, но в необычайном трудолюбии не могли отказать Воронцову даже его недоброжелатели: в этом отношении он не изменился до глубокой старости, приобретя привычку к постоянному труду еще с детства в Англии, где, как и в Америке, "время - деньги", Но, уделяя время важным заботам о вверенном ему крае, граф не забывал ни литературы, ни искусств: он обратил внимание на обилие классических памятников, находимых в раскопках, а его собственные обширные библиотеки ломились под тяжестью собранных книжных сокровищ. Основание учебных заведений составляло одну из усердных забот графа. Кроме общеобразовательных школ в разных местах края были основаны вызывавшиеся нашими развивавшимися сношениями с востоком школы и цехи для подготовки моряков и школа восточных языков в Одессе.
Еще ранее назначения в начальники нового края Воронцов построил впервые в своем имении, на Днепре, пароход, и эта новинка, только что недавно появившаяся в Европе, была, конечно, совершенною редкостью в России. Вероятно, это "чудовище обло и озорно" немало производило сначала сенсации у скромных приднепровских обывателей. Обратив внимание на глубокие и удобные для морских сообщений воды Черного моря, граф уже в 1828 году основал срочное пароходство между Одессою и Крымом; рейсы совершал коммерческий пароход "Одесса". А в 1833 году Михаилом Семеновичем было основано на акциях общество пароходства между Одессою и Константинополем. Это было только начало развившегося вскоре судоходства и обширной морской деятельности. Нечего и говорить, что помянутое обстоятельство отразилось благоприятно на развитии богатого края. На пустынных берегах Азовского моря были основаны города Эйск и Бердянск (1835 год). Много забот было посвящено Керчи и другим более или менее важным пунктам Азовского и Черного морей.
Это старание поднять экономические силы страны и заботы о развитии в ней торговых сношений составляли в графе черту, приобретенную за его продолжительное пребывание в классической стране "торгашей" - Англии. Эта же черта деятельности Воронцова послужила основанием и для названия графа "полукупцом" в знаменитой эпиграмме Пушкина.
Граф помимо этого тратил большие личные средства на выписку опытных садовников и виноделов из-за границы, поставивших эти отрасли хозяйства в обширном крае на рациональную почву. Граф выписывал из Франции и Германии виноградные лозы, которые и раздавались даром желающим. Если когда-нибудь случится, что Крым, Кавказ и Бессарабия будут снабжать своими винами всю Европу, перещеголяв в этом отношении классическую страну виноделия - Францию, то прочный фундамент этому делу был положен несомненно Воронцовым. Не было забыто развитие шелководства и марены, а богатые пастбища с сочною и густою травою являлись великолепным кормом для стад, и Воронцов первый положил основание тонкорунному овцеводству в подчиненной ему стране. Не забудем сказать также, что по инициативе графа начата разработка и знаменитых Грушевских залежей превосходного антрацита. Все эти мирные заслуги деятеля были оценены по достоинству еще Александром I, путешествовавшим по южному краю и видевшим заботы графа: перед смертью императора Воронцов был произведен в "полные" генералы. Не забудем сказать, что в течение нескольких лет перед тем граф не принимал участия в делах по причине господства "аракчеевщины".
Граф объезжал по нескольку раз в год громадную страну, следя за всем и везде проявляя свою инициативу. Южный берег Крыма, не имевший дорог до Воронцова, стал удобопроезжаем. Граф часто посещал этот чудный уголок, купил там большие пространства земли и завел образцовые виноградники. В Алупке в 1837 году окончена постройка дворца, расположенного в полутропическом саду террасами, спускающимися к морю, которое с шумом дробит свои волны о красивые берега Алупки. Этот уголок был местом отдыха для Воронцова, куда он приезжал почти каждый год после своих одесских и кавказских трудов. Обо всем заботился граф; это была деятельность, не похожая на заботы щедринских градоправителей, считавших необходимым увековечить память о себе фонарными столбами и рассадкою тощих ветел на улицах, а дело глубоко сознательное и живое. Но судьба и здесь отрывала Воронцова от мирных забот к шуму битв и к тяжелым сценам войны. Кроме того и самый благословенный новороссийский край посещали тяжелые испытания. Затем и на долю самого Воронцова, могущественного и, казалось, застрахованного от земных бедствий человека, выпадали тяжелые личные удары.
В 1828 году русские войска неудачно осаждали Варну. Государь, находившийся близко от места военных действий, поручил осаду Воронцову, - и Варна была взята, за что Михаилу Семеновичу досталась осыпанная бриллиантами шпага.
