Одним из наиболее часто повторяемых и наиболее злостных является миф об адмирале как о «марионетке англичан». В его обличениях по этой части современные неосоветские сказочники превзошли себя. О белых как об «агентах международного империализма» говорила и советская пропаганда, но этого показалось мало.
Появилась «леденящая кровь» фантастическая версия о том, будто Колчак еще в годы Первой мировой войны был «завербован британской разведкой». «Изобретателем» этой версии стал скандально известный публицист А. Мартиросян, опубликовавший в 2008 году (вскоре после выхода на экраны художественного фильма о Колчаке) в «Красной звезде» пасквильную статейку с пафосным названием «Адмирал Колчак: предатель и только предатель!», опозорив этой публикацией солидный орган Министерства обороны. Ни одного документа в подтверждение своей клеветы он, естественно, не привел, заменяя ссылки на какие-либо источники многозначительным рефреном «как известно» (кому известно? откуда известно? остается «тайной»). На следующий год под псевдонимом «Иван Иванов» вышла «конспирологическая» книжка под «детективным» заголовком «Операция "Адмирал": оборотни в эполетах», полная самых бредовых измышлений в том же духе, откуда явственно торчали уши все того же сочинителя. Разумеется, выдумка была радостно подхвачена различными морально нечистоплотными ресурсами левого направления и растиражирована в интернете.
В этой статье мы рассмотрим, почему «утверждение» о Колчаке как о британской марионетке является ничем иным как бредовой выдумкой. Этот миф также имеет несколько вариаций: в них Колчак является «марионеткой» уже не просто англичан, а целой Антанты или агентом некоего «международного империализма», но концепция там идентичная. Эти бредни тут будут также развенчаны.
Итак, согласно этой «версии», Колчак якобы «выдал англичанам» карты русских минных полей в Финском заливе, по которым английский флот в 1919 г. прошел к Кронштадту, и будто своим карьерным взлетом в 1916 г. он был «обязан» проискам англичан. В дальнейшем же, после Октябрьского переворота, он будто бы поступил на британскую службу и прибыл в Сибирь осенью 1918 г. как «британский военнослужащий» (некоторые невежды добавляют: «состоявший на службе Ее Величества», не имея понятия даже о том, что на троне Великобритании в то время находилась не «Ее Величество», а лицо мужского пола — король Георг V). И переворот в Омске 18 ноября 1918 года, который привел его к власти, будто бы совершил при помощи английской военной миссии и «по заданию» англичан.
Ни одного документального или какого-либо еще подтверждения тому, что Колчак будто бы был «завербован английской разведкой» и передавал англичанам какие-то «секретные планы», в природе не существует. И это вам скажет любой специалист.
Но ведь потом-то, скажут, он «поступил на британскую службу»? В том-то и дело, что так и не поступил. Хотя собирался, да, и даже получил согласие на это. Однако тут не все так просто и требуется подробнее рассмотреть, как вообще там дело обстояло. Известия об Октябрьском перевороте и захвате власти большевиками настигли Колчака, когда он возвращался из своей командировки в США через Японию. Практически сразу после этого стало известно о начале сепаратных мирных переговоров правительства Ленина с немцами в Брест-Литовске. Эти известия были для него, как он отмечал потом, «самым тяжелым ударом» [1]. В дальнейшем последовало заключение ленинским правительством Брестского мира — мира, который Колчак расценивал как «полное наше подчинение Германии… и окончательное уничтожение нашей политической независимости» [2] (в более позднем издании протоколов его допроса — как «тяжкий удар независимости России» [3]). Новую власть он не признал и считал изменнической, как практически все патриоты в то время.
Считая сепаратные мирные переговоры с немцами предательством, адмирал обратился к английскому послу в Японии Грину с просьбой довести до сведения английского правительства его желание поступить на британскую службу, чтобы продолжать войну с Германией, которую он по-прежнему считал врагом России [4]. Великобритания тогда была союзницей России по Антанте в Первой мировой войне. Выбор именно ее объяснялся наилучшими отношениями, сложившимися за время заграничной командировки с представителями этой державы (в США он ехал через Англию, в которой по заданию Временного правительства пробыл некоторое время). Так что ни о каком «предательстве» здесь речи идти не может. Скорее, как предательство можно расценивать капитулянтскую позицию большевиков на переговорах с Германией — во всяком случае, именно так ее восприняло тогда подавляющее большинство русских патриотов [5]. Хотя решение и сложное, не бесспорное, и это понимал сам адмирал, иронически сравнивавший сам себя с «кондотьером» и писавший своей возлюбленной Анне Тимиревой:
В конечном счете, страшная формула, что я поставил войну выше Родины, выше всего… [6].
