В начале 1920-х гг. Крымский полуостров пережил гуманитарную катастрофу. После завершения Гражданской войны регион охватил массовый голод, унесший множество жизней. Следствием этой трагедии стали многочисленные случаи людоедства.Газетные публикации, архивные документы и свидетельства очевидцев рисуют чудовищную картину.

Вот как описывают ситуацию в Крыму в конце 1921 г. материалы Госинфосводки ВЧК от 17 января 1922 г.:

«По всему Крыму наблюдается развитие уголовного бандитизма.
Наряду с уголовными бандитскими шайками, действуют банды, имеющие политическую окраску.

Голод усиливается во всех округах Крыма. В некоторых районах голодают 75% населения. Всего в Крыму голодающих насчитываетсясвыше 340 тыс. жителей. Наиболее серьезно положение в Ялтинском округе и Карасубазарском районе. Помощь голодающим оказывают комитеты  взаимопомощи,  всего  их насчитывается  275.  Помощь слаба вследствие отсутствия средств»[1].

Особенно страшными были первые месяцы 1922 г., когда большинство населения было предоставлено само себе.

«Голодная смерть Крыма началась, - читаем в письме поэта Максимилиана Волошина Марине Цветаевой и ее дочери, Ариадне Эфрон, датированном 13 января 1922 г. -  На улицах уже появились трупы татар. Барометр показывает 2 мил<лиона> за пуд хлеба. А на рейдах Севастополя, Ялты, Феодосии стоят иностран<ные> суда с хлебом. Но им приказывают уходить, т<ак> к<ак> они «имеют наглость» запрашивать по 140 тыс<яч> за пуд, когда твердая цена для ввоза 80 тыс<яч>.

«Пролетариат предпочитает поголодать, чем обогащать спекулянтов»…»[2]

С каждым днем ситуация в регионе становилась все хуже.

Ужас происходящего передают архивные документы и свидетельства очевидцев.

 «Судак, Ст<арый> Крым погибают от голода, - писал М.Волошин матери 12 февраля 1922 г. -И помочь им нельзя, т<ак> к<ак> никакие припасы доставлены туда быть не могут. Да их и нет. <…> Единственное спасение для судачан- это бежать, переезжать в Феодосию. Но и в Феодосии люди помирают ежедневно на улицах. Трупы не хоронятся: некому рыть могилы. Их едят кошки в мертвецкой. Кошек едят люди. На улицах рев голодных»[3].

Это февраль 1922 г. В следующем месяце, сообщалось в суточной сводке ЧК за 3 марта, «ужасы голода начинают принимать кошмарные формы. Людоедство становится обычным явлением: в Бахчисарае семья цыган зарезала 4-х детей и из <их – Д.С.> мяса сварила суп. Цыгане арестованы, и суп с мясом доставлен в милицию<...> Но если в городах заметны кой-какие признаки помощи, то в деревнях голодающие оставлены абсолютно на произвол судьбы»[4].

Спустя трое суток, 6 марта 1922 г., органы ЧК зафиксировали, что «в Карасубазаре  (ныне – Белогорск) наблюдаются случаи употребления в пищу трупов. В Бахчисарае случаи голодной смерти учащаются. В больницах лежит 25 неубранных трупов умерших от голода. Голодные на рынке вырывают продукты из рук»[5]. В этот период в Карасубазаре также отмечались многочисленные факты «ловли детей и пропажи их»[6]. Вскоре милиция обнаружила в городе склад, на котором были найдены 17 засоленных трупов, преимущественно детей[7].

В сводке ЧК за 11-12 марта 1922 г. сообщалось, что «ужасы голода начинают принимать кошмарные формы, и людоедство становится обычным явлением и с каждым днем принимает все большие и большие размеры. Так, в Севастополе впервые зарегистрированы случаи людоедства и самоубийства на почве голода, по улицам валяются трупы умерших и умирающих. В Каразубазарском районе настроение голодающих подавленное в связи со слухами о снятии с довольствия помгола взрослых. Они озабочены, предчувствуя в этом потерю последней поддержки, бывшей, хотя далеко недостаточной, но все же могущим давать голодным просуществовать дальше. В том же районе в деревне Шейх-Эли отец зарезал своих двух малюток и съел их вместе с женой. Третьего зарезать не успел, так как был арестован; в убийстве сознался и после умер.

