Журнал «Наш современник» в двух книжках (№№10-11 за 2018 год) опубликовал роман Александра Попова (на фото) «Поселение». А вскоре в издательстве   ООО «Буки Веди» роман вышел и отдельным изданием.

Были на Руси военные поселения, так называемые Аракчеевские, затем, уже в ХХ веке, – спецпоселения гулаговские, до наших дней дожили колонии-поселения для осужденных. Теперь вот появились сельские поселения. Что это? Случайно взятый чиновниками неудачный термин? Или новая форма резервации? Об этом и размышляет автор в своем романе.

Как журналист, давно и много пишущий о деревне, я не мог пройти мимо этого издания. Дело в том, что о деревне нынче пишут мало, если не сказать, что вообще не пишут. А если и пишут, то либо с придыханием, сюсюканьем, либо презрительно, как о чем-то отжившем, несовременном, архаичном, мешающем построению светлого капиталистического будущего. А чтобы вслед за писателями-деревенщиками ХХ века проанализировать психологические и социальные процессы, происходящие сегодня в русской провинции, – это редкость.

С тем большим интересом читал я роман Александра Попова, потому что в нем этот анализ присутствует.

У главного героя Виталия Смирнова была мечта: построить двухэтажный каменный дом, какие он видел в Германии. Вернувшись оттуда из армии, он и принялся за ее воплощение. Но чем быстрее Виталий бежал за своей мечтой, тем дальше она от него отдалялась, а потом и вовсе исчезла...

Восемь тысяч рублей, сложенных копеечка к копеечке, в 90-е годы превратились в пыль. Он еще пытался успеть купить на них хотя бы кирпич, но не успел. «Что делать-то?» – спрашивал Виталий многоопытного директора совхоза Сергея Дьяконова. «Зарывайся в навоз», – посоветовал тот, понимавший уже, куда все катится.

Вскоре совхоз переименовали в ООО, а потом и разворовали. Директор умер. Сельсовет превратили в поселение. Привычный жизненный уклад на глазах разваливался.

Следуя совету, Виталий стал «зарываться в навоз»: прикупил коров, поросят, овец, кур, уток, продавал молоко и мясо в подмосковных дачных кооперативах. Но ожидаемого прибытка не было. Не догонял он цены на электричество, солярку, запчасти. Да что солярка, бутылка воды из родника равнялась в цене с литром молока! Техника, доставшаяся от совхоза, старела, сыпалась, новая же была не по карману.

И понял Виталий: заведи он еще хоть десяток коров, отару овец, дюжину кабанов, не ешь, не пей, сиди при лучине, ходи в лаптях, и все равно не обзаведешься той серьезной копеечкой, которая позволила бы построить даже не каменный дом, а хотя бы сносную жизнь себе и детям.

Другое дело Мишка Макаров – единственный в поселении фермер. Дешевые кредиты, новая техника, дом кирпичный – все у него. Даже не дом, а целая усадьба с садом и огородом, баней, мастерскими, скотными дворами. Хутор за деревней на взгорье,

Может, тоже податься в фермеры?

– Не завидуй, – охладил его Мишка. – Запутался я в этих кредитах. Берешь новый, закрываешь старый, потом снова берешь, закрываешь предыдущий. Живу в долг. Обанкротиться бы, так не дадут. Я для районного руководства дойная корова. Сорок процентов с каждого кредита наверх отдаю. Они мне, допустим, миллион оформляют, а я 400 тысяч в конвертике возвращаю. И техника у меня – не моя, вся в лизинге. Это паутина, Виталя. Липкая, грязная паутина. Лучше не попадать в нее.

Но телефон «нужного человечка» Виталику все же дал.

Вскоре наехали на Мишку бандиты. Испуганный, позвонил он районному начальству. Думал, защитят. Нет. Сам выпутывайся. И вот сидит он за высоким забором в своем каменном тереме и размышляет: как так вышло, что в трудную минуту некому встать рядом с ним, простым деревенским мужиком, мечтавшим стать хозяином – независимым, самодостаточным, отвечающим только за себя? Вот и отвечай теперь за себя. А надо бы жить среди людей. Когда работа на всех одна, когда сообща отпор можно дать, если враги приходят.

