26 февраля в Санкт-Петербурге, на 88-м году жизни скончался поэт, прозаик, член Русского ПЕН-центра, академик Академии российской словесности Глеб Горбовский.

Поэт Глеб Горбовский - из поколения, давшего миру Иосифа Бродского, Николая Рубцова и Александра Кушнера. Этот ленинградский поэт в детстве хлебнул горя: немецкая оккупация, беспризорничество, колония. Но любовь к магии слова взяла свое.

Три года оккупации

Глеб Горбовский родился 4 октября 1931 года на Васильевском острове. В 1937 году его отца сослали в лагеря по ложному обвинению в подготовке покушения на министра путей сообщения Лазаря Когановича. Мальчишка остался практически без присмотра. Летом 1941 года мама отправила его к бабушке в город Порхов. Вскоре грянула война, и городок был захвачен немцами. Позже Горбовский вспоминал:

«Три года оккупации я жил - чтобы выжить... Жил, как звереныш! Не довелось мне быть ни юным партизаном, ни пионером-героем. Отирался возле немецких госпиталей, где вкалывали подсобниками наши пожилые мужики - расконвоированные военнопленные. Ну и я вроде - при них. Возили на лошадях дрова с лесной делянки, с карьера - песок, с колодца - воду; чистили отхожие места. Как к нам относились немцы? Могли и конфету-бомбошку какую-нибудь протянуть, могли и шалость простить, даже шкоду, а могли и повесить за ничтожную провинность».

Он выжил, но хлебнул горя. Это было время полного сиротства, беспризорности, постоянной смертельной опасности. Парень фактически одичал, научился воровать, своими глазами видел публичные расстрелы и массовые повешения на центральной площади Порхова. Те страшные годы не могли для него пройти даром.

Бог миловал

После окончания войны Глеб Горбовский попал в детприемник, затем в детский дом. Лишь через год его разыскали и вернули домой родители. Но 14-летний подросток уже был неуправляем: курил, пил водку, подворовывал на ленинградских рынках. Отчим регулярно вызволял пасынка из милиции после драк и облав по злачным местам. Когда Глебу не было еще и 16 лет, прокурор Василеостровского района предложил без суда отправить трудного подростка в исправительную колонию. Мать и отчим не возражали. Так в 1947 году Горбовский оказался на нарах.

«Бог миловал, не дал моей душе проржаветь насквозь. Я сам нашёл выход: поздним летом 1947 года убежал из колонии, благополучно добрался до опечатанной комнаты в Ленинграде, где узнал от соседки адрес отца, который жил на поселении».

Сегодня поэт признается, что тогда ему несказанно повезло. Побег удался, его не задержали и не вернули на нары, затем было полное опасных приключений путешествие к отцу в Кинешму. Там родитель директорствовал в местной школе и преподавал литературу.

Эта встреча с отцом в корне изменила жизнь 16-летнего бродяги и воришки, пустила ее в правильное русло. Глеб начал читать художественную литературу запоем, из него полились стихи – неумелые, наивные. Отец критично был настроен к новому увлечению сына, считая, что прежде чем заниматься поэзией, необходимо получить образование. Ведь к тому моменту у Глеба было всего два класса образования. За год парень с помощью папы окончил семилетку, отец сумел сделать для сына паспорт и остальные документы.

С иронией и улыбкой

Но приключения будущего поэта на этом не окончились. Он вернулся в Ленинград, поселился в комнате коммуналки на Васильевском острове, которую ему оставили родители. В 1951 году его призвали в армию, и загремел Глеб Горбовский на три года в стройбат. Там пришлось общаться с недавними сидельцами на нарах (в этом виде войск служили, в основном, вчерашние беспризорники и малолетние рецидевисты - прим.).