Богатый край не раз опустошала саранча и посещало еще более страшное бедствие - чума (в 20-х и 30-х годах). Михаил Семенович был знаком с чумою еще в Грузии. Эта убийственная зараза, страшный бич южных стран, при появлении которой ослабевают все общественные, дружеские и родственные связи, не напугала генерал-губернатора. С сознанием необходимости выполнить долг он отдавал энергические распоряжения, входил сам в зачумленные дома, уничтожал зараженное имущество, и возможно, что благодаря умным распоряжениям Воронцова зараза, похитившая тысячи жертв, не сделала еще более страшных опустошений.
Эта борьба в общественном деятеле долга с личными привязанностями нанесла графу тяжелую рану в сердце. В 1830 году, когда эпидемия, ослабевая в Одессе (где она снова свирепствовала в 1837 году), продолжала усиливаться в Севастополе, в последнем городе возник опасный бунт: возмутившимися были убиты генерал Столыпин и служащие в карантине. Между тем Воронцов только что послал свою опасно больную старшую дочь Александру в Вену с матерью, думая отправиться вслед за ними. Но когда было получено известие о бунте, граф не мог покинуть края. И он был среди тяжелых трудов и опасностей в то время, когда там, далеко от родины, томилась предсмертною болезнью любимая дочь. После того, как спокойствие было восстановлено, причем, благодаря тактичности и умению Воронцова, это обошлось почти без жертв, а наказания применялись с возможною гуманностью, измученный отец поспешил к умиравшей дочери, но на дороге получил известие о ее смерти. Нужно самому быть отцом, да еще таким нежным, каким был Воронцов, чтоб понять его горе в это печальное время.
С отцом своим Михаил Семенович виделся в предпоследний раз в 1828 году. Старик еще сохранял прежнюю любознательность и живой ум: переписку с сыном он вел до последних дней своих. В 1832 году, 9 июня, Семен Романович умер на руках своего уже прославившегося сына, приехавшего в Англию с семейством.
Михаил Семенович оказался на высоте призвания и в тяжелый 1833 год, когда, как теперь, громадные пространства нашего отечества и Новороссийский край в особенности посетил голод. Голодающих в подчиненном Воронцову районе насчитывалось до миллиона, но помощь кроме того была необходима и на обсеменение полей. Энергическими мерами было обеспечено и продовольствие, и урожай, причем немало тратилось и личных средств Воронцова, для которого, при его колоссальном богатстве, это не представляло большой жертвы. Действия его резко выделялись своею инициативою на фоне тогдашней рутины и ставились в пример другим администраторам.
Частная жизнь графа Воронцова как в Одессе, так впоследствии и на Кавказе резко разделялась на две части: скромные личные потребности и роскошь там, где нужно было поддержать престиж власти и "представительство": блестящие балы собирали весь город, приветливость и радушие хозяев не различали знатного гостя от скромного чиновника. А в Алупке, этом сказочном крымском уголке, было еще лучше: громадный, фантастический, обвитый плющом и виноградом дворец давал приют целым сотням гостей. Нужно сознаться, что сановитость и громадное богатство хозяев, соединенные с очаровательною и изящною простотою обращения, и их роскошь импонировали толпе и подкупали в пользу четы население, способное в чаду "зрелищ" не так назойливо приставать о "хлебе"...
Граф, обладая громадною властью, иногда бывал скромен и застенчив замечательно. Он был стоек в своих взглядах и нелегко их менял, как и отношения к людям. Раз составив сознательный и разработанный план действий, граф не терпел противоречий. Добрый, прекрасный семьянин, он дал детям заботливое воспитание, причем не изменил Англии и отправил туда, в Брайтон, учиться единственного сына Семена. От долгого пребывания в России и занимая такое положение, что льстецы, так сказать, полагались по штату, граф немного и сам мог привыкнуть к лести: в постоянном хвалебном хоре, окружавшем тогда наших сановников, нельстивое отношение к начальству являлось резким диссонансом. Но хорошее отношение графа к людям, порою не заслуживавшим внимания, - в чем часто упрекали Воронцова, - могло быть и следствием влияния жены его, имевшей при себе целый двор и выдвигавшей людей, к которым она питала симпатии.
