 В предыдущей статье нам пришлось достаточно подробно прокомментировать некоторые стереотипные предрассудки неосоветского сознания касательно важнейших разделов истории России, в частности того, что касается эпохи правления нашего святого Царя Мученика Николая Александровича, чье злодейское убийство положило начало «красному террору», унесшему в последующие десятилетия миллионы жизней лучших русских людей. Как представляется, весьма доказательно мы разобрали полнейшую ложность и несостоятельность этих стереотипов, в очередной раз показав, что царская Россия была могучим, процветающим государством, для которого революция стала срывом, а не подъемом, и лишь беспощадная и очень затратная эксплуатация традиционных ресурсов и энергий исторической России обусловила, в свою очередь, достижения последующего периода.
Сегодня пришло время поговорить и о других стереотипах. Ибо необольшевики наших дней, что уже без тени смущения порой заявляют о своей внутренней, моральной готовности к новым репрессиям, склонны отрицать не только очевидные факты, связанные с достижениями традиционной, исторической России, но и не менее очевидные факты, связанные с эпохой богоборческого террора. Однако даже и это можно делать более-менее тонко, а можно буквально в лоб, с упорством, достойным лучшего применения, подставляясь буквально по каждому пункту своих наукообразных построений. Ярким примером такого рода является статья Н.Сапелкина «Церковь и революция», в которой автор, по сути, отрицает тот очевидный для серьезных историков факт, что преследование религии и Церкви со стороны богоборческого большевистского режима носило сознательный, планомерный и системный характер.
Статья имеет подзаголовок «Двенадцать устойчивых и опасных мифов о Русской православной церкви в XX веке». Между тем сам автор выступает как самый типичный мифотворец. Поскольку любое изложение имеет свою собственную логику, мы не станем комментировать все пункты, в которых Сапелкин перечисляет те ложные «мифы», с которыми он борется, а постараемся вычленить в его статье, так сказать краеугольные камни, на которых зиждется его попытка обеления большевиков и их террора против Православия и Церкви. При этом мы, разумеется, не станем действовать в стиле самого Сапелкина, пытаясь своими словами сформулировать ту позицию, которая якобы присуще оппоненту, а предоставим слово ему самому (как это и положено делать в корректной полемике). Вот, например, что он пишет о ключевом декрете новой власти – об отделении Церкви от государства и школы от Церкви.
«Задолго до 1917-го внутри Церкви звучали голоса о необходимости избавиться от того подчинённого положения, которое сложилось в синодальный период управления Церковью со стороны государства. Большевики выполнили чаяния Церкви, заявив, что религия является частным делом гражданина и что Церковь свободна в устроении своей жизни в соответствии с российским законодательством. При этом государство отказывалось финансировать Церковь… В этих условиях наиболее разумные священники, помнящие о своём христианском пастырском долге, продолжили работать на приходах со своей паствой. И это позволило им иметь некий доход для того, чтобы пусть и не богато, но достойно жить. Но среди священнослужителей, как и во всех слоях общества тогда, были и политиканы. Они предпочли решать вопрос финансирования по-другому и начали: кто давить на власть протестными крестными ходами, кто активно искать выходы на представителей новой власти… Издав Декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви, государство сложило с себя ответственность за деятельность священнослужителей и священноначалия. Государство интересовали лишь лояльность этих людей и их поведение (?!). У советского государства были основания подозревать некоторых архиереев в работе на иностранные спецслужбы, полагая, что завербованы они были ещё до начала Первой мировой войны».
Какие там голоса звучали внутри Церкви и как поплатились сами архиереи и священники, на протяжении долгого времени желавшие избавиться от «опеки» со стороны православной монархии, получив в ответ на свои «чаяния» свирепый репрессивный режим – это вопрос совершенно отдельный, к которому мы обратимся в завершающей части нашей работы. Сейчас нужно разобраться с самим большевистским декретом. Был ли он на самом деле реализацией идеи европейской «светскости» государства или же обоснованием жестоких гонений?