«Я не был среди них белой вороной, у меня тоже была воровская наколка на руке», -вспоминает Глеб Яковлевич. Уже тогда он заработал авторитет в той среде благодаря своему поэтическому таланту. Написанная им песня «Сижу на нарах, как король на именинах» сегодня является народным фольклором, тогда же все знали автора этих строк. Горбовский постоянно убегал в самоволки, вел себя вызывающе и независимо. За это из трех лет службы он просидел на гаупвахте 296 суток – почти год!

После возвращения из армии Горбовский окончил девятилетку, поступил в Полиграфический техникум, но главное - начал посещать литературные и поэтические кружки. Его творчество понравилось нескольким наставникам, таким как писатель Давид Дар и ленинградский поэт Глеб Семенов. Наконец, первое самостоятельное стихотворение Глеба Горбовского было опубликовано в волховской районной газете «Сталинская правда». Для того, чтобы набраться житейского опыта, «обогатить начинку личности», Глеб Яковлевич отправился по стране.

«Мне удалось посетить Ферганскую долину в Средней Азии, поработать в тайге Северного Сахалина и Верхоянского хребта в Якутии, в Долине гейзеров на Камчатке, увидеть Тикси и Амдерму, Лену и Амур, наконец, даже очутиться у подножия вулкана Тятя на Курилах! В полевых условиях — в землянках, будках, палатках — я жил и бытовал по законам рюкзачно-скитальческого клана романтиков тайги, гор и равнин».

И везде он писал стихи, не только фантазировал, но по-настоящему жил и об этом писал. Знаменитым Глеб Горбовский стал в 1968 году, когда вышел в свет четвертый сборник его стихов «Тишина». Эта книга была запрещена за антисоветчину, благодаря этому на «черном рынке» сборник продавался за баснословные деньги. А ведь тираж у книжки был огромен – 50 тысяч экземпляров!

«Мои стихи не были диссидентскими: слишком густ был патриотический замес в моем сознании, слишком сильна любовь к Родине. Но они были необычны - по-своему окаянны, своенравны - и уже потому не укладывались в прокрустово ложе официальной поэзии, раздражали блюстителей лжеидеологии той поры».

Взлет популярности не прошел бесследно для талантливого поэта. Он начал много выпивать, участвовал в многочисленных застольях ленинградских поэтов. Особенно близок был с лирическим поэтом Николаем Рубцовым, с которым было немало выпито. Но работу никогда не оставлял, еще с юности выработал в себе привычку ежедневно писать несколько страниц текста. Увлекся прозой, выпустил десятки повестей. В 70-е стал писать стихи для детей, которые издавались миллионными тиражами. Одним из первых среди советских поэтов он сумел выехать за границу, выступая там для группы наших войск.

Сегодня Глеб Яковлевич Горбовский живет в писательской деревне в Комарово. Как сам шутит: там ему выделили «полбудки». Несмотря на преклонный возраст, продолжает писать стихи.

«О чём они, спрашиваете? Да обо всём на свете! О многоликой жизни и грядущей смерти. И о старости тоже. Однако неизбежные в моём возрасте нытьё и брюзжание смиряю спасительной иронией и улыбкой. Всегда ненавидел скукоту и тягомотину – и в жизни и в стихах!»

Источник

***
Вот мы Романовых убили.
Вот мы крестьян свели с полей.
Как лошадь загнанная, в мыле,
хрипит Россия наших дней.

- "За что-о?! - несётся крик неистов,-
за что нам выпал жребий сей?"
За то, что в грязь, к ногам марксистов
упал царевич Алексей.

1991

Реквием

Разбойной удалью распятый,
в объятьях смут - душа и тело, -
как настрадался век Двадцатый!
Как в нём Россия уцелела?!

В полях кровавых и костлявых,
в клещах узилищ у "параши" -
все наши "подвиги и славы"
грозой растаяли вчерашней…

Мне говорят: ну, что ты плачешь
по отшумевшей непогоде?
Но разве я могу иначе?
Мне тошно жить по новой моде!