В канун нового 1918 года Колчак, остававшийся все это время в Японии в ожидании ответа, получит ответ правительства Великобритании о принятии его на службу и предложение отправиться на Месопотамский фронт (территория современного Ирака), куда путь лежал морем через Индийский океан (из-за нехватки в условиях войны пассажирских судов двигаться приходилось медленно, подолгу задерживаясь в промежуточных портах). В Сингапуре, куда адмирал прибыл в марте 1918 года, он получил извещение от английского Генерального штаба, что ввиду изменившихся обстоятельств надобность в его услугах отпала [7]. Вместе с тем, по просьбе русского посла в Китае князя Кудашева, представлявшего антибольшевистские политические круги на Дальнем Востоке, ему рекомендовали вернуться на Дальний Восток (туда он поехал через Пекин, там встретился с Кудашевым для выяснения обстоятельств), где эти круги считали крайне желательным его участие в создании антибольшевистских вооруженных сил [8] (поначалу эта миссия в Харбине не удалась из-за слабости и разрозненности антибольшевистских сил на Дальнем Востоке, где к тому же враждовали между собой различные лица и группировки).
Таким образом, «британская служба» Колчака закончилась, так и не начавшись. Все ходячие разговоры о том, будто бы он «принял присягу британской короне» и затем «прибыл в Россию как британский военнослужащий», являются абсолютным вымыслом. Причем данный вымысел не только не подтверждается ни одним документом, но и категорически опровергается всеми последующими действиями адмирала на посту Верховного правителя.
Начнем с мифа о якобы участии английской военной миссии в организации переворота, который привел Колчака к власти. Сама эта версия стала изобретением французского генерала Мориса Жанена, возглавлявшего при Колчаке французскую военную миссию (между прочим, в составе этой миссии находился родной брат большевистского лидера Якова Свердлова, Зиновий Пешков, принявший к тому времени французское гражданство и служивший во французской армии [9]). После того как адмирал отказал Жанену в командовании русскими войсками в Сибири, между ними сложились натянутые отношения, в отличие от его коллеги — британского генерала А. Нокса, добросовестного выполнявшего свои обязанности, что заставляло Жанена подозревать адмирала в «особых отношениях» с англичанами. В дальнейшем Жанен, как известно, санкционировал подчиненным ему чехам предательскую выдачу Колчака повстанцам в Иркутске, что стало причиной его последующей гибели. При этом Жанен нарушил данные ранее адмиралу гарантии безопасности и слово офицера, что вызвало возмущение не только среди белых, но и осуждение за границей; во всяком случае, карьера генерала на этом закончилась. Очутившись на родине, он вдобавок подвергся критике со стороны своего бывшего британского коллеги Нокса, обвинявшего Жанена в пустых амбициях и нерадивости, нанесших вред общему делу. Чтобы как-то оправдаться и, наоборот, переложить всю ответственность на англичан, Жанен в ответ обвинил Нокса и англичан в поддержке «реакционного и антидемократического» режима Колчака и в том, что они якобы привели адмирала к власти [10].
Так возникла эта версия, охотно подхваченная советской пропагандой. Ложь о том, будто Колчак прибыл в Омск вместе с английским генералом Ноксом (на самом деле находившимся в это время во Владивостоке), попала даже в Большую советскую энциклопедию. Другое дело, что Нокс по заданию своего правительства зондировал почву в русских военных и политических кругах на предмет выяснения перспектив и методов борьбы с большевизмом; никакого отношения к перевороту в Омске, произошедшему через два месяца, это не имело [11].
