Последние годы существования СССР характеризовались не только бурным развитием товарообменных операций и созданием разветвленных преступных группировок, но и все более и более усиливающимся пониманием миллионов советских людей того, что коммунистический режим все десятилетия своего существования в стране носил преступный характер. Были рассекречены многие документы, долгие десятилетия, лежащие под спудом, и получившие к ним доступ историки, журналисты, публицисты, активисты правозащитных движений эмоционально комментировали через СМИ бессчетные подробности мерзостей тоталитарного режима. Так, в силу своей слабой компетенции, следователи побоями и пытками выбивали признательные показания у несчастных, подозреваемых в совершении тяжких уголовных деяний: суды незамедлительно выносили расстрельные приговоры, а, по истечении нескольких лет выяснялось, что реальные преступники оставались на свободе и продолжали беспрепятственно творить свои черные дела. К сожалению, безвинно казненных бедолаг уже никак нельзя было воскресить. Также обыватели с ужасом узнали о том, что в психиатрических лечебницах годами содержались лица, которые выступали критиками советского строя и которых систематически оглупляли и низводили до скотского состояния психотропными препаратами. И все эти безобразия творились не в условиях гражданской войны или репрессивных 30-х, а в период развитого социализма, который переименовали в «эпоху застоя». Удручающие результаты строительства химеры – коммунистического рая или тысячелетнего хилиазма были налицо. Советские люди исправно ходили на работу, по-прежнему регулярно получали зарплату, но не могли потратить заработанные деньги, потому что полки магазинов были пусты. Страна балансировала на грани голода, в то время как страны «загнивающего капитализма» процветали и гарантировали своим гражданам высокие стандарты уровня жизни. Узнали советские люди и о подробностях расстрела рабочих в Новочеркасске и о том, как московские правители железной рукой наводили порядки в так называемых братских странах народной демократии. Многое чего узнали. Постыдные страницы недавнего или уже далекого революционного прошлого складывались в увесистый обвинительный том. Разговоры о политическом процессе подстать Нюрнбергскому носили отнюдь не праздный характер: ведь жертвами политического режима являлись десятки миллионов людей, сама идеология марксизма носила ярко выраженный человеконенавистнический характер. Затаенные обиды выплескивались наружу и складывались в отчетливый рефрен голосов, скандирующих: «Так больше жить нельзя!» Чары царства лжи рухнули буквально в одночасье, а глубоко загнанная в казематы и архивы правда жизни оказывалась очень горькой и невыносимо страшной. Такая правда омрачала каждый прожитый день растерянного сообщества недавних строителей «светлого завтра».
Но не только эти невыносимо тяжелые откровения самой истории, попранной коваными сапогами полицейского режима, являлись содержанием последних лет существования советского общества. Широко публиковались выдающие произведения русских философов и беллетристов, столь высоко стоящие над безмозглой равниной бессчетных поделок агитпропа. Легализовались и произведения многих авторов, которые проживали в стране и которые были причислены к очернителям и клеветникам советского строя. Стали стихийно возникать творческие союзы писателей, художников, музыкантов, альтернативные официальным союзам, утратившим свой авторитет в глазах общества. В прокат выходили фильмы, пролежавшие на полках многие десятилетия, из мест заключения возвращались «узники совести». И обыватели воочию видели, что под прессом идеологического давления культура была изуродована, но в то же время продолжали бить тайные чистые ключи искреннего творчества, и не перевелись носители духа, сохранившие преемственность традиций, заложенных великими русскими подвижниками и гениями в далекие прошлые эпохи.
Многие люди повернулись лицом к православию: крестились сами и крестили своих детей. Некоторые супружеские пары, прожив вместе не один десяток лет, венчались в храмах, как новобрачные. Тысячи неофитов устремились на курсы, где старательно изучали закон Божий, катехизис, Библию. Стали публиковаться и труды русских богословов, проживших в изгнании, в т.ч. Зеньковского, Майендорфа, Шмемана, Сергея Булгакова, Храповицкого, Сурожского. Некоторые ревнители православия обнаружили в себе склонность к монашескому образу жизни, а некоторые - к духовному служению в качестве иереев. Стремление к глубокому, радикальному обновлению всех сторон жизни ощущало подавляющее большинство населения.