Я весь - оттуда… Из конверта -
живым письмом! Но вот досада:
и явь, и прошлое - всё смертно,
как то письмо… без адресата.

***
Товарищ Сталин - Человек!
Товарищ Сталин - флаг!
Архистратиг, Архистратег,
Архипелаг Гулаг...

Товарищ Гитлер - тоже флаг,
достоин похвалы,
но - из разряда бедолаг,
и... усики малы.

И тот, и этот - не кумир:
в прах сброшены с высот,
но так тряхнули этот мир,
что - до сих пор трясёт.

В Кремле, как прежде, Сатана

В Кремле, как прежде, Сатана,
в газетах – байки или басни.
Какая страшная страна!
Хотя и нет её прекрасней…

Как чёрный снег, вокруг Кремля
витают господа удачи.
Какая нищая земля!
Хотя и нет её богаче…

Являли ад – сулили рай,
плевались за её порогом…
Как безнадёжен этот край!
Хотя – и не оставлен Богом…
                                
1999

Любителям России

Как бы мы ни теребили
слово Русь - посредством рта,
мы Россию не любили.
Лишь - жалели иногда.

Русский дух, как будто чадо,
нянчили в себе, греша,
забывая, что мельчала -
в нас - вселенская душа.

... Плачут реки, стонут пашни,
камни храмов вопиют.
И слепую совесть нашу
хамы под руки ведут.

Если б мы, и впрямь, любили,
на святых холмах Москвы
не росло бы столько пыли,
столько всякой трын-травы.

Если б мы на небо косо
не смотрели столько лет,
не дошло бы до вопроса:
быть России или - нет?

В ней вовек нельзя осилить:
Божье, звёздное, "ничьё" -
ни любителям России,
ни губителям её!

1988

Русская церковь

Не из дерева-кирпича,
не из мрамора и гранита -
из немеркнущего луча
плоть благая её отлита.

Православная, вопреки
всем печалям - не пала низко.
Колыма, Сибирь, Соловки -
Вот героев её прописка.

Ей завещана страсть – не страх.
Страстотерпица! Слышу эхо:
то горят на своих кострах
Аввакумы двадцатого века.

Не иссякла в кровавой тьме,
не изникла в бесовской смуте:
Вот она стоит на холме
в осиянной Господом сути.

Пусть одежда её проста,
цель – подвержена злым наветам.
Свет негромкий её креста
неразлучен с небесным светом.

***
«Загадочная русская душа…»
Какая чушь!
Она открыта — настежь
и для веселья,
и для метяжа,
и для молчанья гордого в ненастье.

На Западе гадалки, морща лоб,
как будто нет занятия полезней,
затаскивают душу в гороскоп…
А русская душа — туда не лезет!

Видать, сердечный этот аппарат
чуть посложней досужего расчёта…
«Загадочность души…»
Какого чёрта
рядить её в затрёпанный наряд!

Её удел — гореть, не остывая!
О русская душа!
Душа — живая…

***
Во храме, разорённом, как страна,
где ни крестов, ни даже штукатурки,
могильная набрякла тишина...
Как вдруг возникли некие фигурки!
Они свечу — чтоб Истину постичь —
затеплили в подхрамных катакомбах.
Здесь — своды Православия. Кирпич
терпения... Бессильны бомбы:
храм устоял! Надгробная плита
нам говорит: под ней — чудесный старец.
Хоть пять веков могила заперта,
а святость старца — не ржавее стали!
Звучит акафист вечному Христу.
Плывёт из уст! В груди — смиренней вздохи..
И не свечу — алмазную звезду
я различаю в сумерках эпохи!
И пусть над нами — бездыханный храм...
В глазницах окон — вороньё и ветер...
Горит свеча! А, стало быть, и там,
в стране моей, где потрудился хам, —
Любовь и Мир возбрезжут на рассвете!

Свято-Троицкий Зеленецкий монастырь
1993 г.