Как же было на самом деле? Колчак прибыл во Владивосток в сентябре 1918 года с целью пробраться на Юг России для вступления в белую Добровольческую армию, возглавляемую генералами М. В. Алексеевым (вскоре умершим) и А. И. Деникиным, о чем говорил он сам [12]. Никаких помыслов остаться в Сибири и тем более совершить переворот у него поначалу не было. Из Владивостока он направился по Транссибирской магистрали на запад и в октябре прибыл в Омск. В это время уже назревал переворот: коалиция белых (включая кадетов) с эсерами все более демонстрировала свою нежизнеспособность, а демократическая Директория — слабость, неэффективность и непопулярность. Зрело недовольство, основными выразителями которого были офицерство, деловые предпринимательские круги и кадетская партия. Не хватало достойной кандидатуры на роль диктатора. Появление Колчака сразу вызвало оживление в этих кругах. Адмирал резко выделялся на фоне провинциальных сибирских деятелей, оказавшихся вдруг министрами, генералами и командующими армий. Ведь основная часть политической и военной элиты России оказалась в Гражданскую войну на Юге. К тому же Колчак был известен и как сторонник жесткого курса. В Сибири не хватало популярных имен, и даже деятели Директории, осознававшие свою слабость, ухватились за него как за соломинку и предложили ему (в лице Н. Д. Авксентьева) войти в состав правительства в качестве военного и морского министра [13]. Один из будущих министров его правительства в своих мемуарах так передавал резонанс, произведенный в Омске появлением Колчака:
Невольно всем казалось: вот человек, за которым стоит будущее [14].
Колчак создал себе имя еще до революции как флотоводец и полярник, а в 1917 году всю Россию облетела история с его выброшенным в море Георгиевским оружием; его мужеством восхищались. А за время загранпоездки он успел приобрести авторитет среди союзных (английских и американских) военных и дипломатов, что тоже имело значение.
Более того, его всероссийское имя, популярность делали адмирала подходящей кандидатурой на роль главы объединителя Белого движения в масштабе всей России, так как другие авторитетные военные вожди — генералы Л. Г. Корнилов и М. В. Алексеев — к тому времени ушли из жизни, а Деникин был малоизвестен и не имел такой популярности. Как свидетельствовал кадетский лидер В. Н. Пепеляев, со смертью Алексеева в октябре 1918 г. «кандидатура адмирала стала бесспорной» [15].
История колчаковского переворота хорошо известна и много раз описана. Исполнителями его были арестовавшие эсеровских членов Директории (Н. Д. Авксеньтева, В. М. Зензинова и А. А. Аргунова) командиры казачьих частей в Омске полковник В. И. Волков, войсковые части старшины И. Н. Красильников и А. В. Катанаев, организаторами — по военной части генерал-квартирмейстер Ставки Верховного главнокомандующего полковник А. Д. Сыромятников, по политической — председатель Восточного отдела ЦК кадетской партии В. Н. Пепеляев и министр финансов И. А. Михайлов. За два дня до переворота кадетская партия на своей II Восточной конференции в Омске открыто высказалась за диктатуру [16]. Сам Колчак, вопреки мнениям некоторых современников и историков о его непричастности к заговору, был поставлен в известность о нем и выразил готовность возглавить диктатуру, «если будет нужно» [17], но лично в перевороте не участвовал, заняв выжидательную позицию, и принял власть лишь тогда, когда после ареста членов Директории Совет министров признал Директорию де-факто распавшейся и по итогам голосования за кандидатуру диктатора вручил адмиралу власть [18]. Никаких следов участия англичан не найдено. Известно лишь, из мемуаров командовавшего английским батальоном в Омске полковника Дж. Уорда, что находившиеся в Омске английские офицеры были поставлены накануне в известность заговорщиками о планах переворота и гарантировали свое невмешательство [19]. И всё.