90-е годы минувшего века устойчиво закрепились в массовом сознании как «лихие» - перенасыщенные жуткими бандитскими разборками, грязными махинациями, связанными с расхищениями природных богатств страны, заметно сократившей свои размеры и свою численность из-за краха СССР. Но ведь не только политические неурядицы или залоговые аукционы, не только всплеск уголовных преступлений и прочие социальные недуги (алкоголизация, наркомания, проституция, безработица) определяли тот период. В России восстановили государственные символы домарксистской эпохи: двуглавый орел, трехцветный флаг. Возвращались первоначальные названия городов (Санкт Петербург, Нижний Новгород, Екатеринбург), не говоря уже о десятках улиц и площадей. Возникали из небытия дворянские собрания, монархические организации, казачьи круги, разного рода православные общества и братства. С нескрываемым волнением люди рассказывали о своих отцах и дедах или прадедах, которые в Российской империи являлись статскими советниками, ротмистрами или штабс-капитанами, настоятелями храмов или преподавателями в духовных семинариях, есаулами или хорунжими. Это были очень трогательные и очень важные собрания людей, связанных общностью переживаний и воспоминаний, потому что в стране менее 1% населения могло назвать имена своих прадедов и прабабушек. Извлекались из потаенных мест фотографии и дагерротипы, формулярные списки и грамоты, наглядно свидетельствующие о несомненных заслугах давно почивших людей, которые служили Российской империи не за страх, а за совесть. Конечно, никто не помнил уже подробностей жизни в той империи, но демонстрируемые потомками фотографии красноречивее всяких слов показывали, с каким достоинством держались те самые давно почившие люди, какими красивыми и благородными были их черты.
Множество добровольцев, засучив рукава, совершенно безвозмездно вызволяли из тягостного запустения тысячи порушенных, заброшенных храмов и монастырей. Они воспринимали себя строителями Святой Руси. Охотно откликались на призывы стихийно проявившихся организаторов крестных ходов, и под хоругвями или с иконами совершали многокилометровые переходы к святым местам, столь грубо попранным богоборческим государством. Эти непритязательные люди спали в палатках, зачастую под открытым небом, кое-как питались, вследствие скудности или полного отсутствия устойчивых доходов, но из глаза сияли небесным светом. Обратившись к церковному или самодержавному прошлому своей страны, многие люди стремились соединить порванную связь времен, но неизменно испытывали растерянность от, не стихающего в голове рефрена: А в какой стране вы хотели бы проживать? Разумеется, нельзя было повернуть историю вспять, снова восстановить реалии февраля 1917 года и как бы начать преобразования заново с учетом горько соленого опыта последующих за тем роковым февралем десятилетий. Разумеется, можно было оживленно дискутировать о том, что в России неплохо бы учредить конституционную монархию, но совершенно непроясненным оставался другой сакраментальный вопрос: Какая социальная группа, из ныне существующих в стране, могла бы реально взять на себя функции движителя позитивных перемен? – Ведь страна крайне нуждалась в коренном переустройстве.