И когда под утро вдруг запылали его мастерские, не выдержало сердце фермера…

Не успели дочь с зятем схоронить его и помянуть, как заимодавцы пришли описывать дом и имущество, выгонять их в чисто поле.

По пути Макарова должен был пойти и Виталий Смирнов. Силами районного начальства в короткие сроки все и со всеми было согласовано. Еще бы, ведь Виталий должен был стать очередной курицей, несущей для главы района золотые яйца. Даже было назначено собрание пайщиков, призванное выделить ему лучшие земли в округе. Но тут вдруг стреляют по машине его сына. Звонят с угрозами в адрес дочери. И попятился Виталик.

«Хорошие, правильные люди, – думал о них лукавый чиновник по дороге в город, – но капитализм с ними не построишь. И получается, лишние они на этом празднике жизни!..».

Виталий и сам догадывался, что все идет к какому-то концу. Еще в поселении работал клуб и магазин, но в следующем году, сказали, закроют школу, упразднят почту и медпункт. Но главное, живя на земле, человек вдруг утратил возможность жить и развиваться за счет земли. На ней стало невыгодно работать. И от этой своей ненужности и бесполезности, от тоски и непонимания того, что происходит, самые рукастые и головастые мужики, составлявшие костяк прежнего совхоза, стали спиваться и умирать, не дожив до пенсии. В поселение явились иные люди, скупившие по дешевке квартиры в двухэтажных домах – бедные, зашуганные, безработные. В деревне не осталось крестьян. Неровен час, погонят всех отсюда. Или сами побегут.

Пока же лишний человек, несостоявшийся фермер Виталий Смирнов торопится домой кормить свое немалое стадо, которое уже никогда не поможет ему воплотить в реальность его юношескую мечту – построить двухэтажный каменный дом с яблоневой аллеей и выложенной брусчаткой дорожкой.

Поселение Романово – так оно у автора называется – похоже на все сельские поселения России. И ничем не отличается от, скажем, Вологодской, Костромской, Новгородской глубинки, хотя и расположено под боком Московской области, и главный герой романа Виталий Смирнов продает молоко и сметану в подмосковных дачных поселках.

Главная же беда глубинных русских деревень – не столько произвол власти и даже не бандиты, здесь я готов поспорить с автором. Главная беда – сбыт. Не проблема что-то произвести. Проблема – куда это произведенное деть.

Торговые сети с частниками и даже фермерскими кооперативами не работают. Отдавать за полцены перекупщикам? Не это ли в первую очередь отвращает крестьянина от крестьянского труда? Потыркается так мужик годик-другой, да и подастся в отхожий промысел – ставить дома, бани, вахтовым методом строить дороги и нефтепроводы, а чаще в охрану, в какой-нибудь бар с паленой водкой, разбавленным коньяком, которым заправляет отъявленный уголовник… .

Впрочем, в Подмосковье могло быть и такое. Мои знакомые именно от бандитских наездов бежали из одного такого подмосковного района в ярославскую глушь, теперь там сеют-пашут, восстанавливают романовскую породу овец.

Что будет дальше, в принципе, предугадать несложно. Сельские территории, вследствие административной реформы, укрупняясь и поглощая друг друга, станут и дальше укрупняться и поглощать, пока не уткнутся в мегаполисы, оставив за собой мерзость запустения. Пятнистую Россию, как говорят авторы этого территориального переустройства России. При отсутствии доступного, недорогого жилья вокруг мегаполисов вновь прибывшие работные люди станут строить времянки, возникнут целые пригороды, которые проще будет назвать трущобами. Всё это ляжет неподъёмным грузом на социальную инфраструктуру городов, сделав её недоступной для большинства жителей – как коренных, так и приезжих.

Недавние деревенские самодостаточные и мастеровитые люди станут люмпенами, людьми без корней, Иванами, не помнящими родства. Такой же станет и страна.

Станет страной-сиротой, о чем, кстати, в свое время предупреждал Валентин Распутин.

«Ведь деревня, – говорил он, – существовала не только на местности, но и внутри каждого из нас, кто из неё вышел. Это чувство родства ещё долго будет в нас тлеть – как на пожарище, которое выжгло много что из самого необходимого. Без деревни Россия осиротеет».

Хорошо, что еще есть кому взять эту распутинскую боль за русскую деревню на себя и понести ее дальше. Александр Попов – один из них.