Приобрести книгу в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15516/
Насколько следует быть осторожным с показаниями свидетелей, видно по книжке американского сталиниста Гровера Ферра. Он постоянно использует такой же аргумент, объясняя различные показания, следующим образом: «Упорный отказ Бухарина и Рыкова признать, что они знали что-то о роли блока в убийстве Кирова, является веским доказательством того, что его показания не были сделаны под принуждением и не были фальсифицированы» [Г. Ферр «Убийство Кирова. Новое расследование» М.: Русская панорама, 2013, с.262].
Существование вокруг Николаева группы заговорщиков, которое доказывает Гровер Ферр, не даёт оснований утвердить реальность значительных подпольных террористических групп и глобального заговора оппозиции, связанного с иностранными разведками и руководимого Л.Д. Троцким из-за рубежа. Этот нарост сталинистской мифологии позволял развернуть массовый террор. Из ряда последних документальных публикаций и исследований, например, из биографии Ежова, написанной Петровым и Янсоном, Ферр и все сталинисты должны знать, что согласно записям посещений, Сталин долгими днями и часами планировал с Ежовым эти процессы и массовые репрессии. Суждение Ферра «Ежов делал это без ведома Сталина» демонстрирует несостоятельность сталинистских оправданий. Для поддержки этой же мифологии обвиняемым было приписано подчинение Троцкому. В действительности, имей оппозиция в СССР стремление одолеть Сталина, она совершенно не нуждалась бы в указаниях от Троцкого. Следовательно, и непризнание обвиняемыми отдельных ложных положений может быть запланированным именно для видимости непринуждённости признанных преступлений и заговоров, или не быть обязательными для судебного спектакля.
В 4-й книге «Лев Троцкий» биографы, даже не замечая альтернативных версий, демонстрируют фантастический характер сталинистских доказательств влияния Троцкого на оппозицию. Ферр удумал ссылаться на сохранившиеся почтовые квитанции (!) о ряде отправленных писем Радеку, Сокольникову, Преображенскому. Такие письма, отосланные официальным порядком, лишний раз показывает всю вздорность вымыслов о тайных связях Троцкого с террористическим подпольем.
Справедлива другая трактовка: «эти тексты, очевидно носившие провокационный характер, предназначались для перехвата советскими спецслужбами. Было ли это местью Троцкого за совершённое бывшими оппозиционерами «предательство» или издёвка над нынешним советским руководством?» [Юрий Фельштинский, Георгий Чернявский «Лев Троцкий. Враг №1. 1929-1940» М.: Центрполиграф, 2013, с.157].
По сравнению с подделками сталинистов, проверить, насколько в 1919 г. правдив был Павел Медведев или скрытен, а то и совсем не причастен к убийству, очень непросто: ведь для этого нужно достоверно выяснить, как преступление совершалось. Но нет ни одного свидетельского показания, которое можно взять за основу как неопровержимое.
Состав участников расстрела невелик, но установить его в точности невозможно.
Павел Медведев называет белым имена Юровского, Ермакова, 2-х безымянных и 7 латышей, всего – 11 убийц. Юровский отослал П.С. Медведева, и тот никого не убил.
Состоявший под началом П.С. Медведева охранник дома Проскуряков передавал белому следствию слова Павла Медведева о его прямом участии в расстреле, вместе с Юровским, Белобородовым, Никулиным и ещё 10-ю латышами. Более никто Белобородова не называет.
П.З. Ермаков в СССР именует из неопределённого числа соучастников только Юровского. В отличие от «записки» Юровского приводит точное число жертв: 11, а не 12.
Юровский в записи Покровского за 1920 г. не называет никаких имён. Всего 12 убийц, 6 латышей (сначала записано 7, переправлено), двое из них отказались стрелять. Юровский в 1934 г. называет одно имя: Ермакова, подтверждает нахождение П.С. Медведева снаружи, что более похоже на заимствование из книги Н.А. Соколова, чем на независимое подтверждение, т.к. это замечание в скобках нет никаких иных причин ставить, кроме как для опоры на авторитет показаний П.С. Медведева или подтверждения их.
