Тяжкие испытания, выпавшие на долю Русской Православной Церкви в Крыму в годы Гражданской войны, были началом крестного пути, пройденного ей в ХХ столетии. Несмотря на потери, понесенные в ходе конфликта (гибель ряда священнослужителей, эмиграцию некоторых из них, материальный ущерб), из кровопролития Церковь в основе своей вышла несокрушенной.

Являясь последним институтом дореволюционной России, который продолжал сохраняться, и обладать заметным влиянием на помыслы и души людей, Православная Церковь одним своим фактом существования представляла угрозу режиму. Начиная с 1920-х гг. большевиками разрабатываются планы ее ослабления.

Удобным предлогом для наступления на религию стал охвативший страну массовый голод. 23 февраля 1922 г. вышло постановление ВЦИК о принудительном изъятии церковных ценностей – якобы под предлогом помощи голодающим. В действительности же государство преследовало цель не столько помочь, сколько пыталось как можно больше дискредитировать и ослабить Церковь и возглавлявшего ее в тот период патриарха Тихона.

Кампания по изъятию церковных ценностей проводилась по всей стране и вызывала протесты верующих. В 1922-1923 гг.  на этой почве было зафиксировано 1414 столкновений[1]. В ряде городов состоялись показательные процессы над православными священнослужителями, сфабрикованные в связи с «сопротивлением изъятию церковных ценностей». Только в 1922 г. состоялось 250 судебных процессов[2], по итогам которых нередко выносились смертные приговоры.

Крым эти события также не обошли стороной. Так, 13 марта 1922 г. во время изъятия ценностей из храма Рождества Богородицы в Симферополе одна из женщин ударила в набат, храм быстро наполнился народом, но это не помешало комиссии довершить начатое. Священник, псаломщик и женщина, звонившая в колокол, были арестованы. С 5 ноября по 1 декабря 1922 г. в Симферополе проводился открытый судебный процесс, на котором в качестве подсудимых оказались архиепископ Таврический и Симферопольский Никодим (Кротков) и почти все духовенство епархии. Их обвиняли в «сопротивлении изъятию церковных ценностей; расхищении и сокрытии их; небрежном хранении; симуляции кражи ценностей; ведении пассивной обороны против изъятия». В результате фигуранты процесса были осуждены к тюремному заключению и отправлены в Нижний Новгород. Но уже через девять месяцев все осужденные по этому делу были досрочно освобождены[3].

Стараясь подмять под себя духовную жизнь православного Крыма, большевики взяли курс на поддержку обновленческого движения и так называемой живой церкви — группы еретиков и раскольников, стремившихся разрушить каноническое христианство под видом церковных реформ. (Они предлагали упростить структуру церковного управления, разрешить епископам жениться, а священникам вступать в брак более одного раза, изменить язык богослужений со старославянского на русский и сократить время служб). В Крыму ведущим идеологом обновленчества являлся симферопольский протоиерей Евгений Эндека, бывший настоятель Свято-Троицкого греческого храма.

В стремлении возглавить епархию, Эндека развернул кампанию в прессе, выступая в поддержку властей и критикуя «реакционное» духовенство за якобы нежелание помочь голодающим.

После осуждения архиепископа Никодима формальная церковная власть в Крыму перешла в руки обновленцев. Но это не означало фактического контроля над местными приходами.

В течение последующих лет между сторонниками канонического православия («тихоновцами») и обновленцами шла острая борьба. Государство оказывало живоцерковникам всяческую поддержку, передавая им храмы и монастыри. Так, в 20 сентября 1922 г. в ведение обновленцев отдали церковь Трех Святителей в Симферополе[4].

Показательны события, предшествовавшие закрытию симферопольского Александро-Невского собора. В августе 1922 г. около 20 тыс. верующих подали ходатайство властям с просьбой передать им собор для богослужений. В сентябре того же года аналогичное ходатайство поступило от крошечной группки живоцерковников, и именно оно было удовлетворено.

Возмущенные этим решением, 18 декабря 1922 г. прихожане в числе до 300 человек, ворвались в собор и в ультимативной форме потребовали от обновленцев возвращения ключей. Реакция властей не заставила себя долго ждать: несколько человек были арестованы, собор был опечатан.

