В XX в. Россия пережила ужасные потрясения. Особенно тяжкие испытания выпали на долю ее народов в первые десятилетия после Октябрьского переворота. Гражданская война, террор, разруха и голод унесли жизни миллионов людей. Еще несколько миллионов наших соотечественников были вынуждены уйти на чужбину. Оставшиеся испили сполна горькую чашу страданий.

Крым не стал исключением. Именно здесь, словно в капле воды, отразилось все то, что стало повседневностью в подсоветской России. Особенно тяжелый урон был нанесен интеллигенции, в особенности научной и творческой.

Но говоря о трагедии, которую пережил самый культурный и передовой слой российского общества после крушения монархии, нельзя забывать, что именно в этой среде зародились всевозможные антигосударственные силы, которые еще с XIX столетия подтачивали империю.

Как написал известный публицист Иван Солоневич, «русское интеллигентское стадо было целиком захвачено «Бесами», но никакие предупреждения автора этих «Бесов» (Достоевского – Д.С.) не помогали ничему. Это стадо так и покончило свою бездарную и безмозглую жизнь: бросилось в омут революции. Но «Бесы» пока что остались живы.

Мы, русские, вступили первыми на истинно бесовский путь. Может быть, наш конкретный, наглядный, вопиюще очевидный пример послужит некоторым предупреждением и тем «революционным интеллигентам», которые в иных странах одержимы теми же бесами и стоят перед тем же омутом. Тогда, может быть, гибель почти сотни миллионов людей России и ее соседей не будет совсем уж бесплодной»[i].

Когда монархия пала, многие образованные и умные люди предались либеральным иллюзиям. Такими были первые месяцы после Февральской революции. Произошедшую смену власти в столице крымские газеты называли «великим всенародным праздником», «эмблемой возрождения новой свободной России – рухнувшего ныне деспотизма», «праздником Великого Русского народа». Но вскоре жестокая реальность расставила все по местам.

На смену Февралю пришел Октябрь. Временное правительство было свергнуто, и во главе государства стали силы, которые отринули прежнюю государственность, нормы морали и права. Задачей, которую ставил перед собой большевистский режим, было строительство «нового общества». Средством ее реализации стало неограниченное насилие. Человеческая личность при этом низводилась до уровня материала. Люди, которые не вписывались в ленинскую (впоследствии сталинскую) систему, рассматривались как вредные элементы, изолировались или уничтожались физически. Результатом этой политики стало уничтожение прежнего элитного слоя (с последующей заменой его коммунистической антиэлитой), а также наиболее инициативных представителей среди других общественных групп.

Поэтому провозглашенный большевиками красный террор в основном был направлен именно против интеллигенции, лучшая часть которой встала на борьбу с узурпаторами.

В Крыму первые жертвы среди ученых, творческих работников, врачей, общественных деятелей появились вскоре после Октябрьского переворота.

В конце 1917-начале 1918 г. в Севастополе и других городах полуострова погибли:

• Военный врач Александр Гефтман (Гефтер). Стал жертвой беспорядочной стрельбы, устроенной революционными матросами в Севастополе в ночь на 17 декабря 1917 г.[ii]
• Надворный советник, врач Владимир Куличенко. Убит в Севастополе 19 декабря 1917 г.
• Известный симферопольский благотворитель, сотрудник общества «Детская помощь», председатель санитарного попечительства, предприниматель и домовладелец, Франц Шнейдер. 14 января 1918 г. убит красногвардейцами прямо на улице. Как вспоминали очевидцы, «потом, когда эти господа узнали обо всем, что покойный делал здесь для беднейшего населения, они явились к гробу просить у трупа убитого Шнейдера прощения»[iii].
• Популярный среди населения и особенно бедноты, евпаторийский врач Владимир Мамуна, сын городского главы Николая Мамуна, руководившего городом в течение 20 лет. В январе 1918 г. в числе других «врагов революции» доставлен на корабли, прибывшие из Севастополя (гидрокрейсер «Румыния» и транспорт «Трувор»), застрелен и утоплен в море[iv].
• Один из создателей морского санатория в Ялте, директор Севастопольского морского госпиталя и одновременно санитарный инспектор Севастопольского морского порта, доктор Эдуард Кибер. Расстрелян матросами на ялтинском молу в январе 1918 г. и выброшен в море. Оставшись в живых после первого залпа, несчастный выплыл на берег, где его добили[v].
• Известный своей просветительско-благотворительной деятельностью член Таврической ученой архивной комиссии, купец 1-й гильдии, член Торгово-промышленного комитета Севастополя, владелец типографии «Прогресс», Арон Гидалевич. В 1912-1913 гг. он финансировал археологические раскопки на Мангупе и в Херсонесе, активно публиковался в научных журналах. 23 февраля 1918 г. его в числе других горожан убили революционные матросы. Собранная им коллекция древностей оказалась разграбленной. Злоумышленники похитили драгоценную коллекцию старинных монет, имевших огромную археологическую ценность[vi].
• Известный крымский график, выпускник Мюнхенской академии художеств, Михаил Казас. Его жизнь также оборвалась в Севастополе 23 февраля 1918 г. Сохранившиеся работы художника в настоящее время находятся в фондах Симферопольского художественного музея.

Особенностью крымского террора 1917–1918 гг. было преобладание в нем «стихийного» элемента. Проводниками и творцами насилия выступали распропагандированные соответствующим образом солдаты и матросы, примкнувшие к ним люмпенизированные и уголовные элементы.

Чекист Мартын Лацис откровенно писал об обстановке конца 1917 – начала 1918 г.:

«В те дни объявить гражданина врагом народа было равносильно присуждению к смерти. Революционное правосудие не было еще введено в рамки советского аппарата. Каждый революционно-настроенный гражданин считал своей высшей обязанностью расправиться с врагами народа» (Выделено мной – Д.С.) [vii].

Однако, при всей своей кажущейся стихийности, акты насилия объективно способствовали все большему укреплению позиций большевиков, вытеснению их противников из властных структур и установлению на полуострове и в губернии режима военно-коммунистической диктатуры. Одновременно террор являлся действенным средством устрашения общества, способом заставить подчиниться все потенциально «враждебные» элементы.

Весной 1918 г. советская власть в Крыму пала. До ноября 1920 г. (исключая краткий период «второго крымского большевизма в апреле-июне 1919 г.) полуостров находился под властью антибольшевистских правительств. Как и другие слои населения, местная интеллигенция разделила все тяготы и лишения смутного времени. В 1920 г. Крым стал единственной территорией на юге России, где продолжало развеваться национальное трехцветное русское знамя. Во время Гражданской войны под защиту штыков Белой армии от ужасов большевизма бежали люди самых разных убеждений, социального статуса, возрастов и профессий.

На полуострове сосредоточился весь цвет дореволюционного российского общества. Здесь были знаменитые литераторы, артисты, поэты, ученые, богословы, философы. Некоторые из них (писатель Иван Шмелев, поэт Максимилиан Волошин) оказались на полуострове значительно раньше 1920 г. Увидев и испытав на себе в полной мере все потрясения, которые обрушились на крымскую землю после крушения монархии в феврале-марте 1917 г.

Несмотря на экономические, социальные и прочие трудности, фактически осадное положение, в Крыму 1920 года кипела общественная, литературная, театральная и духовная жизнь. Активно творил писатель-сатирик Аркадий Аверченко; снимал кинофильмы режиссер Александр Ханжонков; под руководством своего знаменитого ректора, профессора Владимира Вернадского, трудились ученые Таврического университета. В огромном количестве выходили газеты, журналы. Ставились спектакли. Организовывались публичные лекции, диспуты.

Но слишком уж неравными были силы: крохотный клочок суши, сохранявший преемственность с традициями национальной России – против охваченной революционным безумием всей остальной территорией бывшей империи. Осенью 1920 г. белые оставили Крым. На 126 судах страну покинули 145 693 человека, не считая судовых команд. Вместе с военными ушли на чужбину тысячи наших соотечественников, в том числе, ученые и представители творческой интеллигенции.