В апреле-мае 1922 г. Юровский написал: «разговоры о том, что царя и его семью нужно было расстреливать инородцам-латышам, что будто бы русские рабочие и крестьяне не могли дойти до расстрела, это разумеется чепуха, которой поверить могут только глупо и безнадёжно тупые монархисты» [«Источник», 1993, №0, с.116].
Однако, как ни “безнадёжны” монархисты, убийство совершилось под еврейским руководством Юровского с численным преобладанием латышей, а не русских, и с отказом некоторых из них от участия в убийстве. Последнее очень существенно в версии Юровского.
Позднее идут записи 1960-х в СССР, когда поставлена задача установить поимённо каждого преступника. В 1964 г. Г.П. Никулин зовёт 8 исполнителей: Юровский, Никулин, Михаил Медведев, Павел Медведев, Пётр Ермаков. Сомневается в Иване Кабанове, двух не помнит. Т.е. фигура одного Михаила Медведева, по сравнению с показаниями Юровского и П.С. Медведева заменяет сразу около пяти латышей.
В 1965 г. М. Кабанов называет: себя, Юровского и Михаила Медведева.
Откуда вдруг всех затмил неведомый доселе М.А. Медведев, видно из предшествующих его показаний за 1963 г.: в списке Юровский, Ермаков, Никулин, 7 латышей, Михаил Медведев. Павел Медведев снаружи, вне участия.
В результате невозможно удостоверить показания П.С. Медведева в начале 1919 г.
Ю.А. Жук в «Вопросительных знаках», гл.7, приводит биографические данные на выбранный автором список из восьми цареубийц-исполнителей: С.А. Бройдт, П.З. Ермаков, А.Г. Кабанов, М.А. Медведев (Кудрин), П.С. Медведев, Г.П. Никулин, А.Т. Паруп (А.Я. Биркенфельд), Я.М. Юровский. Из них историк ставит вне сомнений 5 фамилий, это Юровский, Ермаков, Кабанов, Никулин, М.А. Медведев.
Юрий Жук опирается на Г.П. Никулина – он даёт больше всех фамилий. Однако: Никулин сомневается в Кабанове, которого, кроме его самого, никто не называет. А Жук, ничего не объясняя, в нём не сомневается. Зато он изымает Павла Медведева, которого Никулин посчитал. И главное, М.А. Медведев попал в список без всяких на то причин. Михаил Медведев ничем не доказывает своего действительного участия. Он называет отряд в 7 латышей, заимствованный из записки Покровского и показаний Павла Медведева (с приуменьшением их из-за произвольного добавления своей персоны) и не представляет никакой, не заимствованной информации – явный признак личной непричастности. Отряд латышей топит показания Г.П. Никулина и всё вычисление участников в «Вопросительных знаках», делая его бесполезным. Поскольку М.А. Медведев с санкции Н.С. Хрущёва был инициатором всех записей 1960-х, понятно, почему приглашённые лица стали звать его главным цареубийцей и даже приписывать ему первый выстрел, вопреки всему известному за 40 с лишним лет до того.
Следовательно, возникновение из ниоткуда имён Бройдта и Парупа по воспоминаниям сына М.А. Медведева, историка, не заслуживает признания. Выдвигая их, Ю.А. Жук ни в чём не уверен. Даже М.А. Медведев их не называл.
Открыватель Екатеринбургских останков доктор геолого-минералогических наук А.Н. Авдонин подорвал всякое доверие к своему описанию обнаружения останков, поскольку он приписывал Юровскому авторство версии об участии в расстреле Никулина, Ермакова, П. Медведева, М. Медведева и 7 латышей [«Источник», 1994, №5, с.72].
Покуда Александр Авдонин оказался способен заведомо неверно приписать Юровскому версию, возникшую только в 1960-е усилиями М.А. Медведева, о реальном отношении к расстрелу которого Юровский никогда не писал, то значит, авторитетом Юровского нужно было эту сомнительную версию подкрепить. Такой письменный подлог накладывает тень подозрений и на открытые останки, с натягом подводимые под ту же версию 60-х.