Воспитанный в Англии, стране гордого феодального дворянства, считавшего свою генеалогию на многие сотни лет и ценившего как в людях, так и в лошадях "породу", Воронцов перенес эти взгляды и в Россию. Несмотря на свою известную "демократичность" в отношениях к людям, он очень ценил "породу" и щепетильно относился к вопросу о древности своего рода. Известны пререкания покойного Воронцова с князем Петром Долгоруковым, издателем "Российской родословной книги", завершившиеся громким процессом (во Франции, в начале шестидесятых годов), веденным уже сыном покойного фельдмаршала. Мы не будем говорить об этом процессе, но укажем только на то, что Долгоруков в издаваемой книге не хотел произвести рода нынешних Воронцовых от рода бояр Воронцовых, известных еще в начале XVI столетия, между тем как у фельдмаршала были несомненные документы, доказывавшие тождество обоих родов. Видно, что этот вопрос причинял старому и больному князю большие нравственные огорчения.
Когда вообще возникают подобные притязания, то невольно вспоминается дидактическое изречение из одной старой книги, что "люди, основывающие свои права на уважении, на заслугах предков, похожи на картофельное растение: полезнейшая часть его - в земле". Фельдмаршал, разумеется, имел право считать себя принадлежащим к "благородным" представителям людской расы, но он не нуждался в заслугах предков и мог бы сказать про себя, наподобие наполеоновского маршала герцога Данцигского, вышедшего из простого звания: "я сам - предок!"
На эту же черту известной "родовой" гордости указывает и тот факт, что, получив титул князя на Кавказе вместе с другими знаками уважения и благодарности Николая I, Воронцов говорил: "Я был прежде старый граф, а теперь стал молодым князем".
Характеризуя взгляды и свойства Воронцова, не забудем того, что он из Одессы в 1840 году просил о переводе декабриста князя Сергея Волконского из Сибири на Кавказ, но Бенкендорф отказался докладывать государю эту просьбу ввиду того, что Волконский был "одним из главных виновников". К бывшему в Одессе декабристу Лореру граф тоже симпатично относился, - а все это указывает на несомненную "порядочность" и доброе сердце Воронцова.
Нужно указать еще на одну черту графа, составляющую, так сказать, частную особенность его общей любви к знанию и науке: он, по примеру своих родичей, собирал ценные исторические материалы и манускрипты, занимаясь изучением их на досуге от своих многочисленных занятий. Эти богатства, накопленные, правда, еще графами Михаилом Илларионовичем, Александром и Семеном Романовичами, и дали тот материал, который князь Семен Михайлович (единственный сын Михаила Семеновича) издал в виде неоцененного "Воронцовского архива". Можно думать, что не только в собраниях русских нет такого огромного количества ценных исторических документов, но даже и за границею немного найдется подобного. Помимо бумаг, относящихся, собственно, до деятельности Воронцовых и их русских и иностранных современников, в собрании Михаила Семеновича были вообще материалы, драгоценные в историко-археологическом отношении, например "псковская судная грамота", "письма царевича Алексея Петровича" и др. И когда в 1854 году Одессу бомбардировали англо-французские корабли, Воронцов, не жалея своих одесских богатств, просил только припрятать дорогие манускрипты куда-нибудь подальше во избежание опасности от пожара.
Частым и дорогим гостем у Воронцова в Одессе сначала бывал и Пушкин - веселый молодой поэт, любивший подурачиться, покутить и поухаживать. Это был еще свежий душою Пушкин, - не тот, каким мы его видим впоследствии в Петербурге, где ему теснил широкие плечи камер-юнкерский мундир и где светлые часы вдохновения омрачала пошлая клевета. Но к своей живости, к своим гениальным способностям Пушкин и в Одессе присоединял уже чрезмерное самолюбие и никому не давал спуска, будь это даже сам Воронцов. Эта черта - благородно стоять за права своей личности, вследствие горячности Пушкина, переходила иногда границы. Говоря здесь о столкновении поэта с графом, обратим, кстати, внимание на то, как в то время глубоко проникала в общество идея о кастовых различиях. Пушкин, даже сам гениальный Пушкин не мог отделаться от нее: к правам своим на уважение, как поэта, - звание, разумеется, более почетное в глазах истинно просвещенных людей, нежели счастие быть потомком даже королей, - он примешивает идеи о своем потомственном дворянстве; а как известно, название "сочинителя" Пушкин совсем не выносил. Известны письма поэта после ссоры с Воронцовым. В одном из них он, характеризуя графа жесткими и во многом несправедливыми словами, говорит: "Он видит во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думал о себе что-то другое..." Гордые слова, в которых уже сквозит сознание грядущей славы. Не менее благородно звучит и следующее место из другого письма: "Воронцов воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или одою, а тот является с требованием на уважение..." Но является уже не только как поэт, но как поэт-дворянин, генеалогию которого можно считать не менее как в 600 лет.
