 В любой детской компании (что в хулиганской стае, что в кругу благовоспитанных детей), когда приходит в голову оскорбить кого-нибудь за дело или в виде спорта, обычно вначале перебирают недостатки жертвы, реальные или мнимые, а потом пытаются уязвить, сказав обидное о родителях жертвы или об их отсутствии.
«А у тебя отца нет!»
«А у тебя мама дворничиха и ещё другое слово!»
Это гнусно, несправедливо, но естественно. «Интересная скотина человек, весёлая скотина!» (А.Т. Аверченко). И естественно же отвечать на такое хамство, не выбирая особо слов, а то и грубым действием.
Но как относиться к детям изрядного возраста, которые в ответ на оскорбление по своему или родительскому адресу (а порою и без повода) с жаром принимаются рассказывать:
«У меня мама дворничиха, потому что у меня бабушка пьяница, а дед сумасшедший!»
«У меня папа есть, он лётчик, только его в тюрьму посадили, потому что он наркотики перевозил и стюардессе голову отрезал! А он как лучше хотел – чтобы мы с мамой жили лучше всех!»?
При этом странные великовозрастные такую дикую ложь считают благой, обеляющей их и родителей, и помалу начинают верить в неё. Про сомнительного лётчика-налётчика (который вовсе не папа, но тип во всех смыслах левый) ещё могут рассказать наоборот, одно хорошее: он, мол, только выращивал цветы, коллекционировал марки, занимался человеколюбивой алхимией, а голову ему подбросили. Но выдумки о предках – изгоях и уродах смакуются уже ни к селу ни к городу, в любом разговоре и всё тошнотворнее. Что там фантазмы Хармса – Сорокин с Мамлеевым отдыхают!
Приблизительно тем же самым занимается всё больше бывших советских граждан русскоязычной национальности, с жаром повторяющих: «Антисоветчик – всегда русофоб!»
В антисоветчики эти советские люди записывают всех, кто скажет хоть что-нибудь хорошее о несоветской России. Русофобы, по мнению советских не-русофобов – это все, кто недостаточно соглашается с тем, что дореволюционные русские были нищим и диким народом, находившимся в рабстве у дегенератов и садистов.
Причём «рабство» – это не фигура речи. Новые советские могут заявить и что крепостное право и рабство суть одно и то же, и что после отмены в 1861 г. рабства настало крепостное право, потому как начались ужасные «выкупные платежи», и что капиталистическое рабство хуже крепостного права. Бесконечная истерика сегодняшних российских крепостьян о крепостном праве и «поротых на конюшне» и вправду делает их весьма похожими на политических негров и негролюбов, зацикленных на теме рабства и «блэкфейса».
Люди, вроде бы учившиеся в лучшей-де в мире советской школе (включая высшую), пачками изрыгают такое, что складывается ложное впечатление, будто эта школа была двухклассной и гуманитарное обучение в ней заканчивалось ровно на рубрике «Жизнь детей до революции». Впечатление это ложное, ибо в советской школе многому из открываемого ныне крепостьянами в самом лучшем случае подивились бы. Например, самый косный советский преподаватель знал, что крепостной была лишь меньшая половина крестьянского сословия, а власть помещиков над крестьянами возникла не из нездоровой потребности пороть кого-то на конюшне, но из необходимости как-то содержать военное сословие в суровой, малоурожайной и много воевавшей стране.
Наконец, уж советские историки и особенно литературоведы любили говорить об «оскудении дворянства» – что дворянство в пореформенный период повсеместно, кроме разве что гвардии и статусных ведомств разбавлялось разночинцами, вишнёвые сады переходили к Лопахиным, а большинство дворян крутилось «от получки до аванса» зачастую далеко не в государственной службе. В общем, шёл обычный процесс модернизации общества в целом и нобилизации образованного слоя. Но крепостьянам, то и дело голосящим, что в России невесть в каком году имелось «три процента грамотных», неведомо, что никаких помещиков большинство предреволюционных крестьян отродясь не видело и работало исключительно на себя и семью.
Самый марксизм для крепостьян состоит в идее, что эксплуататоров нужно экспроприировать, убив или выгнав в Париж, чтобы помучились (лучше убить, иначе вернутся с Гитлером и гитлероравным Власовым). Ни про развитие производительных сил, без которого не может быть перехода к социализму, ни про то, что культура и просвещение являются надстройкой над экономическим базисом, ни про само накопление капитала крепостьяне словно и не слыхали. Для них оказывается внове мысль, что попытка «всё поделить» при недостаточном развитии производительных сил обернётся лишь обнищанием общества, ибо разрушатся и капитал, и социально-культурная надстройка. Отчасти это и произошло в итоге 1917 года в России, потребовав 12 лет спустя фактически новой революции, поскольку СССР остался без достаточного инвестиционного капитала, необходимого количества квалифицированных кадров и общественных институций, нужных для дальнейшей модернизации – пришлось по сути завоёвывать деревню и проводить социальную и техническую модернизацию, превратив страну в нечто подобное восточной деспотии.
Для крепостьян это не аргумент. Аргумент для них – волшебные слова «периферийный капитализм». Революция была необходима, поскольку Россия хуже остального мира, хуже периферийных Италии или Швеции, хуже какой-нибудь Бразилии, где тепло и яблоки. В России никакой модернизации без истребления «эксплуататорских классов» и десятилетий драконовских мер получиться не могло. Николай II не по анекдоту, а взаправду виновен перед крепостьянами в том, что не заготовил ресурсов на весь ХХ век. СССР был самым прогрессивным государством мира, но советский социализм был заляпан родимыми пятнами из-за социального материала («плохих русских генов», как говорят в других кругах).