Но пароходы просто не могли вместить всех желающих покинуть страну. Многие сознательно остались в Крыму, рассчитывая на милосердие победителей. Последующие события наглядно продемонстрировали всю тщетность этих надежд.

После окончательного установления советской власти в ноябре 1920 г. полуостров захлестнул массовый красный террор, ставший настоящей гильотиной для тысяч людей.

Уничтожались без счета преподаватели и учащиеся, поверившие обещаниям об амнистии и не эвакуировавшиеся за пределы страны морские и армейские офицеры, чиновники, журналисты, врачи.

Жертвами репрессий стали видные общественные деятели: управляющий Таврической казенной палатой, экономист и финансист Александр Барт; бывший министр продовольствия, торговли и промышленности второго краевого правительства Александр Стевен; заместитель министра юстиции России Илья Ильяшенко; уполномоченный Комитета призрения и Всероссийского Общества Красного Креста Иван Бич-Лубенский.

По свидетельству поэта М.Волошина, из каждых трех крымских интеллигентов в ходе репрессий погибло двое[viii].

В этой связи важно отметить ту мужественную борьбу за жизни людей и будущее науки, которую повел с большевиками ректор Таврического университета, профессор В.Вернадский. Подобно многим другим, ученый стал очевидцем кровавых событий, развернувшимся в регионе после окончательного установления советской власти. С приходом большевиков некоторые преподаватели университета были арестованы, и Вернадский ходатайствовал об их освобождении перед тогдашним председателем Крымревкома Бела Куном.

Так, уже 16 ноября 1920 г. был арестован профессор, медик Михаил Дитерихс. 18 ноября 1920 г. ученого освободили. Тем не менее, 19 ноября 1920 г. Вернадский сразу же обратился с ходатайством на имя Бела Куна, в котором просил, во-первых, дать возможность Дитерихсу спокойно работать; во-вторых, «принять меры к обеспечению личного достоинства и минимального жизненного минимума служащих Университета и их семей, без чего не может идти ни правильная научная работа Университета, ни правильное в нем преподавание»[ix]. Надо сказать, что Дитерихсу в данном случае повезло. После освобождения профессор стал личным врачом одного из членов Крымревкома, известного революционера Юрия Гавена. Что, безусловно, оградило ученого от дальнейших преследований. Дитерихс не был единственным профессором Таврического университета, который был арестован после прихода большевиков.

Вернадскому удалось добиться освобождения профессоров Михаила Штромберга и Георгия Коршуна. Ученый также пытался ходатайствовать за А.Стевена, но безуспешно. Как записал В.Вернадский, «в случаях, когда это было нужно, действовал сперва Бела Кун — бывший председатель Венгерской Коммунистической Республики. С Бела Куном мне пришлось иметь только одно дело. Я <...> писал о Стевене, бывшем председателе Таврического губернского земства, ученом, внуке крымского крупного ботаника Стевена. Бела Кун уехал прямо перед моим носом, меня приняв, прямо удрал»[x].

Ректор Таврического университета пытался, по мере сил, спасать и скрывающихся в городе офицеров. Много лет спустя, в 1955 г., эмигрировавший за границу сын Вернадского, историк Георгий Вернадский записал со слов сестры: «В Симферополе осталось много офицеров Врангелевской армии, не поспевших на посадку на пароходы в Севастополь. Отец распорядился немедленно выдать им (по словам сестры их было около 200 человек) свидетельства, что они студенты Таврического университета – и этим спас их. Но слух об этом, очевидно, пошел по городу и как только пришли большевики, на квартиру родителей пришел чекист. Отца не было дома, была только мать. Сестра пришла домой во время разговора матери с чекистом. Чекист говорил, что ему известно, что выданы были студенческие свидетельства офицерам и, очевидно, требовал «сознания» (и выдачи имен), угрожая, что в противном случае отца расстреляют. Ниночка говорит, что она никогда не видела мать (всегда выдержанную, мягкую и вежливую) в таком состоянии. Лицо ее было в красных пятнах, она топала ногами и кричала чекисту: «Вон!» Тот так и ушел…»[xi].