И все же позитивные перемены происходили. Миллионы людей стали собственниками своих жилищ, садовых и дачных участков. Сотни тысяч инициативных граждан зарегистрировались в качестве предпринимателей без образования юридического лица и старательно пытались наладить какой-то бизнес: становились лотошниками, а потом ларешниками, а потом лавочниками. Или занимались ремонтом автомобилей, бытовой техники, а затем вырастали до дилеров известных мировых брендов. Кто-то выращивал и продавал цветы или грибы или осваивал азы бухгалтерии и аудита. На избранном поприще деловой активности люди вступали в реальную конкуренцию, естественно ссорились, интриговали друг против друга, нередко прибегали к запрещенным приемам, терпели рэкет, разорялись, но, собравшись с силами, начинали новое дело. В свободной продаже появились американские сигареты, растворимое кофе из Бразилии, французские духи и коньяки. Прежде советские люди видели такие сигареты и коньяки только в руках киногероев из зарубежных фильмов, а теперь все эти диковинные вещи можно было беспрепятственно приобрести: водились бы в карманах деньги. Яркими красочными обертками блестели шоколадные батончики, упаковки жевательной резинки и презервативов. Дороги заполонили подержанные иномарки. Так как средний возраст эксплуатации отечественного автомобиля в России превышал 15 лет, то иностранные автомашины с солидным пробегом и изношенными тормозными колодками никого не смущали. Обыватели искренне радовались тому, что могут ездить на подержанных «Фольксвагенах» и «Фордах», охотно покупали пиджаки самых немыслимых расцветок и щеголяли в полуботинках и туфлях от «Ле Монти», наивно полагая, что эта обувь сделана из кожи. В страну хлынули пиратские записи тысяч кинофильмов, подчас весьма фривольного содержания и длинные очереди выстраивались около видео салонов. Так люди приобщались к потребительской культуре, включая шедевры порно - бизнеса. Быстро разбогатевшие торговцы за бесценок скупали скопом полусгнившие халупы и хибарки, сносили эти ветхие постройки и на освободившихся земельных участках энергично возводили двух или трехэтажные помпезные особняки.
Из заграницы зачастили в Россию аристократы, чьи фамилии вписаны золотыми буквами в историю страны. Естественно они ждали, что вот-вот будет разработан и вступит в силу закон о реституции. Ведь многоразличные политические катаклизмы случались и в других странах и все эти катаклизмы в той или мере заканчивались возвращением собственности их исконным владельцам. Аристократы, немного погостив, уезжали обратно в Европу или Америку. Их визиты быстро превратились в будничные события. Аристократы не стремились стать полноправными участниками крупномасштабных перемен в стране не только из-за того, что никто не торопился вернуть им их родовую собственность или как-то иначе компенсировать убытки, понесенные цветом нации в послеоктябрьский период.
В середине 90-х в Россию преимущественно приезжали потомки тех, кого относили к первой волне эмиграции: эти люди весьма преклонного возраста неплохо владели русским языком, сохранили архивы своих фамилий, но они сформировались как личности на чужбине, а приезжая на историческую родину, неизменно ощущали себя чужаками. Они почти никогда не говорили открыто в интервью или на различных конференциях об одной весьма деликатной теме: им претила повсеместная грубоватость и хамоватость, как во властных коридорах, так и в бизнес - структурах, так и в общественных организациях, какие бы громкие названия те не носили. Олигархи шокировали их своей развязностью и нагловатостью, а подруги олигархов, несмотря на дорогостоящие наряды и украшения, смахивали на «девушек по вызову». Казаки им виделись участниками массовок со съемок фильма по мотивам романа «Тихий Дон». Деятели культуры проявляли излишнюю склонность к винопитию и быстро переходили с членораздельной речи на мычание.
Эмигранты жили представлениями своих родителей о покинутой России. Эти ностальгические воспоминания во многом являлись как бы продолжением легенды об утраченном рае. Да, могучие реки, бескрайние поля и такие же бескрайние леса в России сохранились, но вот только люди, населявшие русскую землю за исходе второго тысячелетия христианской эры производили на гостей из-за рубежа отталкивающее впечатление: никоим образом не походили на почтенных родителей эмигрантов, всю жизнь упорно причислявших себя к русским людям и гордившихся своей принадлежностью к великой нации. Оголтелая чернь окружала аристократов, куда бы они не направлялись, с кем бы они не встречались и не обменивались мнениями по самым широким вопросам современности. Естественно, гости пытались набросать хотя бы эскизно варианты своей судьбы, какая их ждет после столь долгожданного возвращения в Россию. Возможно, им вернут их дворцы и усадьбы, денежные счета в давно реквизированных банках и произведения искусства, которыми владели их предки, но что они сами будут делать в этой столь малознакомой и столь непривычной им России? Какую роль они смогут играть в обществе? Эти вопросы оставались без вразумительных ответов.