Более того, западные державы и в том числе Англия, как свидетельствуют донесения русских послов, в первые дни после получения известий о перевороте 18 ноября 1918 г. и приходе к власти Колчака насторожились. Их представители в Сибири видели слабость демократической Директории, но смущали слухи о «реакционно-монархических» устремлениях организаторов переворота, усердно распространявшиеся эсерами. Союзники также опасались, что переворот может вызвать новую гражданскую войну, но уже в самом антибольшевистском лагере. По свидетельству английского историка П. Флеминга, первая реакция официального Лондона на известие о перевороте была близка к панике [20]. Бывший управляющий МИДом Директории и Колчака Ю. В. Ключников констатировал, что союзные державы были испуганы в первые дни после переворота, когда «после дождя приветствий, который был раньше, наступило молчание» [21]. Генерал К. В. Сахаров вспоминал: на другой день после переворота глава британской военной миссии генерал Нокс «встретил меня очень взволнованно и сказал, что теперь будет плохо, что союзники могут даже прекратить помощь» [22]. Впоследствии Нокс свидетельствовал, что «переворот был проведен… без предварительного оповещения Великобритании и без какого-либо соучастия с ее стороны» [23]. Более того, западные историки сообщают, что правительство Великобритании 14 ноября 1918 г. уже приняло решение признать де-факто Директорию, но составить текст обращения и опубликовать его до переворота не успело [24]. Это по сути подтверждает телеграмма советника колчаковского МИДа Гровса тому же Ключникову от 19 ноября 1918 г. (на другой день после переворота), в которой он сообщает, что политические представители Антанты — верховный комиссар Великобритании сэр Эллиот и заместитель верховного комиссара Франции граф де Мартель — хотя и отнеслись к известию о перевороте «вполне спокойно», но «присовокупили, что признание Директории было совершенно близко к осуществлению, что теперь потребуется опять время, чтобы державы признали новое правительство» [25]. Те же слова фактически повторил в беседе с самим Ключниковым 23 ноября в Омске верховный комиссар Франции Реньо (сохранилась запись этой беседы) [26]. Все эти выкладки убедительно опровергают подхваченную советской пропагандой версию генерала Жанена о причастности британской военной миссии к перевороту.
Благоприятная в целом реакция сибирского общества на переворот и последовавшие официальные выступления Верховного правителя, рассчитанные на международное общественное мнение и в обтекаемой форме заверявшие в отсутствии «реставрационных» изменений, а также декларация Российского правительства о принятии внешних долгов Российской Империи и Временного правительства от 21 ноября 1918 г. [27] успокоили западные державы. Официальный протест против переворота выразил лишь чехословацкий Национальный совет [28]. В ответ белогвардейская пресса напомнила чехам, что до капитуляции Германии и ее союзников они сами являлись нарушителями формальной законности, изменившими воинской присяге подданными Австро-Венгерской монархии [29].
Сторонники версии об «английском следе» обычно возражают: британская секретная служба всегда работала профессионально, не оставляя следов (получается, что это дает им право утверждать вымыслы, не имея документальных доказательств?). Но среди британской миссии не было ни одного сотрудника спецслужб [30], более того, единственным специалистом по России был упомянутый генерал Нокс. Остальные совершенно не ориентировались во внутренних русских делах; их наивность доходила до уверенности, что в борьбе против Колчака большевики «коварно объединились» не с кем-нибудь, а… с монархистами! (См. мемуары полковника Дж. Уорда [31]).
Когда становится уже совсем «нечем крыть», поклонники мифа о «руке Альбиона» цепляются за известную фразу Черчилля (в то время — военного министра Великобритании) о том, что это не англичане отстаивали «дело враждебных большевикам русских», а напротив, «русские белогвардейцы сражались за наше дело». А что Черчилль мог еще сказать в парламенте в ответ на нападки оппозиции лейбористов, обвинявшей его в нерациональной трате денег на провальное мероприятие? Только попытаться объяснить как-то, что свержение большевизма было в общих интересах как России, так и Запада. Но по-настоящему понимал это в то время лишь Черчилль — единственный из всех западных политиков активный и последовательный сторонник интервенции. Подавляющее число западного истеблишмента склонялось к мысли, что большевизм не представляет для них радикальной угрозы, в крайнем случае предпочитая отгородиться от него «буфером» (или «санитарным кордоном») в лице Польши, Румынии и других восточноевропейских государств. Сам тогдашний шеф Черчилля, британский премьер Д. Ллойд-Джордж, подтрунивая над его призывами к широкомасштабной интервенции и непримиримым антибольшевизмом, иронически замечал, что всему виной «голубая кровь сэра Уинстона Черчилля» [32].