Вернадский пытался спасти не только людей. Как ректор Таврического университета он обращался с письмами и ходатайствами в Крымревком, прося оградить университетские здания от постоя войск и размещения советских учреждений, так как это делало невозможным учебный процесс. Тем самым ученый пытался сохранить университет от разграбления и уничтожения. С такими же просьбами Вернадский обращался и в отношении других учебных заведений. К сожалению, эти усилия не увенчались успехом. Новая власть решила взять университет под жесткий контроль и навести в нем свои порядки.

Были разработаны новые правила приема, согласно которым в университет не допускались «лица, жившие за счет эксплуатации чужого труда как на нетрудовой доход, занимавшиеся торговлей и спекуляцией, духовные служители всех культов, служащие и агенты бывшей полиции и жандармерии, охранных отделений и контрразведки…»[xii]

Все студенты были отчислены, после чего был объявлен новый набор, причем абитуриенты должны были заполнить специальные анкеты, состоящие из нескольких десятков вопросов, рассматривающиеся потом особой мандатной комиссией, представленной студентами-коммунистами и чекистами. Проверке на лояльность существующей власти подвергся и преподавательско-профессорский состав. Историко-философский и юридический факультеты были преобразованы в философско-словесный и факультет общественных наук соответственно. Потом был ликвидирован старый Совет университета - на его месте планировалось организовать два Совета - ученый и учебный[xiii].

12 января 1921 г. Крымревком утвердил положение о «Первом рабочем факультете имени тов. Назукина», который был открыт 20 января. Тогда же Таврический университет был переименован в Крымский университет им. М.В. Фрунзе (официально это название было утверждено в феврале 1921 г.). Точно таким же образом были переведены на «советские рельсы» высшие учебные заведения в Севастополе и Керчи.

Не согласившись с проводимой реформой, профессор Вернадский вынужден был официально отказаться от должности ректора и письменно изложил свой протест, озаглавив его «Записка о необходимости сохранения Таврического университета». В ней указывалось на то, что реорганизация может привести к гибели учебного заведения.

Это предопределило дальнейшую судьбу ученого. 25 января 1921 г. в отношении Вернадского и других известных профессоров было принято решение об отправке в Москву в распоряжение Наркомпроса. В «политической характеристике» бывшего ректора, подготовленной комиссаром высших учебных заведений Крыма М. Гасцинским, указывалось: «Несмотря на крупные научные заслуги Вернадского, оставление его в Крыму является политически недопустимым». 23 февраля 1921 г. Вернадский под усиленной охраной ЧК выехал из Симферополя в Москву[xiv].

Чудом избежал смерти бывший симферопольский городской голова, редактор и владелец газеты «Южные ведомости», автор многочисленных статей и исследований по экономике полуострова, Сергей Усов. 16 ноября 1920 г. был арестован чекистами. Руководитель Особого отдела Реввоенсовета 6-й армии потребовал для городского головы «высшей меры наказания – расстрела». К счастью для арестованного, уполномоченный по информации того же Особого отдела В. Коптев придерживался иного мнения. Опираясь на показания нескольких видных партийных работников и других свидетелей, составил заключение, в котором отметил заслуги С. Усова в деле отстаивания прав и интересов рабочих, защите арестованных белыми советских подпольщиков, охарактеризовав городского голову Симферополя как «человека редкой нравственной чистоты». В связи с чем ходатайствовал о его освобождении, что и было сделано. В дальнейшем С. Усов занимался научной, публицистической, педагогической и хозяйственной деятельностью (в Таврическом обществе истории, археологии и этнографии, Обществе по изучению Крыма, Крымском педагогическом институте, Крымском исследовательском институте, Крымском обществе естествоиспытателей и любителей природы, Крымплана и Крымстатуправления, местной печати)[xv].

Однако подобный исход являл собой редкое исключение. В отношении подавляющего большинства представителей крымской интеллигенции в период красного террора 1920-1921 гг. выносились преимущественно расстрельные приговоры.