Проехавший в ту пору по многих крупным городам России знаменитый английский архитектор с явной досадой отметил, что возводимые разбогатевшими предпринимателями особняки построены в стиле гангстерского китча. Но столь уничижительная оценка никого не смутила. Ведь советские люди никогда не жили в столь просторных жилищах, никогда не имели землицы больше шести соток, никогда прежде не располагали такими средствами, чтобы украшать входные двери золочеными ручками и загораживаться от любопытных глаз высоченными заборами и тонированными стеклами.. А что касается до стиля – то плевали они с высокого балкона на любой стиль, даже самый гангстерский.
Многим из нас знакомо прилипчивое чувство вины. Обычно это чувство возникает как бы само по себе, когда мы кого-нибудь обидим ненароком, а порой и злонамеренно. Это чувство начинает преследовать, когда нарушаем данное обещание, когда что-то делаем вопреки своим же запретам. Вину хочется загладить, излечиться от нее – изжить или искупить каким-нибудь ценным подарком или добровольно понесенным наказанием. Душа человеческая отягощается и страдает от вязко-липкого, как смола, чувства вины. Стремление как-то превозмочь это чувство, освободиться от его гнетущего присутствия кого-то подталкивает на свершение добрых дел и жертвенных поступков, а кого-то делает циниками и жлобами (т.е. злобствующими). Выбор есть всегда, несмотря на складывающиеся обстоятельства.
Бурные перемены, происходящие в стране, противоречивые по существу и порой взаимоисключающие друг друга по приносимым результатам, конечно же, не могли не порождать многоразличных завихрений. Возникали одиозные секты с нелепыми ритуалами и ценностными установками для своих адептов. На трансформационный спад, неизбежный в ходе любых полномасштабных преобразований, накладывался обвал промышленного производства вследствие высокой степени морального и физического износа основных фондов и устаревших технологий. Крах СССР привел к разрыву множества хозяйственных связей между фабриками и заводами. Конверсия гигантского военно-промышленного комплекса явно тормозилась из-за хронической нехватки средств и непонимания в среде директорского корпуса, какие же товары следует производить на предприятиях, десятилетиями занимавшиеся выпуском танков, ракет и пушек. Особенно сильно бедствовало население сотен моногородов, выросших вокруг флагманов индустрии. Эти громоздкие предприятия держали на своих балансах всю социальную сферу таких городов, а так как их продукция (например, подводные лодки или электровозы или бульдозеры) никому была тогда не нужны, то доходы «флагманов» неудержимо скудели. Отягощенные огромными суммами многомесячных невыплаченных зарплат, долгами перед естественными монополиями за энергоресурсы, эти предприятия медленно и мучительно угасали, напоминали старые военные корабли, поставленные на прикол, а вместе с ними угасали и надежды миллионов людей на достойную жизнь. Бывшие конструкторы и технологи, токари и слесари-наладчики, чтобы прокормить свои семьи, занимались огородничеством, собирали в лесах дикоросы, или рыбачили и охотились. Появились сотни тысяч беспризорников, так называемых социальных сирот, которых родители не могли прокормить своими силами.
Жители крупных городов постоянно сталкивались на улицах с чумазыми малолетними побирушками и попрошайками: кто-то подавал оборванцам милостыню, кто-то старался не замечать их. Никто толком не знал, что делать и как обуздать прилив беспризорников, которых в стране не наблюдалось в столь массовом порядке со времен гражданской войны. Да, многие, очень многие понимали, что все беды и неурядицы в экономике являются производными от милитаристской, крайне монополизированной и неэффективной системы хозяйствования, созданной в советский период. Но как безболезненно избавить от столь непомерной ноши? Да, многие очень многие люди сознавали, что десятилетиями жили не так как надо бы жить, занимались не тем, чем надо бы заниматься и вот, ослепленные миражами и иллюзиями, подошли к «разбитому корыту». Сколько впустую было потрачено усилий! Сколько напрасно прожитых лет осталось за натруженными плечами! Но как безболезненно избавиться от тяжкого наследия недавнего прошлого? Как жить правильно? Как обрести достаток без «растащилова» и «мочилова»?