Что касается тогдашних США, одной рукой пославших на Дальний Восток экспедиционную бригаду своих солдат, а другой рукой тайно направлявших в советскую Москву миссию У. Буллита [33], то ее один из деятелей американского Красного Креста и вовсе характеризовал как «флирт с большевиками» [34] (из конфиденциального письма, перехваченного колчаковской военной цензурой). А уж о социалистах всех мастей на Западе и говорить нечего — в те годы они горой стояли против интервенции и выражали сочуствие Советской России, поддерживаемые такими моральными авторитетами из числа левой интеллигенции, как Бернард Шоу, Анатоль Франс, Герберт Уэллс, Теодор Драйзер, Ромэн Роллан и другие. Из крупнейших представителей западного культурного мира тогда лишь один Редьярд Киплинг последовательно выступал против большевиков в защиту белых.
Прошло тридцать лет, и западные политики, очутившись перед лицом оккупированной Советским Союзом Восточной Европы и перспективой распространения коммунистического режима на всю остальную Европу, с запозданием поняли, насколько прав был в 1919 г. Черчилль, призывавший еще тогда «задушить большевизм в колыбели». Тоталитарный коммунистический СССР оказался для Запада куда более страшным соседом, чем ушедшая в историю могучая, но не навязывавшая никому разрушительных идей Российская Империя.
Сложность отношений Верховного правителя с союзниками постоянно отражалась в его внешней политике и, в частности, в проблеме официального международного признания правительства Колчака в качестве всероссийского. В направлении консолидации власти цель была достигнута: на рубеже мая-июня 1919 г. о подчинении Колчаку как Верховному правителю России официально заявили командовавшие белыми армиями других регионов генералы А. И. Деникин на Юге, Е. К. Миллер на Севере и Н. Н. Юденич на Северо-Западе. В свою очередь Колчак 24 июня официально назначил Деникина своим заместителем как Верховного главнокомандующего [35], ввиду территориальной удаленности его армий предоставив ему широкую самостоятельность. Однако вопросы общей политики — как внутренней, так и внешней, земельный вопрос и финансовая политика оставались в исключительной компетенции Верховного правителя. О соблюдении Деникиным субординации свидетельствует уведомление направленной им в Париж в ноябре 1919 г. делегации на имя Колчака:
Нижеподписавшиеся уполномочены доложить, что главнокомандующий Вооруженными силами Юга России испрашивает указаний Верховного правителя о порядке дальнейшего осуществления государственной деятельности в областях, подчиненных главнокомандующему и через него Вашему Высокопревосходительству [36].
Главным представителем белых правительств за границей был находившийся в Париже бывший министр иностранных дел Российской Империи (в 1910-1916 гг.), опытный дипломат Сергей Дмитриевич Сазонов — лицо достаточно авторитетное в международных дипломатических кругах, а деятельность русских военных миссий за рубежом объединял генерал от инфантерии Д. Г. Щербачев.
В связи с этим можно согласиться с выводом об идейном и организационном единстве Белого движения после признания всеми «белыми» регионами Верховным правителем Колчака. Все свои письма к нему Деникин с тех пор подчеркнуто направлял в форме рапортов, начиная их со слов «доношу Вашему Высокопревосходительству». К тому же их объединяли общая программа и сходство политических режимов. Домыслы о якобы имевшей место «междоусобной борьбе честолюбий» и «отсутствии единства» между белогвардейскими лидерами являются не более чем досужими измышлениями [37].
Но если признание правительства Колчака всероссийской властью со стороны других «белых» региональных образований и армий внутри России было достигнуто без особых затруднений, то гораздо сложнее обстояло с признанием международным. Лично Колчак пользовался авторитетом в союзных державах, и это неоднократно отмечалось. Бывший лидер октябристов А. И. Гучков в телеграмме ему 17 октября 1919 г. после беседы с Черчиллем писал, что относительно просимого Юденичем ввода английского флота в Кронштадт «крайне важно Ваше личное обращение к Черчиллю… Ваш личный авторитет настолько высок у союзников, что Ваше личное вмешательство произведет лучшее впечатление» [38].
Однако на практике позиции союзных держав определяли не личные отношения, а холодный политический расчёт. Практически международное признание так и не было достигнуто.