Внимательное, беспристрастное изучение декрета, принятого СНК 20 января 1918 года и опубликованного в «Известиях» 23 января, показывает, что под маской светскости в нем таилось нечто совершенно иное. Для того, чтобы убедиться в этом, нужно от общих слов перейти к конкретному анализу. Им занимается целый ряд исследователей, в частности, дьякон Владимир Степанов (Русак), автор трехтомной монографии «Свидетельство обвинения. Церковь и государство в Советском Союзе». Так, например, он и другие авторы указывают, что в декрете, помимо прочего, «были такие положения, которые вообще не стояли в неразрывной связи с его основными началами. Это такие пункты, как запрещение церковным религиозным обществам владеть собственностью, лишение их прав юридического лица и национализация в с е г о церковного имущества.
Этих ограничений не знает ни одно соответствующее законодательство европейских государств. Не знает его даже самый радикальный закон об отделении Церкви от государства – французский 1905 года. Он только ограничивал право церковных учреждений накоплять капиталы, но самого права владеть имуществом их не лишал, равно как не лишал и других прав юридического лица»[1]. Дьякон Владимир Русак поясняет, что французский закон 1905 года лишал церковные учреждения только тех имуществ, которые были получены ими от государства (при том, что государство во Франции к тому моменту уже более ста лет было светским, в отличие от России), но собственно церковных не тронуло и передало их культовым ассоциациям – юридически преемникам прежних церковных учреждений.
«Не вытекают отмеченные ограничения большевистского декрета и из того принципа, что религия есть частное дело граждан. Частные общества ведь имеют право юридического лица, владеют собственностью»[2].
Крайне важно и то, что в новом декрете не устанавливалось никакого переходного периода между старым и новым способом существования Церкви. (В то время, как, добавим, в той же либерально-масонской Франции таким переходом был, по сути, весь 19 век). Там закон об отделении Церкви от государства, например, назначал пенсии всем духовным лицам, получавшим раньше жалование из казны. Тот же закон, передавая государству жилые церковные здания, предоставлял пятилетний срок бесплатного пользования ими старым владельцам. У нас же распоряжением власти от 20 января предписывалось немедленное прекращение государственных ассигнований в пользу Церкви, с выдачей содержания священнослужителям лишь за месяц вперед.
Однако главное здесь заключается в том, что декрет, при своей небывалой в истории революционности, не делал никаких указаний и о порядке осуществления нового закона, и в этом все дело. Церкви не оставлялось вообще никакой возможности и никакого времени, чтобы «перестроиться» в соответствии с требованиями новой власти.
Неясно было все. Например, вопрос о духовном образовании. Запрещалось обучение религии в школах. Но на каких основаниях могло теперь существовать специальное богословское образование, если принять в соображение факт изъятия из ведения Церкви всех ее бывших школ, в том числе и специальных? И т.д. и т.п.
Как же осуществлялся декрет на практике? 8 отдел Наркомюста по проведению в жизнь декрета об отделении Церкви от государства назывался ликвидационным. При этом инструкция о порядке осуществления декрета была утверждена лишь 24 августа 1918 года, а до этого практическая работа строилась на основе чистейшего правового произвола и беззакония. Руководил отделом ученик и соратник Ленина, живший с ним еще в красноярской ссылке, ярый антицерковник, зам наркома юстиции П.А Красиков, бывший на начальном этапе главным идеологом и организатором погрома Церкви в молодой советской республике.