Жена умерла также. Крестьяне с ужасом смотрят на происходящее, а контрреволюционный элемент использует это для антисоветской агитации. В остальных районах голод также усиливается и принимает грандиозные размеры. Помощь из центра не поступает; помголы из-за отсутствия продресурсов работают слабо, и вследствие этого, увеличивается волна беженцев, которые, бросая последний скарб, устремляются в город в надежде в нем найти заработок и продолжают голодать вмести с детьми, как и в деревне. Детские приюты переполнены детьми»[8].

 «Голод с каждым днем в Крыму усиливается и принимает грандиозные размеры, - сообщалось в сводке ЧК за 13 марта 1922 г. - Каждый день сводки с мест сообщают о людоедстве. В Карасубазаре опять обнаружено людоедство. Мать зарезала своего 6-ти летнего ребенка, сварила его, и начала его есть вместе с 12-<лет>ней дочкой. Женщина была арестована и на допросе в милиции лишилась рассудка. По отправлению ее в больницу она скончалась. Местный помгол из-за отсутствия продресурсов не в состоянии дать голодающим возможности существовать хотя <бы> в полуголодном состоянии, вследствие чего и является людоедство, и употребление в пищу падали. Весь день на рынке происходит ловля случайно забредших сюда собак. Говорить о<б> употреблении в пищу суррогатов не приходится. Голодные массы в большом проценте питаются воловьей и овечьей кожей, также забирая из кожевенных заводов отбросы, побывавшие в обработке и извести. Больницы переполнены голодающими, которые умирают от истощения»[9].

 Случаи каннибализма фиксировались и в следующем месяце. Так, в сводке ЧК за 5 апреля 1922 г., отмечалось, что в Феодосийском округе «один татарин ночью зарезал и употребил в пищу зашедшего к нему неизвестного»[10].

 «Общее положение Крыма – катастрофично, - делился своими впечатлениями М.Волошин в письме от 12 марта 1922 г., адресованном писателю Викентию Вересаеву и его жене Марии Смидович. -  На улицах картины XIV века - городов во время Черной Смерти иголода. Ползают по тротуарам умирающие, стонут под заборами татары («ревки» их называют). Валяются неубранные трупы. Могил на кладбище некому рыть. Трупы валятся в общий ров - голые. Из детских приютов вытряхают их мешками. Мертвецкие завалены. На окраине города по овражкам устроены свалки трупов. Видят там и трупы с обрезанным мясом. Трупоедство было сперва мифом, потом стало реальностью. Колбаса и холодец из человеческого мяса были констатированы на рынке, так же как и похищение трупов на колбасу <…>»[11].

 «Вокруг был страшный голод, - вспоминала дочь царского генерала, Мария Квашнина-Самарина. – Татары стали есть собак, кошек и даже трупы людей. Мы питались лебедой и диким луком нашего сада. Иногда мне удавалось «своровать» у себя в саду абрикосы и виноград. <…>

Как-то раз ко мне подошла маленькая девочка – дочка санитарки – и сказала с восторгом: «Сестрица, какую вкусную человечину я ела!» Я не стала ее расспрашивать, боясь услышать что-нибудь еще более страшное…Это событие привело меня в ужас»[12].

Многочисленные свидетельства людоедства во время голода запечатлел в своем дневнике за 1922 г. феодосийский гимназист Герман Гауфлер:

«31 марта

Голод наступил ужасный. В город из Судака привезли под арестом женщину, которая съела своего ребенка. Лошадей почти всех съели, так что водовоз сам возит свою бочку. Собак и кошек крадут, чтобы из них сделать колбасу. <…> Почти все наши знакомые голодают. <…>

13 мая

<…>

Развилось страшное людоедство. Цыгане ловят, убивают и солят детей. На днях было такое дело: одна дама с ребенком пришла в лавку на базаре. Ребенок вышел на порог лавки, дама вышла и увидела, что ребенка нет. Она упала в обморок. Люди, бывшие здесь, побежали за ее мужем и вместе с ним побежали в погоню. Наконец, ее муж нагнал на Земской улице цыгана, несшего его ребенка. Он вцепился в горло цыгана и отнял ребенка.

10 июня

Голод очень большой. На базаре и около пекарен стоят вереницы голодных, которые просят хлеба. На базаре каждый день кражи: то мальчишка выхватит кусок, а то и весь хлеб из рук, то у торговца из-за спины тащат что-нибудь. Как-то я присутствовал при такой сцене: девушка вынесла из пекарни 5-6 хлебов, вдруг к ней подлетели два мальчишки, выбили хлеб из рук, начали рвать хлебы и тащить куски, но тут вышел мужчина и прогнал их.