Позднейшими поколениями никогда не будет до конца оценен тот урон, который был нанесен крымской науке, медицине и светской культуре в результате уничтожения множества грамотных специалистов – всесторонне образованных, блестяще знающих свое дело, готовых трудиться на благо Отчизны.

Следом за террором в Крым пришел голод, который продолжался до лета 1923 г. и унес более 100 тыс. жизней. Основной массой умерших было наиболее уязвимое бедное сельское население, однако эта трагедия также не обошла стороной и крымскую интеллигенцию. Особенно пострадали рядовые ее представители. Так, сельские учителя могли существовать только за счет крестьянского самообложения, на государственном снабжении они не состояли. Поэтому голод, обрушившийся на крестьянство, рикошетом ударил по педагогам. В аналогичной ситуации оказалась и городская интеллигенция. Комитет помощи голодающим (Помгол) отказывал в ее просьбах о помощи, предлагая апеллировать к Совнаркому, а тот помочь был не в состоянии. В результате археологи и музейные работники голодали и умирали от голода - в Севастополе и Керчи скончалось 15 человек, 4 близки к смерти, та же картина - в Бахчисарае и Евпатории. Зафиксированы случаи кражи детских пайков медперсоналом, получавшим меньше своих пациентов[xvi].

Положение крымской интеллигенции не улучшилось и после того как жизнь на полуострове вошла, наконец, в мирное русло. Образованные люди оставались под пристальным наблюдением карательных органов.

В 1922-1923 г.г. по личному распоряжению Ленина за пределы Советской России были высланы ведущие представители интеллектуальной элиты – писатели, философы, экономисты, ученые.

В результате проведения этой кампании из Крыма за границу был выдворен выдающийся русский мыслитель, профессор Таврического университета, Сергей Булгаков. В декабре 1922 г. ученый покинул страну[xvii]. Аналогичная участь постигла профессора Московского университета востоковедения, Александра Байкова. Блестящий знаток международного права, ученый трудился на кафедре Таврического (впоследствии Крымского) университета с ноября 1918 по февраль 1921 г., с октября 1921 г. – заведовал архивом Красной Армии и флота. Арестованный за «антисоветскую деятельность», в августе 1922 г. профессор был выслан за пределы РСФСР[xviii].

С уверенностью можно сказать, что выброшенным из страны мыслителям и ученым еще здорово повезло, ибо в противном случае их бы неизбежно приговорили к расстрелу.

Наглядным подтверждением этому служит следующее изречение Льва Троцкого:

«Те элементы, которые мы высылаем и будем высылать, сами по себе политически ничтожны. Но они — потенциальное оружие в руках наших возможных врагов. В случае новых военных осложнений <…> все эти наши непримиримые и неисправимые элементы окажутся военно-политическими агентами врага. И мы вынуждены будем расстрелять их по законам войны. Вот почему мы предпочли сейчас в спокойный период выслать их заблаговременно»[xix].

Оставшаяся часть интеллигенции находилась под постоянным контролем, который с течением времени только усиливался.

Осенью 1927 г. постановлением Особого Совещания при Коллегии ОГПУ при Совнаркоме СССР от 26 сентября 1927 г. в Вологодскую область был выслан издатель философской литературы, писатель и научный работник (преподавал гистологию в Таврическом университете) Дмитрий Жуковский. В Крым он уже не вернется. Сын писателя, талантливый поэт Даниил Жуковский, будет расстрелян в 1938 г.[xx]

Особый размах преследования приобрели с начала 1930-х гг. Так, в марте 1931 г. симферопольским ОГПУ был арестован известный ученый-краевед, автор путеводителей по Симферополю и Бахчисараю, а также исследований по истории Крыма, Петр Никольский. После завершения следствия ученый был приговорен к трем годам административной ссылки. Отбыв этот срок, Никольский вернулся назад в Симферополь, где вскоре был вновь арестован. 5 декабря 1937 г. «тройка» НКВД Крымской АССР приговорила ученого к 10 годам заключения в исправительно-трудовом лагере (ИТЛ). О дальнейшей судьбе Петра Васильевича известно лишь то, что из лагеря он не вышел. Реабилитировали ученого только в 1989 г.[xxi]

Гораздо более счастливо сложилась участь профессора Крымского университета, ученого-геолога Петра Двойченко. Арестованный в апреле 1931 г. по обвинению в участии в «контрреволюционной вредительской организации», в июне того же года профессор был освобожден из-под стражи в связи с отсутствием «достаточных оснований для предания обвиняемого суду»[xxii].