Ему принадлежат, в частности, следующие вполне недвусмысленные размышления: «Мы разбили и уничтожили в октябре всю старую государственную машину, мы уничтожили старую армию, старые суды, школы, административные и другие учреждения и создаем свои, новые… Однако оказывается, что сломав всю старую машину классового угнетения тружеников, всю эту помещичью жандармерию и т.д., мы Церковь, которая составляет часть этой старой эксплуататорской машины, не уничтожили. Мы лишь лишили ее государственного содержания, государственной власти. Но все же этот обломок старой государственной помещичье-капиталистической машины сохранился, существуют эти десятки тысяч священников, монахов, митрополитов, архиереев. Почему же с такой незаслуженной ею осторожностью отнеслась советская власть к этому обломку старой машины?[3]» Вот вам и «отделение Церкви от государства»! Как там изящно формулирует Сапелкин? «Большевики выполнили чаяния Церкви»? Ну-ну…
Эта позиция Красикова не была только его личным мнением, но выражала подход, типичный для партии в целом. Например, достаточно широко известен целый ряд высказываний самого Ленина на тему фундаментальной несовместимости религии и особенно православного христианства и большевизма, революции. Ленин считал религию одной из самых гнусных вещей на свете. Еще в письме к Горькому в середине ноября 1913 года он написал свои теперь знаменитые строки: «Всякий боженька есть труположество… всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье даже с боженькой есть невыразимейшая мерзость,.. самая опасная мерзость, самая гнусная “зараза”». Самые страшные грехи, с точки зрения Ленина, не столь «гнусны», чем религиозные устремления сознания: «Миллион грехов, пакостей, насилий и зараз физических гораздо легче раскрываются толпой (?) и потому гораздо менее опасны, чем токая, духовная, приодетая в самые нарядные идейные костюмы идея боженьки»[4]. Хрестоматийными являются также претензии вождя к Л.Н. Толстому за его якобы «стремление поставить на место попов по казенной должности попов по нравственному убеждению, то есть культивирование самой утонченной и потому особенно омерзительной поповщины». (17; 209-210). То есть отнюдь не погрязший в мирских грехах клир является фундаментальным врагом Ленина, а сама религия, сама вера как таковая. Принципиальная вражда к любой традиционной религии и особенно к Православию была не ситуативным всплеском неконтролируемых эмоций, а самым что ни на есть фундаментальным принципом, который Ленин исповедовал всю сознательную жизнь, например, в статье «Об отношении рабочей партии к религии»: «Мы должны бороться с религией. Это – азбука всего материализма, и, следовательно, марксизма». (17; 418). Как справедливо констатирует А.Г. Латышев, стремление Ленина к разрушению своего главного врага – Православной Церкви проводилось им в жизнь с ни с чем не сравнимой жестокостью и бескомпромиссностью[5]. Вождь не жалел самых жестких негативных эпитетов, чтобы хулить Православие, которое, например, называл «полицейской религией», а Церковь – «ведомством полицейско-казенного православия». Служителей ее он причислял к «подлому сословию», архиереев называл «крепостниками в рясах», а деревенских священников – «урядниками казенного православия».
При этом к другим религиям и конфессиям отношение Ленина было, конечно, тоже негативным, но не до такой степени, как к Православной Церкви. А вот к сектам Ильич был склонен относиться несколько иначе, довольно прагматично. Так, еще в 1897 году он писал, что в борьбе с самодержавием «рядом с пролетариатом стоят… и оппозиционно настроенные элементы… преследуемых абсолютизмом… религий и сект». И советовал воспитывать в рядах социал-демократии таких политических руководителей, которые умели бы в нужную минуту «продиктовать положительную программу действий» «и возмущенным сектантам» (5; 398).
Здесь необходимо сразу пояснить, какой смысл мы вслед за авторитетными историками – специалистами по излагаемой теме вкладываем в понятие «гонения». Это отнюдь не только закрытие храмов и физическое истребление православных людей – клириков и мирян. (Чему мы при дальнейшем изложении уделим главное внимание). Как справедливо указывает А.Г. Латышев, «Ленин явился прямым инициатором четырех массовых кампаний, направленных против православия. Первая – ноябрь 1917 года – 1919 год: начало закрытия монастырей, некоторых храмов, реквизиция их имущества, лишение Церкви прав юридического лица и др. Вторая – 1919 – 1920 годы: вскрытие святых мощей, лишение духовенства политических прав. Третья – начиная с конца 1920 года: раскол Православной Церкви, ее “разложение” изнутри. И четвертая – с начала 1922 года: разграбление или, употребляя ленинский термин, “очищение» всех церквей и расстрел при этом максимального числа священнослужителей”.[6]
Надо сказать, что все приведенные выше высказывания вождя меркнут по сравнению со знаменитым письмом Ленина к Молотову для членов Политбюро ЦК РКП(б) от 19 марта 1922 года.