Два с половиной месяца спустя, 5 марта 1923 г., отобранный у верующих собор был ограблен. После открытия храм остался в руках живоцерковников, став одним из центров обновленческого движения Крыма. С 1925 г. здесь проходили их съезды и заседания[5].

Борьба между «тихоновцами» и обновленцами проходила в условиях жесткого административного прессинга со стороны государства и антирелигиозной пропаганды. В деле подрыва религиозных устоев особую роль сыграла деятельность общества «Безбожник», созданного на территории полуострова в 1924 г. и ставшего основным инструментом мер по борьбе с духовенством и верующими.

На страницах местной прессы развернулась настоящая травля священников и верующих мирян. Тон здесь задавала общекрымская газета «Красный Крым». Показательны сами названия публикаций по религиозной тематике: «Как попы дурачат народ», «Обнаглевший поп», «Попы и их делишки», «Поп вымогает» и т.д.

В крымских газетах появились антирелигиозные рубрики, приуроченные к православным праздникам. Содержание опубликованных в них статей и заметок имело откровенно кощунственный, оскорбительный для верующих характер.

Одним из главных направлений антирелигиозной работы стало проведение активных пропагандистских мероприятий в дни крупных церковных праздников. Особенно радикальные настроения проявлялись среди комсомольцев. Именно они применяли наиболее грубые и оскорбительные методы воздействия на религиозные учреждения, духовенство и верующих: снимали с куполов церквей кресты, устраивали антирелигиозные шествия, сжигали на кострах богослужебные книги, оскверняла святые места.

Так, 2 (по другим данным – 11[6]) апреля 1925 г. группы пионеров и комсомольцев ворвались в две церкви в Симферополе во время богослужения, вырвали из рук присутствовавших ветки вербы и избили верующих. Аналогичный случай произошел в одной из церквей Евпатории[7].

Хулиганские выходки (бросание в молящихся камней и нечистот, оскорбление прихожан и священников) в этот период стали обыденными явлениями. Подобные инциденты фиксировались повсеместно.

Несмотря на то, что власти формально признавали нежелательными крайние и грубые формы борьбы с религией, они ничего не делали, чтобы призвать виновных к ответу.

Как следствие, среди верующих усилилось враждебное отношение к государству. В глазах православных людей священники, пострадавшие от действий безбожников, немедленно обретали мученический ореол. Некоторые верующие вставали на путь радикального неприятия советской власти и уходили в подполье и секты.

Все это не могло не вызывать обеспокоенность партийного и советского руководства. Но вместо поиска диалога режим шел по пути усиления антирелигиозной работы.

Одним из ее направлений стало закрытие культовых учреждений. Так, в октябре 1924 г. в Севастополе были закрыты все церкви Херсонесского монастыря. Их передали в ведение дирекции Херсонесских раскопок. Накануне будущий директор музея, Константин Гриневич, направил в городской исполком письмо, в котором обосновал необходимость закрытия территории городища для верующих. По его мнению, прихожане, гуляя по развалинам, производят разрушения памятников, ломают заборы, портят зеленые насаждения. Не согласные с этим решением, верующие обратились к властям с просьбой пойти им навстречу, предлагали найти способ мирного сосуществования. Община просила оставить им храм Святых Семи Священномучеников, который не представлял исторической ценности. Но эти предложения не получили поддержки.

Православные люди пытались искать справедливость в вышестоящих инстанциях. Пока шло разбирательство, в храмах проводили службы. Однако в декабре 1924 г. в монастыре провели кампанию по вскрытию мощей, а в 1925 г. вопрос о его ликвидации был решен окончательно. В бедственном положении оказались 8 монахов, живших в монастыре более двадцати лет. Люди преклонного возраста, они не имели родных, и оказались без средств к существованию и крыши над головой. В отчаянье монахи обратились к властям, с просьбой оставить их в родном монастыре. Это ходатайство было удовлетворено.

В 1925 г. прекратились богослужения в Свято-Владимирском соборе в Херсонесе. Отныне он стал историческим и архитектурным памятником.  Осенью 1925 г. собор был ограблен. В 1930-е гг. в нем организовали антирелигиозную экспозицию. Купол собора увенчали пятиконечной звездой[8].