Голодного можно сразу отличить, у него какое-то зеленое лицо и какие-то странные глаза: они выражают безумие и смотрят как-то неподвижно. Голод толкает и на убийства, и на грабежи, и даже на людоедство. А говорят, что тот, кто раз съел человеческого мяса, тот не может есть что-нибудь другое, а хочет только человечины, и это его толкает на новое убийство»[13].

Убыль населения вследствие голода на примере нескольких сел на юго-востоке полуострова передают материалы одного из отчетов государственных органов:

«Население Эльбузлов (ныне – с.Переваловка) осенью 1921 г. состояло из 706 человек, теперь осталось 400 человек, все другие умерли от голода. Село Большой Таракташ (впоследствии – Каменка, в 1977 г. объединено с с. Дачным). В октябре 1921 г. населения было свыше 2000 человек. С ноября 1921 г. по 1 апреля 1922 г. умерло более 800 человек. С января 1922 г. смертность доходила до 15 человек в день. Село Малый Таракташ (ныне – с.Дачное). В октябре 1921 г. было 1867 человек, до 1 апреля осталось 1152, умерло от голода 715 человек…из них 299 детей. Село Токлук (ныне – с. Богатовка). Умерли от голода по 1 апреля 1922 г. 256 человек, наибольшее количество умерло в марте с/г…В Токлуке был случай, когда вырыли труп человека из могилы, чтобы съесть. В Козах (ныне – с. Солнечная Долина) осенью 1921 г. было 1092 человека, по 1 апреля с/г умерли от голода 346 человек. Смертность особенно возросла в марте, с 12 марта по 1 апреля с/г за 19 дней умерло от голода 1025 человек. Зафиксировано 3 случая людоедства»[14].

Аналогичная ситуация наблюдалась и в других районах. Вот выдержки из докладов ревизионной комиссии и контрольной группы о санитарном состоянии Севастопольского округа и его районов в апреле 1922 г. Документы хранятся в Архиве Севастополя (ГКУ АГС).

«Дер. Бурлюк (ныне – с.Вилино). Большая смертность от голода. 2% эпидемических заболеваний. На общее количество населения (500 чел.) пайков отпускается слишком мало (115).

<…>

Дер. Афин-Булат Улуклу (вероятно, имеется ввиду Аджи-Булат Улукол, ныне – с.Угловое). Эпидемических заболеваний нет. Есть случаи смерти от голода. Отчетность не ведется. Кормящие грудью не получают пайка <…>.

Ревизкомиссия представила общую сводку по Альминскому району.

Общее количество населения – 4.400. Количество дворов – 1.401. Голодающих детей от 1 до 3 л. – 516. От 3 до 14 – не указано. Открытых питпунктов – 7. Питающихся 516. Основываясь на этих сведениях, получается впечатление, что голодающих детей в районе нет. Но далее выясняется количество опухших от голода детей – 782. То же взрослых – 574. Количество необходимой помощи детям – 1.375. Количество пайков <,> выдаваемых взрослым – 479. Всего пайков – 996. Смертность от голода детей – 3%, взрослых – 8%»[15].

Сведения о ситуации в Бахчисарайском районе:

«Количество населения – 40.000 чел. Голодающих детей – 9.820. Голодающих взрослых – 8.000. Открытых питпунктов – 18. Питающихся – 2.150. Закрытых детдомов – 6. Питающихся – 700. Всего детских пайков – 2.850». За период с 1 по 15 апреля 1922 г. в районе зафиксировано 214 случаев смертей от голода среди детей и 300 – среди взрослых[16]. 

Кокозский район.

«Свирепствуют эпидемии тифа, оспы и даже холеры. <…> Смертей от голода по деревням не менее 10 чел., большая часть взрослых, которым не оказывается никакой помощи»[17].

Балаклавский район.

«Санитарное состояние как города, так и деревень неудовлетворительно. Население крайне ослабло вследствие недоедания. Были случаи эпидемических заболеваний сыпным и возвратным тифом. В среднем смертность по району 30-40%, главным образом среди пришлого элемента»[18].

Байдарский район.

«Положение жителей этого района в материальном отношении не поддается описанию. Уже давно начали есть кошек и собак. В д.Сахты контролеры были свидетелями того, как дети пекли и ели дохлых животных. Был даже случай, когда доведенная голодом до исступления женщина съела собственного ребенка»[19].