Начало истории разрыва Пушкина с Воронцовым, где были оба не правы и оба, кажется, впоследствии раскаялись, положил наш знаменитый поэт. Он написал несколько эпиграмм на дам и гостей, принятых у графа. Весьма возможно, что в ссоре, как осложнение, явилось и то обстоятельство, что Пушкин не стеснялся говорить любезности молодой и красивой графине, писал ей стихи и вообще, как говорится на светском языке, "ухаживал" за нею. Некоторые даже полагают, что со стороны Пушкина могло быть и глубокое чувство. И действительно, на такое утверждение могли бы дать право прекрасные и прочувствованные стихи, связанные с именем графини, как "Ангел" и "Талисман", а также и то обстоятельство, что Пушкин был всегда в восторженном, нервном состоянии по получении писем из Одессы в своем Михайловском. А такое отношение поэта к жене Воронцова могло вызвать особенно холодное отношение со стороны последнего. Как бы то ни было, но обидчивый Пушкин в ответ на холодность графа разразился убийственными эпиграммами, хотя потом и уверял, что известное:

"Полумилорд, полукупец" --

он просто импровизировал, а его приятели записали и разболтали. К другой же эпиграмме подал повод неосторожным выражением сам Воронцов. Когда было получено известие о казни Риэго, Михаил Семенович сказал Александру I: "Quelle heureuse nouvelle, sire!" [8]
Подлило масла в огонь назначение Пушкина в командировку для борьбы с саранчою. Это поручение, сочтенное за месть, окончательно взбесило поэта: он написал дерзкое письмо, вместе с знаменитым донесением о саранче, и вскоре затем последовало его удаление в Псковскую губернию в село Михайловское, - удаление, шедшее вразрез с желаниями поэта, но, тем не менее, давшее бесценные перлы русской литературе в период жизни на родном пепелище. Трудно, конечно, оправдать в этом деле и Воронцова. Величие человека больше всего было бы видно в том, если бы он, ради удовлетворения личной обиды, не воспользовался своею громадною властью. Но когда читаешь письмо Воронцова к Нессельроде, составленное в простых и убедительных выражениях о неудобствах пребывания Пушкина в Одессе для самого поэта, которого и образ жизни, и окружающие льстецы портят, то невольно хочется верить, что не одно негодование Воронцова было причиною удаления из Одессы Пушкина, но помогла и его прежняя репутация, а также и несомненная решительность тогдашнего центрального начальства, часто делавшего из "мухи слона".
Как бы то ни было, но известно, что Воронцов в год смерти поэта был у его вдовы с выражениями соболезнования, а княгиня Воронцова до конца своей жизни сохранила глубокую и добрую память о поэте. Плохо владея под конец жизни глазами, она заставляла читать вслух произведения усопшего писателя, по смерти которого две одесские газеты "Одесский вестник" и "Journal d'Odessa", основанные генерал-губернатором и бывшие его полуофициальными органами, посвятили теплые и прочувствованные статьи автору злых эпиграмм на Воронцова.
В предыдущей и в этой главах мы проследили по возможности подробно жизнь, деятельность и взгляды последнего знаменитого Воронцова. Мы знаем его отвагу, его стойкость и энергию там, где это было необходимо; его гуманность и приветливость, так сказать, в "буднее" время. Нам знаком его просвещенный взгляд на задачи государственного человека, который должен стремиться к свободному и нестесняемому возрождению общества во всех сферах его деятельности. Воронцов знал цену образования и помог делу просвещения вверенных ему областей, учреждая учебные заведения. Не может не показаться высоко симпатичным его отношение к подчиненным, к крестьянам и солдатам, об избавлении которых от телесных наказаний он старался в то время, когда это считалось почти "якобинством", и ненависть к взяточничеству, когда эта привычка всасывалась с молоком матери. Мы видели и недостатки графа: иногда он склонен был слушать льстецов, может быть, и сам льстил, - к этому льстецы всегда приучат. Иногда граф пользовался своею громадною властью ради защиты личной чести и репутации: употреблял в необходимых случаях суровые меры, что было в очень большой степени присуще тогдашнему времени. Но имея в значительно ослабленной степени пороки той эпохи, он далеко выделялся над нею своими положительными достоинствами, и этого не должны забывать противники Воронцова при осуждении его за недостатки.
Те же качества проявил граф Воронцов и за время его 9-летнего кавказского наместничества, обозрением которого мы и закончим наш очерк.

В.В. Огарков

Русская Стратегия

http://rys-strategia.ru/