Ситуация в стране резко ухудшилась после известного дефолта. Горе -реформаторы, склонные к авантюрным затеям и плохо осведомленные о приемах финансового менеджмента, принялись бойко торговать государственными казначейскими обязательствами, (один из видов ценных бумаг, обеспеченных госбюджетом), которые выпустили под недопустимо высокие проценты. И вскоре после успешной реализации этих ценных бумаг правительство было вынуждено признать, что не способно обслуживать госдолг и в частности выплачивать столь безумные проценты держателям ГКО. Наступил паралич всей неокрепшей финансовой системы, вследствие чего и без того скромные доходы населения стремительно понизились. Чтобы проиллюстрировать сложившуюся катастрофическую ситуацию, достаточно привести один пример. В Нижегородской области, занимавшей срединные показатели по уровню жизни в стране, на следующий год поле разразившегося дефолта, более половины населения располагало доходами ниже прожиточного минимума. А прожиточный минимум примерно вдвое уступал набору товаров и услуг, стоимостной эквивалент которых составлял минимальный потребительский бюджет (МПБ). Именно величина МБП в европейских странах служила ориентиром для проведения «черты бедности». Другими словами, более половины нижегородцев были беднее тех немногих жителей Европы, которые по тем или иным основаниям были выброшены из «цивилизованного общества». Обычно к таким маргиналам в европейских странах относились эмигранты из развивающихся стран, алкоголики, наркоманы, бродяги и прочие люди, придерживающиеся асоциального образа жизни.
Вслед за дефолтом на страну обрушилась пандемия смертности. Население страны сокращалось со скоростью 1 млн. чел в год. Имели место случаи каннибализма. В разы выросло число тяжких преступлений. И вот, в подобной тягостной обстановке, совершенно неожиданно для всех, с экранов телевизоров прозвучало обращение Ельцина к народу: он добровольно складывал с себя президентские полномочия, публично признавался в том, что не справился с ролью «гаранта Конституции», и принес извинения за допущенные ошибки и просчеты, столь болезненно сказавшиеся на судьбах десятков миллионов его соотечественников. Многие телезрители восприняли его обращение с определенными надеждами, можно сказать даже – с воодушевлением, как начало всеобщего покаяния власть имущими.
Чувство вины является фундаментом христианской ортодоксии: ведь это чувство не только пригнетает человека, но и целительно для его нравственного здоровья. Осознавший свою вину человек искренне стремится к тому, чтобы стать лучше, чтобы направить свою дальнейшую жизнь к духовному самовозрастанию. Значимость извинения, принесенного Ельциным перед соотечественниками трудно переоценить. Вечно полупьяный самодур, возглавлявший правящую верхушку, конечно, давно пал в глазах своих соотечественников, но он нашел в себе мужество признать свою падшесть. Он явно страдал от своего очевидного бессилия в делах государственного управления. Он взывал о прощении из глубин выгребной ямы, которую вырыли его ближайшие сподвижники для вероятных политических оппонентов и в которую президент провалился после приснопамятного дефолта. И ему сочувствовали. Его простили. Пусть и не все пожалели его, но значительная часть соотечественников, несомненно, простила своего непутевого президента.
Вот только жизнь для большинства соотечественников оставалась просто невыносимой. Но обнадеживающие события накатывались на общество одно за другим. Собравшийся в восстановленном храме Христа Спасителя архиерейский собор канонизировал расстрелянную императорскую семью и причислил к лику святых более тысячи новомученников, погибших в годы коммунистического террора. А раз есть многочисленные мученики и страстотерпцы, то должны быть названы и палачи-истязатели. За фигурой каждого мученика стояли тысячи других людей, ставших жертвами чудовищных по своим масштабам репрессий. Очень многим жителям России тогда казалось, что представители властей (исполнительной, законодательной, судебной), иерархи церкви, видные общественные деятели стремятся войти в следующее тысячелетие, пройдя горнило покаяния. Ради духовного здоровья всего общества грядет череда искренних, скорбных признаний в содеянных преступлениях рухнувшего тоталитарного режима партийцев-функционеров, детей и внуков «товарищей маузеров» и «людей в галифе».