Не доверяя властям, население все чаще стало прибегать к самосудам, жестоко расправляясь с уличенными в людоедстве. Характерный эпизод приводит в своих воспоминаниях Мария Рунне-Федоренко, жившая в Феодосии и работавшая врачом:

«Я была на базаре, когда услышала крик, а потом увидела толпу, бежавшую на кладбище, которое прямо с базара поднималось по горе. Потом та же толпа вернулась с кладбища, что-то волоча за собой. А потом ничего нельзя было понять. А произошло вот что: мальчишка на кладбище пас козу и прилег в какую-то яму. В это время, не видя его, подошли два цыгана с мешками за плечами. Мальчик испугался и притаился, а они из одного мешка вытащили девочку лет трех-четырех и зарезали. Мальчишка, забыв обо все, завизжал и бросился бежать, продолжая кричать. Цыгане, вероятно, не решились его преследовать, так как базар был близко, а спрятались. Толпа, поняв, в чем дело, бросилась на кладбище, увидела зарезанную девочку, а из другого мешка вытащили другую, живую; рассеялись по кладбищу, поймали цыган, притащили на базар и сами расправились с ними»[20].

«В один день, - писал М.Волошин В.Вересаеву 23 апреля 1922 г. - в одной только деревне (Малый Таракташ, около Судака) милицией зарегистрировано десять случаев детоубийства («на котлеты») и четыре самосуда над людоедами (18 апреля), и в тот же день составлен протокол в Старом Крыму о котле, в котором найдено полребенка, варившегося на огне. Выносить это в полном сознании и памяти – трудно»[21].

По свидетельству Николая Ундольского, сына первого настоятеля храма Воскресения Христова в Форосе, «у цыган, остановившихся в Байдарах, в варившемся кушанье обнаружили куски мяса украденного ребенка. Люди устроили самосуд, и цыган живыми зарыли в землю»[22]. Также Ундольский упоминает слух о продаже в Севастополе пирожков из человеческого мяса. У самого мемуариста во время голода умерли брат и сестра.

Случаи самосудов над людоедами также фиксировали суточные сводки ЧК-ГПУ и милиции. Согласно сводке Крымполитуправления за 6-7 июня 1922 г., в деревне Азамат Симферопольского округа (ныне - с. Малиновка Белогорского района) два брата Чурай и Суин Аслан Оглу в марте 1922 г. «съели несколько детей, причем Чурай съел трех детей в возрасте от 6 до 10 лет, а Сеин одного 6-ти лет. Допрашиваемые крестьянами, они признались, что съели трупы сначала своих детей, а затем заманили проходившего мальчика Пехтеева, которого, убив, съели, и, наконец, мальчика 13-14 лет, собиравшего по деревне милостыню. Толпа крестьян Васильевского и Азаматского общества передала их жестокому самосуду, предав огню их избу, в которой братья Аслан сгорели»[23].

Жесткие меры по борьбе с людоедством предпринимало и государство. Пойманных каннибалов расстреливали.

«Голод все растет, людоедство стало обычным явлением, - писал М.Волошин матери 1 апреля 1922 г. - Ежедневно сюда привозят матерей, съевших детей, расстреливают, и никто об этом даже не говорит. <…>

Если дела будут идти так же, как они идут, - то Крым в течение будущего года обречен на полное вымирание»[24].

«Однажды ко мне прибежала наша татарка Айша и спросила, не хочу ли я посмотреть на женщину, которую расстреливали за людоедство, но она спаслась тем, что упала, притворившись мертвой: она была ранена только в руку. Вид этой татарки производил ужасное впечатление: это был скелет с зверским выражением, с горящими злобой глазами…»[25]

Людоедство пошло на убыль во второй половине 1922 г. Не последнюю роль в этом сыграла деятельность комиссии помощи голодающим (КрымЦКПомгол), общественных, религиозных и международных организаций, которые развернули на полуострове сеть столовых, так называемых питпунктов, детских приютов и очагов. Положительное значение имела продажа хлеба по низким ценам, а также поставки продовольствия из других регионов страны и из-за рубежа. Но с осени 1922 г. голод вновь начал набирать силу, и снова стали массово умирать люди.

Лишь к лету 1923 г. бедствие, наконец, ушло в прошлое.

Д.В. Соколов

для Русской стратегии

http://rys-strategia.ru/