В борьбе с духовенством и верующими государство не ограничивалось административным нажимом, но и применяло репрессии. В основном в годы НЭПа применялись более «мягкие» виды преследований: административная высылка, лишение избирательных прав. Одним из пострадавших в этот период стал архиепископ Таврический и Симферопольский Димитрий (Абашидзе), к этому времени устранившийся от управления делами епархии и принявший монашеский постриг. Арестованный в апреле 1923 г., владыка был выдворен в Киев[9]. Два года в ссылке в Туркестанском крае после амнистии провел преемник владыки Димитрия – архиепископ Никодим. В июне 1926 г. он приехал в Москву, где вскоре был вновь арестован[10]. 4 апреля 1927 г. в Керчи по обвинению в антисоветской агитации был арестован священник греческой церкви, Иосиф Куницкий. Постановлением Особого совещания при коллегии ОГПУ от 17 февраля 1928 г. священник был выслан из Крыма[11].

В июле 1927 г. было арестовано руководство Ялтинского самоуправляющегося церковного округа, ориентировавшееся на патриаршую церковь. В Симферопольском районе в 1927 г. было заведено 10 уголовных дел на православных священников и прихожан по политическим мотивам. Часть из них была выслана за пределы Крыма. Аресты и высылки духовенства и верующих проводились также и в других районах республики.

Усиливались наказания за нарушение требований законодательства о религиозных организациях. В связи с этим к 1 июля 1928 г. республиканской прокуратурой было заведено 34 уголовных дела, по 25 — из которых были вынесены судебные приговоры. С группами верующих было расторгнуто 27 договоров на аренду молитвенных помещений

С 1929 г. антирелигиозная политика советского государства все более начинает ужесточаться. Новые гонения на Русскую Православную Церковь развернулись одновременно с кампанией сплошной коллективизации и «ликвидации кулачества как класса».

Показательно высказывание председателя Союза безбожников, Емельяна Ярославского, который в 1929 г. заявил, что «ликвидация кулачества как класса решает вопрос о религиозности народных масс более основательно, чем антирелигиозная пропаганда»[12].

24 января 1929 г. ЦК ВКП (б) утвердил окончательный текст постановления «О мерах усиления антирелигиозной работы», которое затем разослали всем нижестоящим партийным инстанциям. Религиозные организации в этом документе назывались «единственной легально действующей контрреволюционной организацией, имеющей влияние на массы», в связи с чем местным органам власти предписывалось, в том числе, «взять на себя инициативу разработки ряда мероприятий, около проведения которых можно было организовать широкие массы на борьбу с религией»[13].

Указания центра были правильно поняты нижестоящими партийными и советскими органами. В Крыму и по всей стране реализуются меры по подрыву экономической базы Церкви. Усиливается налоговый прессинг, особенно в сельской местности. Следуя взятому партией курсу, местные административные органы признали необходимость «принятия в финансовой, налоговой области таких мероприятий, что практически немедленно привели бы к осуществлению поставленных задач»[14].

Поскольку многие священнослужители причислялись к кулакам, борьба с кулачеством напрямую коснулась многих из них. Так, из восьми раскулаченных в селе Мазанка двое были священниками[15].

Антирелигиозная кампания в прессе вышла на новый виток.

«До сих пор мы защищались от наступления религии, - писала 6 января 1930 г. севастопольская газета «Маяк коммуны». - Из 1 миллиона трудящихся, организованных в «союз воинствующих безбожников», только лишь 1 процент был действительно воинствующим.  Сейчас наступило время, когда партия и комсомол должны бросить свои лучшие силы для руководства массами в борьбе с религией.

Весь коллектив школы НКПС (народный комиссариат путей сообщения – Д.С.) на митинге 25 декабря, устроенном после работы, единогласно постановил:

Закрыть в городе церкви всех вероисповеданий, а также снять все колокола.

Такое же постановление вынесла молодежь коллектива швейников.

Массы требуют:

- Довольно нянчится с поповской контрреволюцией, подрывающей нашу пятилетку»[16].