Дитерихсу известны имена Никулина и Кабанова, причём их отношение к расстрелу устанавливалось через несомненное для следствия участие в расстреле разводящего Анатолия Якимова. Эту фамилию почему-то не приводит никто в СССР, но всплывает совершенно лишний М.А. Медведев.
Подобно тому, как показания на П.С. Медведева дала его жена Мария ещё до поимки 11 февраля 1919 г. в Перми, следствие загодя располагало рассказом сестры А. Якимова, а сам он был схвачен 2 апреля. Следствие основывалось на показаниях Якимова и его сестры равноценно с данными П. Медведева и его жены. Дитерихс даже зовёт показания А. Якимова самыми точными, т.к. он приводит те дополнительные фамилии Никулина и Кабанова.
Однако в своих показаниях Якимов отрицает собственную причастность к казни, вопреки словам его сестры, и приводит две фамилии участников, которые нигде более не фигурируют: Клещев и Дерябин. Дитерихс не нашёл нужным привести показания Якимова в полном виде и не назвал Клещева и Дерябина участниками убийства. Стало быть, в действительности, Дитерихс не счёл его рассказ полностью достоверным, а только в том, что касалось Никулина. В книге Дитерихса фамилия Клещева не названа совсем, а Дерябин есть в списке из 29 человек команды Якимова, которая пополнила тюремную охрану дома Ипатьева в конце мая.
Летемин передавал Сергееву рассказ Стрекотина об участии в казни Юровского, Павла Медведева и латышей. Проскуряков настаивает на том же: «Андрей Стрекотин стоял у пулемёта в нижних комнатах. Это я очень хорошо помню. Он всё обязательно видел» [«Гибель Царской Семьи» Франкфурт-на-Майне: Посев, 1987, с.277].
Но имя Стрекотина в качестве участника убийства или наблюдателя отсутствует в советских версиях.
Дитерихс приводит из показаний Якимова: «5 латышей и 5 русских из внутренней охраны, в том числе и Никулин». Расшифровку генерал даёт так: «из пяти палачей нерусских известны фамилии трех: латыш Лякс, мадьяр Вархат и Рудольф Лашер. Называли еще фамилию латыша Берзина, но утверждать, что таковой был в составе внутренней охраны — нельзя». Удостоверить и тут ничего не удалось.
Невозможность установить личность участников убийства закономерно приводит к мысли П.В. Мультатули об особой приезжей команде убийц, которую никто из тюремщиков не знал.
Мне видится ещё один допустимый вариант, кажущийся чем-то предпочтительнее, т.к. он практически исключает домыслы, основываясь на имеющемся удостоверяемом минимуме. А именно: подлинными участниками убийства следует назвать едва ли только одних Юровского и Ермакова. Остальные, даже если получили оружие, фактически оказались не задействованы в убийстве или же их участие осталось минимальным.
П.В. Мультатули в книге «Свидетельствуя» пришёл к выводу, что все те откровения с 1919 г. по 1965-й в принципе несочетаемы между собой и доказывают только одно: неучастие большинства тех лиц в злодеянии или сокрытие главными из них правды. По сравнению с его разбором данных, и с тем, каковой сделан по вопросу правдивости П.С. Медведева и его причастности, произвольные суждения Ю.А. Жука в «Вопросительных знаках» оказываются ничего не стоящими. Виктор Корн также всяко-разно демонстрирует недостоверность показаний самозванцев в 1960-е, но собственный его список по фальшивке И. Мейера ничем не лучше.
Тут многое как в ситуации вокруг убийства Императора Петра III: сомнения вызывают рассказы, в которых «не чувствуется непосредственного впечатления, зато слишком много общих мест». Так с М. Медведевым, который просто воспроизводит тексты П. Медведева и Я. Юровского. В отношении Петра III аналогичный полный разнобой в описании убийства, касающийся личностей убийц, приёмов совершения преступления, заказчиков, времени и месте смерти сделал возможным появление версии о том, что в действительности никто не убивал Петра III 3 (или 6) июля 1762 г. [М.А. Крючкова «Триумф Мельпомены. Убийство Петра III в Ропше как политический спектакль» М.: Русскiй Мiръ, 2013, с.33, 93, 269].