В современной необольшевистской среде бытует мнение о том, что данный документ является подделкой. Между тем в, так сказать, противоположном лагере порой (это надо признать) не уделяется должное внимание «доказательной базе», от критиков «красной ориентации» часто просто отмахиваются, считая их выступления проявлением глубокого маргиналитета, недостойного серьезной полемики. По нашему убеждению, такая позиция никак не может быть признана конструктивной. Считаем свои научным долгом решительно согласиться с мнением А.К. Сорокина в предисловии к очень ценному сборнику, содержащему ранее не изданные тексты Ленина: «Должен восторжествовать позитивистский подход к анализу и репрезентации исторического прошлого. Научно установленный факт, архивные документы – вот что должно, наконец, лечь в основу обращения к сложным страницам исторического прошлого, предварять любые попытки его интерпретаций. В этом смысле архив с большой буквы, хранящий национальную историю во всей ее полноте, со всеми ее взлетами и падениями, способен сыграть роль доктора исторической памяти» [7] (выделено нами – В.С.). Для того, чтобы разобраться в проблеме, нам пришлось самостоятельно вникнуть в подробности.
История публикации письма к Молотову следующая. Упоминание о нем содержится в ПСС Ленина. В т. 45, на с. 666, где помещена ссылка следующего содержания: "Март 19. Ленин в письме членам Политбюро ЦК РКП(б) пишет о необходимости решительно подавить сопротивление духовенства проведению в жизнь декрета ВЦИК от 23 февраля 1922 г. об изъятии церковных ценностей в целях получения средств для борьбы с голодом". Однако само письмо в ПСС опубликовано не было.
Самая первая публикация текста письма была сделана в "Вестнике РСХД", № 97, 1970, стр. 54-57 и процитирована оттуда в 1-м издании книги Л.Л. Регельсона "Трагедия Русской Церкви, 1917-1945 гг." (Париж. 1977). Согласно свидетельству самого Л.Л. Регельсона (ныне здравствующего), к которому мы обратились за разъяснениями, письмо было передано за границу о. Глебом Якуниным, который получил его от одного из сотрудников архива, причем имя этого человека он не раскрыл даже на допросах в КГБ, прекрасно понимая, что могло бы ожидать того в случае разоблачения. В апреле-мае 1990 г. эта же версия была перепечатана в журнале "Наш Современник"(1990, № 4) и в газете "Собеседник". Редакция "Собеседника" сообщила о своих настойчивых попытках получить информацию от партийных научных организаций о степени достоверности этого документа. В ответ на это был, наконец, опубликован подлинный текст из партийных архивов в журнале "Известия ЦК КПСС", 1990, № 4. С. 191-193. На сегодняшний день именно эта версия текста считается эталонной всеми «лениноведами», и никто из них не подвергает сомнению ее аутентичность, притом, что среди этих ученых (что понятно) немало людей вполне «левых» убеждений. Все «альтернативщики» принадлежат к числу разного рода блогеров, никогда не работавших в архивах. Именно с публикации в «Известиях ЦК КПСС» делались все последующие, в частности, в упомянутом нами сборнике «Ленин. Неизвестные документы 1891 – 1922».
«Сопоставляя первую версию с публикацией "Известий ЦК КПСС", пишет Л.Л. Регельсон , - мы обнаружили большое количество (около сорока) мелких ошибок - пропуски слов, нарушены знаки препинания и т.п. В частности, в первой версии неточно указан номер единицы хранения в архиве ЦПА ИМЛ (дело 22954 – вместо 22947). Все это позволяет сделать вывод, что текст был заучен наизусть и воспроизводился по памяти с небольшими ошибками, однако при полном сохранении смысла».