В своем неприятии религии безбожники не делали разницы между православием и другими ветвями христианства, а также иными конфессиями. Так, по итогам обсуждения антирелигиозного доклада 22 декабря 1930 г. члены севастопольских артелей «Согласие» и «Просвет» вынесли резолюцию:

- одобрить снятие колоколов со всех церквей и отправить их на нужды индустриализации;

- закрыть Большую еврейскую синагогу, караимскую кенассу, Покровский собор и польский костел[17].

Вскоре эти пожелания были претворены в жизнь.

Также принимаются меры к скорейшему закрытию и уничтожению храмов. В сентябре 1930 г. взорван Александро-Невский собор в Симферополе. 13 декабря 1932 г. принято решение о ликвидации Покровского собора в Севастополе (впоследствии здание передали Управлению начальника работ под общежитие)[18]. В 1932 г. прекратились богослужения в Севастопольском Свято-Владимирском адмиралтейском соборе. После закрытия собор был передан Авиационному спортивному обществу под мастерские, затем был отведен под склады. Могилы захороненных в соборе четырех адмиралов - героев (П.С. Нахимова, В.А. Корнилова, М.П. Лазарева, В.И. Истомина) были осквернены и разграблены.

Особенно страшный удар по православию в Крыму был нанесен в 1937—1938 гг. Именно в этот период список репрессированных служителей Церкви, более чем за все предыдущие годы, пополнился множеством новых имен. Присутствие представителей духовенства («церковников») среди категорий лиц, подлежащих репрессиям, было закономерным. Проведенная в январе 1937 г. всесоюзная перепись населения показала, что, несмотря на гонения, миллионы людей продолжали называть себя верующими.

И если раньше служителей Церкви, как правило, приговаривали к тюремному заключению, то в 1937-1938 гг. их, в подавляющем большинстве, начинают расстреливать. Не избежали общей участи клирики Крымской епархии.

Одним из первых крымских православных священнослужителей, попавших в жернова «Большого террора», стал иеромонах Владимир Пищулин. Арестованный 5 июля 1937 г. в Симферополе по обвинению в антисоветской агитации (критиковал советскую Конституцию, указывал на антихристианский характер марксизма, выражал недовольство по поводу его превращения в «непреложную и обязательную для всех истину, подносимую на штыках и вдалбливаемую в сознание граждан-рабов прикладами»), 10 декабря 1937 г. Пищулин был приговорен к высшей мере наказания.

16 ноября 1937 г. «тройкой» УНКВД по Ярославской области приговорен к расстрелу бывший монах Херсонесского монастыря, о. Никодим (Зинчук). 10 ноября 1937 г. он был арестован по обвинению в «систематической клеветнической деятельности, направленной на подрыв стахановского движения и колхозного строя». Таким образом, между арестом и казнью священника минуло меньше недели[19].

20 октября 1937 г. в Ялте арестован священник Александро-Невского собора, протоиерей Дмитрий Киранов. По этому поводу ялтинская газета «Курортные известия» разместила на своих страницах материал «Подрывная антисоветская деятельность церковников в Ялте», подписанный инициалами Н.Г. Автор публикации, выполняя социальный заказ, ликовал по поводу разоблачения органами НКВД «шайки провокаторов и врагов народа во главе с попом Кирановым», устраивавших нелегальные собрания с чтением «погромной черносотенной литературы», обвиняя «эту вражескую свору» в «фашистских настроениях», в «участии в уголовных делах», и даже в том, что… «некоторые члены церковного совета занимались педерастией (мужеложеством)», потому что «они достаточно усвоили «мораль» гитлеровских молодчиков».

И хотя виновным Киранов себя не признал, 1 декабря 1937 г. постановлением «тройки» НКВД Крымской АССР его как «члена контрреволюционной группы церковников, проводившего антисоветскую пропаганду среди верующих, участвовавшего в создании секретного денежного фонда для оказания помощи заключенным церковникам» приговорили к расстрелу с конфискацией имущества. 4 января 1938 г. приговор привели в исполнение[20].

Киранов не был единственным ялтинским пастырем, принявшим мученическую кончину в те страшные годы.