21 мая 1938 г. в Севастополе арестован бывший главный архитектор города, Михаил Врангель, автор первого советского генплана города. Под его руководством также велось строительство городского холодильника имени III Интернационала» для хранения фруктов и овощей — лучшего на тот момент в СССР по техническому оснащению. В ходе следствия Врангелю было предъявлено обвинение как участнику контрреволюционной организации, «целью которой являлось свержение советской власти и восстановление капитализма в Советском Союзе». 11 апреля 1940 г. его осудили на 8 лет ИТЛ. Свой срок он отбывал в Унженском лагере, который располагался в Горьковской (ныне – Нижегородской) области. Сначала трудился на строительстве Унженской железной дороги, позже служил в управлении лагеря по специальности. В мае 1946 г. Михаил Александрович был освобожден, но свобода оказалась недолгой, в мае 1949 г. он вновь был взят под арест и направлен в ссылку в поселок Долгий Мост Красноярского края. Находясь в ссылке, неоднократно обращался с просьбами в вышестоящие органы о снятии судимости и реабилитации, но безуспешно. Только 24 июля 1956 г. Военный Трибунал Одесского Военного округа постановил «дело в отношении Врангеля М. А. отменить за отсутствием состава преступления»[xxiii].

В конце 1937 г. обвинен в «германофильской пропаганде в крымской науке» и уволен с работы известный крымский ученый и археолог Николай Эрнст. 15 февраля 1938 г. по доносу его арестовали и осудили как «немецкого шпиона», признали «социально-опасным элементом» и заключили в ИТЛ сроком на 8 лет. Наказание он отбывал в Горьковской области. В 1946 г. был освобожден, после чего уехал на поселение в Прокопьевск Кемеровской области. В ноябре 1948 г. имел неосторожность положительно отозваться о западной системе высшего образования, за что 11 апреля 1949 г. вновь был арестован «за антисоветскую агитацию», заключен в ИТЛ сроком на 5 лет и выслан в Сибирь – Иркутская область, город Тайшет, Озерный ИТЛ. 25 мая 1953 г. ученый был освобожден досрочно по амнистии со снятием судимости. В 1956 г. было отменено спецпоселение. На 20 марта 1956 г. был взят железнодорожный билет до Симферополя, но в этот день Николай Львович скоропостижно скончался от сердечного приступа в возрасте 66 лет. Реабилитирован в 1958 г.[xxiv]

Жертвами репрессий стали и многие представители крымскотатарской интеллигенции. Преследования в отношении них были начаты в конце 1920-х гг., и достигли своего апогея в конце 1930-х гг. 17 апреля 1938 г. по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР в Симферополе были расстреляны писатель, этнограф, председатель Первого Курултая Асан Сабри Айвазов, нарком просвещения Крымской АССР Али Асанов, художник, директор Бахчисарайского дворца-музея Усеин Боданинский, писатель Джафер Гафаров, переводчик, руководитель Крымского государственного издательства Абдюль-Керим Джемалединов, писатель, ученый, педагог Осман Акчокраклы, поэт, педагог Абдулла Лятиф-заде и десятки других. Формальным обвинением было предъявлено участие в деятельности партии «Милли Фирка», шпионаж в пользу Германии, Англии и других стран, а также «буржуазный национализм».

По 12 лет лишения свободы получили ректор педагогического института им. Фрунзе Мустафа Бекиров, писатель Умер Ипчи.

Поиск «врагов народа» среди крымской интеллигенции продолжался и после начала войны с нацистской Германией.