На переломе тысячелетий произошел еще один примечательный акт: прибывший в столицу Греции понтифик попросил прощения у православных греков по поводу факта погрома Константинополя рыцарями-крестоносцами. После тех трагических событий прошло восемь веков, но Иоанн Павел Второй рассматривал и себя, если не соучастником, то духовным наследником Иннокентия III, при котором данный погром состоялся. И, конечно же, считал себя первоиерархом всех католиков, в том числе и тех погромщиков, которые жестоко разграбили православную столицу и превратили великий город в пепелище. По происхождению поляк, Иоанн Павел Второй был хорошо знаком с ужасами Второй мировой войны, которую можно рассматривать все европейским погромом, и прекрасно осведомлен о тех безобразиях и том произволе, которые чинили марксистские власти в послевоенной Польше, ведомые «рукой Москвы». В определенной степени покаяние в Афинах служило политическим жестом, направленным в сторону постсоветской России - напоминанием о том, что нацизм в Германии был преодолен лишь благодаря тому, что гитлеровский режим был признан преступным, не только победителями во Второй мировой войне, но и самим немецким обществом. А еще покаянный поступок Иоанна Павла Второго напоминал о том, что и дети нацистов отнюдь не случайно пожизненно несут крест покаяния. И действительно, сын Бормана стал пастором, дочь Гиммлера добровольной затворницей, а внучка Геринга стерилизовала себя. Понтифик недвусмысленно давал понять всей мировой общественности, что следует установить некий пограничный столб во времени или провести демаркационную линию, за которую не могли бы перейти все ужасы и злодеяния XX века. И перелом тысячелетий служил для этого исторического свершения наиболее подходящим временем.
Общенациональное покаяние в России должно было начаться с иерархов РПЦ. Кому же, как не им в первую очередь присуще жгучее чувство вины, своего несовершенства, своей «тварности». Ведь само слово «клир» означает «чистые люди». Да, миряне, даже из ревнителей веры, к таковым не относятся, а священнослужители относятся. Биографии практически всех иерархов РПЦ были запятнаны постыдным сотрудничеством с «компетентными органами». Сам патриархат был возрожден Сталиным в суровые годы войны, как институт, призванный следить за умонастроениями верующих, и в первую очередь тех верующих, которые охотно заполнили тысячи храмов, открытых гитлеровцами на оккупированных территориях для богослужений и которые комиссары-политруки не решились заново опечатать и омертвить. Прежних священников, как пособников оккупантов, сослали, а новых иереев обязали своевременно сигнализировать об антисоветских настроениях среди прихожан, понуждали нарушать тайну исповеди. Соответственно и зарплату священники московского патриархата получали из бюджета, как все прочие госслужащие.
Чин покаяния был давно забыт обществом, даже теми людьми, кто стремился вести воцерковленный образ жизни в условиях тоталитарного режима. Поэтому именно священникам предстояло прилюдно покаяться и тем самым показать всем мирянам как это делается и доходчиво объяснить, зачем это следует делать. У РПЦ имелись все возможности склонить общество к люстрации, задать тон и направленность духовного очищения. Безусловно, и мировая общественность ожидала этого. Все тот же Иоанн Павел Второй намеревался посетить Москву, чтобы встретиться как с патриархом, так и с мирскими властями. Авторитет РПЦ стремительно рос. Если в начале перестройки делегации представителей московского патриархата в эмигрантских кругах неизменно воспринимали как переодетых в рясы агентов КГБ, то к началу XXI века отношение РПЦЗ к иерархам РПЦ радикально изменилось. Восстановились даже канонические и евхаристические связи между церквами.
И все же, несмотря на многочисленные обнадеживающие признаки, на переломе тысячелетий какого-то внятного сигнала к люстрации так и не произошло. Не наблюдалось и глубинного толчка к нравственному выздоровлению. Нельзя сказать, что постсоветское общество продолжало оставаться заорганизованным или зашореным, как в прошлые десятилетия, но и к самостоятельным действиям не проявляло склонности. Держала в незримой узде привычка действовать только по команде, по приказу-указу. Самостоятельные инициативы проявляли лишь воришки и мошенники, ушлые аферисты и ловкие шулера.
Юрий Покровский
для Русской Стратегии
http://rys-strategia.ru/ |