Обратимся теперь к историческому контексту. Тов. Сапелкин считает «мифом» утверждение о том, что при начале гонений «Церковь была со своим народом, а народ был с Церковью». Конечно, бывало по-разному: ведь гонители Церкви, низовые исполнители антирелигиозных декретов большевистской власти тоже в конечном счете чаще всего были из народа, а не приехали с Лениным и Троцким в их «пломбированных» поездах. Но фактом является и то, что сопротивление гонениям со стороны православного народа было массовым и порой принимало довольно жесткие формы (особенно в начальные годы новой власти, когда воля православных людей была еще не сломлена). Ярким примером этого являются события в Шуе, которые и послужили непосредственным поводом для написания данного письма. 3 марта 1922 года постановлением Шуйского уездного исполкома была создана уездная комиссия согласно декрету ВЦИК от 23 февраля «О порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих» и инструкции к декрету ВЦИК и Наркомюста от того же числа[8]. То есть здесь важно то, что местные товарищи не занимались никаким самоуправством (такое тогда тоже случалось), а «всего лишь» послушно выполняли распоряжения центральных властей. Когда 13 марта эта комиссия явилась в собор для исполнения своих намерений, то встретила ожесточенное сопротивление весьма значительной толпы народа, собравшейся на площади. На колокольне ударили в набат. Позорно ретировавшаяся конная милиция была вынуждена вызвать воинскую часть. Прибыла полурота 146 пехотного полка и два автомобиля с пулеметами(!). Поскольку сопротивление не ослабевало, и выстрелы в воздух не принесли результата, красноармейцы по приказу своих командиров начали стрелять в народ, в результате чего несколько человек было убито и ранено. Лишь после этого толпа рассеялась. К вечеру были произведены аресты. В итоге из собора было конфисковано около 10 пудов серебра, а также драгоценные камни, жемчужные ризы и другие ценности. А на 20 марта было назначено заседание Политбюро ЦК, на котором одной из главных тем должно было стать обсуждение хода изъятия церковных ценностей, причем непосредственным поводом для включения этой темы в повестку стали именно события в Шуе[9]. (Надо сказать, что данная тема вообще обходится в статье Н.Сапелкина!).
Письмо Ленина было написано накануне для членов Политбюро. Подробно история этого и других ленинских документов на «церковную» тему раскрывается в работе: Петров С.Г. "Церковные" документы делопроизводства Политбюро ЦК РКП(б) X созыва (16 марта 1921 г. — 2 апреля 1922 .) Писать письмо Ленину потребовалось потому, что сам он к тому времени был уже настолько болен, что не мог присутствовать на заседании, а тема представлялась ему «архиважной». После приема письма по телефону М.Володичевой, которая стенографировала его, расшифрованный текст был отпечатан одной машинописной закладкой в количестве двух экземпляров. Один из них был отправлен в конверте с бланком секретаря СНК РСФСР автору. На конверте рукой сотрудника секретариата председателя СНК был проставлен гриф «Строго секретно» и сделана запись: «Экземпляр Владимира Ильича (мат[ериалы] по вопросу о шуйских событиях). 19.III.22.» Ленин, получив свой экземпляр продиктованного документа, подчеркнул карандашом на конверте гриф, слово «шуйских» и написал, вновь подчеркнув, помету: «в архив». (То есть на «ленинском» экземпляре имеется собственноручный автограф самого автора – В.С.). Другой экземпляр письма был направлен адресату в ЦК РКП(б) — Молотову. В конце полученного документа, поверх машинописной пометы: «19.III.22. Принято по телефону[,] М. Володичева», ответственный секретарь ЦК РКП(б), исполняя требование Ленина, написал своей собственной рукой другую помету: «Согласен. Однако, предлагаю распространить кампанию не на все губернии и города, а на те, где действительно есть крупные ценности, сосредоточив соответственно силы и внимание партии. 19/Ш. В. Молотов». На сегодня эти два подлинных экземпляра одной машинописной закладки письма председателя СНК от 19 марта 1922 г. вместе с конвертом составляют одно архивное дело фонда ленинских подлинников в РГАСПИ. Архивный номер дела – Фонд 2. Оп. 1. Д. 22947.
Все эти и другие подробности, связанные с письмом Ленина В.Молотову, которые читатель может найти, в частности, в упомянутой работе С.Г. Петрова, нужны нам исключительно как доказательство подлинности текста, реальной принадлежности его перу Ленина. Косвенным доказательством является также наличие текста «Вестника РСХД», с его мелкими «рабочими» неточностями, происхождение которых невозможно объяснить, если придерживаться ненаучной версии о фальсификации.