В первых числах ноября 1937 г. в городе прошли многочисленные аресты. В поле зрения НКВД, в числе прочих, попали Воскресненская и Плещеевская церкви. Поскольку актив Плещеевской церкви, т.н. «Церковная двадцатка», в условиях непрекращающихся жестоких гонений старался изо всех сил продолжать службы и все неотложные религиозные требы (крещение, отпевание, венчание и др.), это предопределило дальнейшую его судьбу.

В скором времени ялтинские чекисты рапортовали о вскрытии и ликвидации ими «группировки церковников в количестве 12 человек», которые «нелегально собирались в специально приспособленной для этого усыпальнице, на кладбище, либо на квартире наставника церкви Савчинского и других. Под видом обсуждения якобы церковных дел вели контрреволюционные разговоры, направленные на дискредитацию политики ВКП (б), советского правительства, предсказывали скорое падение коммунистов… Вели агитацию среди населения, призывая бойкотировать Выборы в Верховный Совет СССР... Призывали прихожан идти в Ялтинский горисполком, дабы пресечь попытку властей к закрытию церкви».

Следствие было коротким. Уже 2 декабря 1937 г. «тройка» НКВД Крымской АССР приговорила всех проходивших по этому делу к расстрелу.

Однако на этом трагическая история «Церковной двадцатки» не закончилась. В связи с отсутствием в городе диакона Плещеевской церкви о. Антония (Коржа) (предположительно, в момент арестов диакон находился в Геническе, у знакомого монаха, и ничего не знал о случившемся), чекисты вывели его дело в отдельное производство.

Сразу по возвращении 9 декабря 1937 г. священник был арестован.

За время следствия (длилось оно около недели – с 9 по 18 декабря) были проведены 3 допроса, получены 3 дополнительные показания, организованы две очные ставки. На все вопросы о своей причастности к деятельности церковной контрреволюционной организации о. Антоний отвечал отрицательно. Вещественных доказательств его «вражеской деятельности» при обыске обнаружено не было. Обвинительное заключение создавалось на основании признательных показаний, которые были выбиты из ранее арестованных членов актива, к этому времени – уже расстрелянных.

Несмотря на слабость доказательной базы, «тройка» НКВД Крымской АССР 9 февраля 1938 г. приговорила священника к высшей мере наказания. 14 марта 1938 г., приговор был приведен в исполнение[21].

10 февраля 1938 г. на основании постановления «тройки» НКВД Крымской АССР по обвинению в «распространении клеветнических слухов о жизни народов СССР» был расстрелян иеромонах Варфоломей Ратных. Вина священнослужителя состояла лишь в том, что на вопрос следователя: «Отчего же плачет мир?» о. Варфоломей прямо ответил: «От скорби, приключенной ему от Советской власти», а также не убоялся написать правду о жизни в Советском Союзе, от которой «сколько страдают, сколько слезы проливают. И даже кто не христианин. Нас же, христиан, лишают всего…»[22]

14 февраля 1938 г. по обвинению в участии в «греческой националистической организации» к расстрелу был приговорен священник Симферопольской Свято-Троицкой церкви протоиерей Николай Мезенцев[23].

В тот же день аналогичный приговор вынесли в отношении священника Покровской церкви в Судаке протоиерея Иоанна Блюмовича. Единственный в городе пастырь, о. Иоанн одним лишь фактом своего служения давно раздражал советских чиновников, поэтому его арест и расстрел были закономерны. На следствии священнослужителя обвиняли в том, что он является членом «контрреволюционной фашистской шпионской группы» и занимается «сбором сведений со шпионской целью». Несмотря на категорическое отрицание священником своей вины, а также отсутствие вещественных доказательств, «тройка» НКВД Крымской АССР приговорила обвиняемого к высшей мере наказания. 13 апреля 1938 г. о. Иоанн был расстрелян[24].

19 февраля 1938 г. к расстрелу приговорен священник Феодосийской греческой церкви Никандр Сакун, один из прототипов эпопеи писателя Ивана Шмелева «Солнце мертвых». Предъявленные чекистами обвинения были стандартными — ведение «контрреволюционной агитации», участие в антисоветской организации, шпионаж. По одному с о. Никандром делу был расстрелян еще один священник – о. Федор Феодори. Та же участь ждала еще девятерых человек. В том числе, главу церковной двадцатки, дьякона, псаломщика, сторожа, казначея[25].