Так, 24 июня 1941 г. в Симферополе была арестована сменный педагог психоневрологической школы, выпускница Крымского мединститута, Янина Макаренко. Несчастной вменялось в вину, что, будучи дворянкой и дочерью белого офицера, она на протяжении многих лет скрывала свое социальное происхождение, а также вела «антисоветскую агитацию» - однажды, после просмотра фильма о войне с белофиннами выразила сомнение по поводу подлинных жертв со стороны Красной армии. Решением Особого Совещания при НКВД СССР от 3 сентября 1941 г. женщину приговорили к 8 годам лагерей. Реабилитировали Макаренко только в 1989 г.[xxv]

В годы Великой Отечественной войны Крым был занят войсками нацистской Германии и ее союзников. Чтобы выжить, местному населению так или иначе приходилось сотрудничать с оккупантами. Сказывались и обиды, нанесенные советским режимом. Так или иначе, но коллаборационизму оказались подвержены разные социальные группы. Не стали исключением ученые, педагоги и творческие работники. После освобождения Крыма многие из них были привлечены к суровой ответственности.

При этом возмездие обрушилось не только на преступников. Например, в числе арестованных оказались сотрудники музеев, которые остались на оккупированной территории, чтобы сохранить коллекции, которые не успели эвакуировать, и не дать их вывезти в Германию.  Так, 4 мая 1944 г., незадолго до полного освобождения полуострова от германских войск, арестован директор Алупкинского дворца-музея, Сергей Щеколдин, в период оккупации предотвративший вывоз в Германию большинства хранившихся во дворце экспонатов – старинных полотен, книг и скульптур. Самоотверженные усилия директора по сохранению культурного достояния народа власти вознаградили 10-летним заключением в ИТЛ. Добиться реабилитации Щеколдину удалось лишь в 1991 г.[xxvi]

Как коллаборационисты были осуждены сотрудник Херсонесского музея Александр Тахтай (в период оккупации также предотвратил вывоз в Германию музейных коллекций, арестован в 1949 г., осужден на 25 лет ИТЛ. На свободу вышел только в 1955 г.) и директор Центрального музея Крыма Александр Полканов (получил 5 лет лагерей).

Преследованиям подверглись работники оккупационных газет, радиовещания, авторы публикаций. Характерным примером служит судьба вдовы известного писателя Александра Грина — Нины. Она была признана виновной и получила 10 лет лагерей за то, что, оставшись на временно оккупированной территории, работала редактором газеты «Официальный бюллетень Старо-Крымского района» и с 29 января по 15 октября 1942 г. заведовала районной типографией[xxvii].

Не обошли крымскую интеллигенцию и другие волны послевоенных репрессий. Так, в числе репрессированных оказался известный крымский фотограф Леонид Яблонский. Его арестовали в 1951 г. Фотокорреспондента, прошедшего всю войну и впервые рассказавшего миру о «Молодой гвардии» и о трагедии в Аджимушкайских каменоломнях, обвиняли в антисоветской деятельности (выражал опасения в связи с усилением антисемитских проявлений в стране) и «террористических настроениях против главы советского правительства». Доказательств этого следствие добыть не смогло, однако Яблонский все равно получил 8 лет лагерей. На свободу фотограф вышел только в 1955 г.[xxviii]

Борьба с инакомыслием (особенно среди интеллигенции) в Крыму и по всей стране продолжалась в течение всего периода сталинщины. Однако отдельные рецидивы репрессий имели место и после смерти вождя, поскольку осуждение культа личности Сталина не изменило сути режима. Интеллигенция, не разделявшая идеологических установок компартии, даже если она не вела активную политическую борьбу и шла по пути конформизма, угрожала системе самим фактом своего существования. Поэтому до середины 1980-х гг. мыслящая часть общества оставалась под неусыпным контролем структур государства, и прежде всего, органов госбезопасности.

В условиях советской системы исключался любой плюрализм, что отрицательно сказалось на множестве отраслей знания. Узкие рамки марксизма-ленинизма, в которые втиснули целые направления, сузили горизонты науки и в конечном итоге привели к ее системному кризису. Впрочем, взаимоотношения государства и интеллигенции в поздний советский период представляют собой отдельную обширную тему.