Обратимся теперь к содержанию письма. В первой части его Ленин проделал теоретический анализ поступившей к нему информации в связи с изъятием церковных ценностей и пришел к выводу о наличии тайного плана борьбы с властью у «черносотенного духовенства», возглавляемого патриархом Тихоном. «Происшествие в Шуе» и другие инциденты, по мнению председателя СНК, без сомнения, были свидетельством осуществления «реакционным духовенством» данного «общего плана», его «решающего сражения». Однако, считал Ленин, «противник» допустил в этом плане «громадную стратегическую ошибку»: то, что он якобы считал наиболее благоприятными, определяющими успех начатой борьбы факторами (в первую очередь — массовый голод), на самом деле было исключительно на руку правящему режиму. По мнению Ленина, именно массовый голод, нейтрализуя крестьян, предоставлял большевикам единственный шанс в истории, когда под прикрытием помощи голодающим можно было изъять церковные ценности и «раз и навсегда» расправиться с Русской Церковью, отбив всякое желание когда-либо сопротивляться новой власти.
«Именно теперь и только теперь, – откровенно писал Ленин, – когда в голодных местностях едят людей, и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления». Поскольку письмо обладало повышенной степенью секретности, вождь со всей откровенностью не скрывал, что главной целью ограбления Церкви была отнюдь не помощь голодающим, как это декларировалось официально: «Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей… Без этого фонда никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство, в частности, и никакое отстаивание своей позиции в Генуе, в особенности, совершенно немыслимы. Взять в свои руки этот фонд в несколько миллионов золотых рублей (а может быть, и в несколько миллиардов) мы должны во что бы то ни стало. А сделать это с успехом можно только теперь. Все соображения указывают на то, что позже нам сделать этого не удастся, ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс, который бы либо обеспечивал нам сочувствие этой массы, либо, по крайней мере, обеспечил бы нам нейтрализование этих масс в том смысле, что победа в борьбе с изъятием ценностей останется безусловно и полностью на нашей стороне».[10]
Итак, подчеркнем еще раз: Ленин в этом секретном документе вполне откровенно говорит, что настоящая цель ограбления Церкви – отнюдь не помощь голодающим (последняя была лишь удобным предлогом), а создание материального фонда для реализации далеко идущих целей молодого советского государства; ситуацию же, связанную с голодом, он, как необычайно циничный и в своем роде гениальный политический тактик, предлагает просто использовать, чтобы сломить волю сопротивляющихся. В дальнейшем мы увидим, как это реализовывалось на практике. Дальше Ленин, ссылаясь на Макиавелли (и не называя при этом его прямо по имени) вполне прагматично напоминает, что «если необходимо (?!) для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый краткий срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут»[11]. Кроме того, по мысли Ленина, противодействие эмигрантских кругов и иностранных держав будет ослаблено из-за голода в России. Ведь для «внешнего пользования» «народная власть» таким образом заботилась о голодающих! Отсюда и его вывод:
«… Я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий… Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше»[12].
Дальше Ленин дает указание, согласно которому для этого самого «внешнего пользования», официально должен по означенной проблеме выступать только «тов. Калинин», а вот роль Троцкого, реально руководившего на тот момент всей работой по данному направлению, должна остаться тайной. Вождь требовал, чтобы после расследования дела «шуйских мятежников» процесс против них «был поведен с максимальной быстротой и закончился не иначе как расстрелом очень большого числа самых влиятельных и опасных черносотенцев г. Шуи, а по возможности, также… и Москвы и нескольких других духовных центров». Патриарха Тихона Ленин, справедливо опасаясь негативной реакции слишком широких кругов общественности, как российской, так и зарубежной, предлагает пока «не трогать», но подвергнуть самой тщательной слежке, вскрывая все его связи. В заключение автор письма предлагает ни много ни мало, как съезду партии (!) провести решение о том, «что изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть проведено с беспощадной решительностью, безусловно, ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии нам удастся по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать»[13].
Так что, как видим, в этом секретном (и потому вполне откровенном) письме Ленин предельно далеко ушел от высказанного в статье «Социализм и религия» и предназначенного для широкой публики раннего своего тезиса (1905 года) о том, что «бороться с религиозным туманом» следует «чисто идейно и только идейным оружием, нашей прессой, нашим словом» (12, 145). Это пока они не были у власти, борьба с религией была «чисто идейной». А когда получили власть, то свою богоборческую идейность стали реализовывать на практике. По заветам Макиавелли, которого сто раз переплюнули.
Владимир Семенко
Источник |