По странному убеждению многих крепостьян, в России, кроме потомственных поротых, никого иного попросту не выжило, и неисчислимые враги-антисоветчики особенно отвратительны тем, что отрицают-де своё крепостьянское происхождение. Ещё удивительнее, что в спорном факте полного если не истребления, то расточения эксплуататорских классов сегодняшние советские эгалитаристы находят чуть ли не особую доблесть революционной власти, а в отрицании его – особую антинародную злостность: «Врут антисоветчики! Я поротый, ты поротый, они поротые, все поротые!»
Что за радость ощущать себя потомственными поротыми крепостьянами и навязывать это чувство решительно всем окружающим?
Самим крепостьянам, если вдуматься, такое вряд ли в радость. Это скорее логичный приквел к современности, как они её понимают. А понимают они её как новый извод советской мифологии: если прежний брызгал натужным оптимизмом, то новый почти безнадёжно пессимистичен. Их история – это история для неизлечимо нищих духом, беспросветно буквальное понимание приговора «прах ты и в прах возвратишься».
Пожалуй, кроме инертного советского невежества, исторического и гуманитарного в целом, что сегодня оборачивается безобразной деформацией советской мифологии (и без того далеко не прекрасной), в основе крепостьянства есть одна причина, которую можно даже назвать рациональной. Недавнее прошлое видится крепостьянам чудовищным, настоящее – унизительным и мрачным, будущее – тёмным и почти безысходным. Да и в то, что СССР был «лучшей в мире страной», по правде верят далеко не все из них. Вот если убедить себя, что у «красного проекта» был не просто «низкий старт», а старт из самых глубин ефремовского Инферно, то можно объяснить и бесконечные «временные трудности» СССР, и уязвимость советского общества, приведшую к его крушению. Начинает и брезжить смутная надежда, что перестроечное грехопадение советского человека и нынешнее вавилонское пленение – это зло, всё же далёкое от предсоветского ужаса.
Но не больше ли в крепостьянстве и прочих навязчивых идеях новых красных («Сегодня – памятники Солженицыну, завтра – пересмотр итогов Второй мировой войны!») мазохистического азарта?
И не наводится ли этот морок со стороны? В новую красную мифологию неплохо вкладываются.
Можно, конечно, предположить, что это делают люди, у которых за душой ничего, кроме сопромата, и что они по простоте этой души, истерзанной девяностыми, всё несоветское воспринимают как бесконечные девяностые и некритически проглатывают левые агитки любого времени.
Однако не оставляет ощущение, что это ложь не просто истерическая, а злонамеренная. Русским очень хотят внушить, что они и есть поротые крепостьяне, ни на что без волшебной советской власти не годные и ничего хорошего не достойные, для которых единственный шанс не только на благополучие, но и на выживание угас вместе со сталинской трубкой, в крайнем случае – с факелом московской олимпиады. Не о том ли неуклонно нудит и коллективный западный гоблинолог-орколог? Не те ли это русские, с которыми предпочтительно иметь дело не только Западу, но и Востоку?
Кроме того, мы вроде как живём во многонациональной стране, что большинство носителей советского мировоззрения всячески подчёркивает. Как быть с российскими национальными меньшинствами, как правило, никакого крепостного права не знавшими? Потомственные крепостьяне Архангельской или Курганской области собираются им внушать, что мы все единый поротый многонациональный народ? Или выстроится иерархия народов, в самом низу которой окажутся русские крепостьяне, ритуально плюющиеся при всяком упоминании о «барах» и трясущие воображаемыми струпьями. Выше – народы вроде татар, которые, в отличие от русских, не рассказывают про себя, что над ними изголялись «баре», а наоборот, имеют право на идеализацию земледельческого труда (или иного древнего уклада) и красивые феньки. А ещё выше – некоторые особо гордые этносы, которым ни одна красная собака не посмеет сказать, что они все «поротые».
А хорошо ли крепостьяне, причитающие о «жертвах ЕГЭ» и «Колях из Уренгоя», забыли настоящее презрение к старшим, бурлившее и переливавшееся через край в 80-е – начале 90-х? Крепостьяне забыли поколение, в котором на порядок больше было стыдящихся, что они «русские из совка»? Или не забыли, но уверены, что это всё настало «из-за Солженицына», а не вызрело гнойным ответом на грязный наждак советского быта и, что саднило не меньше, на занозы назойливого советского юродства, псевдопатриотического мазохизма, натужного опрощенчества?
Крепостьяне любят замыленные фразы вроде «История не имеет сослагательного наклонения!» или «Выстрелите в прошлое из пистолета – оно выстрелит в вас из пушки!» При этом в их собственном понимании история очень даже допускает сослагательное наклонение, если оно страшнее, чем советское счастье. Красные гаитяне («Эх, Петька! Вот побъём белых – жизнь начнётся!») всерьёз стращают оппонента тем, что без революции тот «пахал бы на барина и сдох на пашне». И безостановочно швыряют навозом и палками в русское прошлое. Оно им чужое. Не задумываются, что оно и осерчать может.
Дометий Завольский
Источник |