Общим тоном белогвардейской прессы было недовольство по поводу отсутствия военной помощи от союзников. «Интервенция» великих держав не затронула коренные, внутренние области России и практически не сопровождалась вооруженными столкновениями. Ни одна из них не находилась в состоянии войны с Советской Россией. Как и ранее немцы (опасавшиеся второго фронта, от которого лишь недавно избавились), державы Антанты не шли на широкое военное вмешательство по причинам собственной истощённости 4-летней мировой войной и популярности советской власти (в первые годы) среди рабочих и демократической общественности на Западе. Само по себе присутствие их войск на окраинах России было настолько непопулярно в их странах, что уже в 1919 г. покинули её территорию французы, затем англичане, и лишь японцы, занимавшие выжидательную позицию, оставались в Приморье до 1922 г.
B Сибири практически все воинские части союзников стояли в глубоком тылу. Поведение их было далеко не однозначным. Широкую известность получили заигрывания командовавшего американскими войсками генерала У. Гревса с большевиками на Сучанском руднике, а затем отказавшегося передать армии Колчака полученные для неё из США винтовки [39]. Некоторые американские военные прямо выражали опасения в случае перспективы победы белых [40].
О трезвом, прагматичном отношении Колчака к союзникам свидетельствовал в мемуарах управляющий его МИДом И. И. Сукин:
Колчак лично никогда не рассчитывал на иностранцев и относился холодно к понятию "союзники" [41].
15 декабря 1918 г. на первой встрече с французским генералом Жаненом Колчак высказал ему:
Я нуждаюсь только в сапогах, тёплой одежде, военных припасах и амуниции. Если в этом нам откажут, то пусть совершенно оставят нас в покое [42].
Нахождение иностранных войск на территории России в качестве свидетелей и помощь на кабальных условиях он расценивал как использование временной слабости России в корыстных целях [43].
В итоге основная помощь союзников свелась к снабжению белых армий. Если Красной армии достались огромные запасы со складов и арсеналов бывшей русской армии, то белые были вынуждены прибегать к помощи Запада. При этом если англичане и на Востоке, и на Юге (см. мемуары А. И. Деникина) помогали белым практически безвозмездно, отдавая излишки оружия и снаряжения, оставшегося после мировой войны, то со стороны французов по сути имела место не помощь, а обыкновенная торговля. Такой же позиции придерживались США. США и Япония ограничивались в основном поддержкой политических отношений с Колчаком и ролью наблюдателей на Дальнем Востоке, выжидая, как разовьется ситуация, и соперничая между собой за экономическое влияние в этом крае. Показателен в этом плане сохранившийся в архиве обзор японской прессы за октябрь 1919 г.: часть её опасалась перехода Камчатки в американские руки и считала, что в русском вопросе союзники «должны исключить Америку, которая сочувствовала большевикам», а другая часть полагала, что «неясность целей интервенции не даёт возможности решить, когда, собственно, задача наших войск может считаться выполненной», и высказывалась о нежелательности усиления японских войск в Сибири ввиду затратности [44].
К тому же изначально интервенция основывалась на расчётах союзников восстановить Россию как часть единого фронта против Германии; после окончания Первой мировой войны они стали терять к ней интерес.
Советские историки нередко преувеличивали военную помощь союзников белым, чтобы показать, какую силу одолели большевики. Так, один из них писал, что «в период с 6 февраля по 14 мая 1919 г. к Юденичу прибыло из Англии 7 пароходов с вооружением», хотя известно, что до конца июля Юденич вообще никакой помощи от союзников не получал [45]. На практике военная помощь была столь ограниченной, что Красная армия на протяжении всей Гражданской войны превосходила белых не только численно, но и по вооружению, что признавали ещё советские военные историки 1920-х годов [46]. А генерал А.П. Будберг прямо отмечал в своём дневнике 6 июня 1919 г.:
Наши холсты и наша деревенская армячина вне всякого сравнения с той дрянью и гнилью, которые под видом сукна и разных подделок самого отвратительного качества валят к нам заграницы и которые оплачиваются золотым рублём [47].