20 февраля 1938 г. Карасубазарским РО НКВД Крыма по обвинению в «контрреволюционной агитации» арестован священник местной греческой церкви, Иван Гладкий. 17 апреля 1938 г. его приговорили к высшей мере наказания - расстрелу с конфискацией имущества. 5 мая 1938 г. приговор был приведен в исполнение. Реабилитировали священника только в 1989 г.[26]

Не всех священнослужителей приговаривали к смерти. Некоторым из них давали лагерные и тюремные сроки. Так, 29 октября 1937 г. за участие в «контрреволюционных группах церковников» и ведение «повстанческой» агитации, направленной на «свержение советского строя и восстановление капитализма в СССР», арестован бывший настоятель Херсонесского монастыря, о. Августин (Малашко). Ранее, в 1930 г., он арестовывался по аналогичному обвинению и был осужден на три года. На этот раз священник получил 10 лет лагерей. В 1939 г. он пытался опротестовать приговор, направив жалобу на имя прокурора СССР, но в пересмотре дела ему было оказано. Дальнейшая судьба настоятеля неизвестна[27].

Мартиролог клириков Крымской епархии, принявших мученическую кончину в годы «Большого террора», не исчерпывается вышеприведенными именами. Работа по выявлению имен служителей Церкви, пострадавших за веру, составлению их жизнеописаний и канонизации продолжается и в настоящее время.

Гонения и репрессии, обрушившиеся на Русскую Православную Церковь в Крыму в первые десятилетия советской власти, имели катастрофические последствия. Многие храмы и монастыри были превращены в хранилища и сельские клубы, либо разрушены; святыни – безвозвратно утрачены. Но самое страшное – погибли десятки ревностных пастырей, истинных подвижников благочестия.

Духовный подвиг святых Новомучеников и Исповедников Российских имеет огромное и непреходящее значение. В суровых условиях ленинско-сталинской тирании эти люди продолжали жить так, как велела им их христианская совесть, стоически претерпели все выпавшие на их долю страдания и даже перед лицом смерти не изменили своим убеждениям. Именно вера стала тем внутренним стержнем, которой помог им сохранить присутствие духа в последние минуты их земной жизни, выжить в кромешном аду лагерей.

Это в полной мере относится не только к священникам, но и к мирянам. Стойкость и мужество узников «Архипелага ГУЛАГ» из числа духовенства и верующих отмечали в своих воспоминаниях многие лагерники. Вот что написал о них Александр Солженицын:

«Рыбы, символ  древних  христиан. И  христиане же - их  главный  отряд. Корявые, малограмотные,  не умеющие сказать речь  с  трибуны,  ни  составить подпольного воззвания (да им по вере это и не нужно!),  они шли  в лагеря на мучение и смерть - только чтоб не отказаться от веры! Они хорошо  знали, за что  сидят, и  были неколебимы в своих убеждениях!  <…>

И женщин среди них - особенно много.  Говорит Дао:  когда рушится вера - тогда-то и есть  подлинно-верующие.  За  просвещенным  зубоскальством над православными батюшками, мяуканьем комсомольцев в  пасхальную ночь и свистом блатных на пересылках, -  мы проглядели, что у грешной православной церкви выросли все-таки  дочери, достойные первых веков христианства - сестры тех, кого бросали на арены ко львам.

Христиан было множество, этапы и могильники, этапы и могильники, - кто сочтет  эти миллионы?  Они  погибли безвестно, освещая, как свеча,  только в самой  близи от  себя.  Это  были лучшие  христиане  России. Худшие  все  - дрогнули, отреклись и перетаились»[28] .

Претерпев до конца выпавшие на их долю тяжкие испытания, святые Новомученики и Исповедники Российские остались верны своим убеждениям, и этим одержали нравственную победу. Для нас, ныне живущих, их пример и сегодня должен быть нравственным ориентиром, побуждающим отстаивать свою веру, в условиях, когда в обществе доминируют иные настроения и духовные ценности.