Как отмечает современный историк А. В. Шмелёв:
Для поддержания иллюзии, что союзники приложили все силы к снабжению белых, исследователи часто приводят голые цифры: сколько обещано союзниками, сколько выкуплено белыми и т. п. При этом забывается, что обещания далеко не всегда выполнялись: выкупленное не значит отправленное, отправленное не значит полученное (как в случае с винтовками для Сибири, поставленными в Архангельск), а полученное… отнюдь не значит годное к использованию [47].
При этом все союзники не доверяли друг другу. Так, в сводке генерал-квартирмейстера Ставки М. А. Иностранцева за октябрь 1919 г. отмечались враждебные отношения между английской и японской военными миссиями [48]. В письме Черчиллю глава британской военной миссии при Колчаке генерал Нокс писал:
Его [Колчака — прим. ред.] трудная миссия почти невыполнима из-за эгоизма японцев, тщеславия французов и безразличия остальных союзников [49].
Разногласия между ними дополнялись слабым знакомством с ситуацией в России. Белогвардейская пресса иронизировала:
За границей о нашей внутренней жизни имеют такое же представление, как мы о Китае [50].
И даже англичане не желали помогать в одиночку. 10 октября 1919 г. Черчилль в телеграмме Колчаку, воздавая дань его «непоколебимому мужеству и твёрдости», сообщил о решении британского правительства сосредоточиться на помощи Деникину (под предлогом большей близости его фронта), а помощь армиям Колчака переложить на США [51].
Волну возмущения в стане белых вызвало выдвинутое в январе 1919 г. американским президентом В. Вильсоном и британским премьером Д. Ллойд-Джорджем предложение созвать на Принцевых островах в Мраморном море специальную международную конференцию по русскому вопросу с участием представителей всех противоборствующих сторон, включая большевиков. Белая пресса сравнивала идею переговоров с большевиками с «троянским конём». Её восприняли как уход Запада от реальной помощи, попытку «умыть руки».
Между тем как раз советское правительство Ленина, которое современные ревнители СССР пытаются рядить в патриотические одежды, не только откликнулось на это предложение (опасаясь в то время крупномасштабной интервенции Антанты после её победы над Германией — правда, эти опасения оказались напрасными — и желая выиграть время), но даже выразило через своего представителя Г.В. Чичерина готовность обсудить вопрос о возврате дореволюционных долгов России, от чего раньше и позже демонстративно отказывалось [52].
Попытки позднейшей советской пропаганды утверждать, будто инициатива Вильсона и Ллойд-Джорджа с конференцией на Принцевых островах была лишь обманным демократическим жестом в надежде, что большевики не примут его, а белые лидеры были лишь участниками «спектакля», полностью лишены оснований и являются абсолютными фантазиями, в подтверждение которых не приводилось ни одного документа. О полной неожиданности этой инициативы для белых свидетельствуют с исчерпывающей полнотой мемуары Г.К. Гинса и дневник В.Н. Пепеляева, писавшего в эти дни:
Если правительство хоть сколько-нибудь поколеблется в ответе на предложение конференции, оно достойно проклятия [53] [в том же месте Пепеляев язвительно называл президента Вильсона, инициатора переговоров с большевиками, «товарищ Вильсон» — прим. ред.].
Да и на Западе далеко не все одобрили эту идею. Против выступила Франция, больше других пострадавшая в Первой мировой войне и не желавшая прощать виновников сепаратного мира с немцами. Ряд деятелей Великобритании во главе с Черчиллем тоже считали участие своего премьера в затее с Принцевыми островами политической ошибкой. В США против инициативы Вильсона выступила партия республиканцев.
В свою очередь, Колчак и Деникин отказались послать представителей на Принцевы острова. В приказе по армии от 26 января 1919 г. Колчак назвал слухи о переговорах с большевиками «провокационными» и заявил:
С убийцами и мошенниками, для которых ни закон, ни договор не писан, разговаривать не приходится [54].
В глазах белых большевики были к тому же ещё и «немецкими наймитами». Не случайно в их стане так велика была ненависть к немцам. Даже в канун 1919 г., когда Германия была уже повержена, «Сибирская речь» в своём новогоднем обращении во всеуслышание и без околичностей посылала «новогоднее проклятие Германии и всему германскому народу — народу-отравителю» [55].
Источник |