Версия временного (до 6 июля) спасения Петра III (полностью устраняющая вину Екатерины II в его смерти) имеет явную аналогию с предположениями Саммерса и Мангольда, сделанными ввиду сильного недоверия к используемым следователем Н.А. Соколовым свидетельствам. Но несочетаемость показаний 1918-1919 с признаниями 1963-1965 скорее приводит к другому способу убийства, чем к версии спасения.
Если следовать предположению П.В. Мультатули, Павел Медведев с одной стороны, не принимал участия в убийстве, с другой – передавал описание преступления, несколько отдалённое от действительной. Показания против Медведева опрошенных ещё в 1918 г. лиц, включая его жену, столь же противоречивы и неубедительны. Но эти показания, безусловно, служили поводом для усиленного давления на П.С. Медведева с требованием полного сознания для окончательного прояснения картины преступления.
Престон не смог бы сказать о пытках, не имей источника, прямо относящегося к расследованию. Следовательно, никуда не деться от связи Белоцерковского с Престоном. Именно к ней могут относиться данные Ласье о слишком близких компрометирующих отношениях следствия с представителями Антанты. Или же – к Ч. Эллиоту.
Касвинов приводил из фондов ЦГАОР очень близко ко времени смерти Медведева такой рапорт министра иностранных дел адмирала Колчака И.И. Сукина: «11 февраля 1919 г. №322. Омск. Управляющему делами Министерства иностранных дел Г.Г. Тельбергу. Милостивый государь Генрих Густавович! Выясняется необходимость [!] сообщить материалы по делу об убийстве царя не только [!] английскому высокому комиссару Чарльзу Эллиоту, но и заместителю французского высокого комиссара г-ну Мартеллю. Последний передаст их шифром в Париж, Вашингтон и Лондон. Подпись: Сукин, следователь» [М.К. Касвинов «Двадцать три ступени вниз» Фрунзе: Кыргызстан, 1990, с.47-48].
Хотя в исторической литературе, в отличие от данных о политическом влиянии Престона и Эллиота, не имеется достаточного числа сведений по Мартеллю, ввиду его кратковременного пребывания в Сибири, стоит отметить, что атаман Краснов приводил в своём романе распространявшиеся к 1920 г. сведения о его личности: «Граф де Мартелль – видный масон. Не коньячный, конечно, а генерал… Он приехал к адмиралу Колчаку – и… чехо-словаки изменили, а генерал Жанен предал на смерть Колчака. Настало время нажать кнопку – её нажали – и Колчака не стало. Перед крушением Деникина Мартелль был у него. Теперь он едет к Врангелю» [П.Н. Краснов «От Двуглавого Орла к красному знамени» М.: Айрис-пресс, 2005, Кн.2, с.429].
Тот же мотив использовал через год после выхода романа Краснова эмигрантский публицист. «Начиная с 1919, меня крайне интересовал граф де Мартель, французский верховный комиссар для белых армий и для лимитрофов. Есть ли что-нибудь роковое в его лице, в голосе, в манерах? Оказывается, ничего: обычный французский дипломат, архилюбезный, архикрасноречивый, архипредупредительный. Никакой угловатости, никакой отличительности, никакого особенного поворота зрачка… А между тем этот человек был определённым джеттаторэ. С его приездом в Сибирь счастье изменило Колчаку – начался развал, закончившийся иркутской трагедией. С его приездом в Закавказье кончается кратковременное цветение южных республик: падает Баку, агонизирует Тифлис и де Мартель переезжает в Крым» [А. Ветлугин «Герои и воображаемые портреты» Берлин: Русское творчество, 1922, с.168].
Ветлугин (Рыдзюн) зовёт этого Каменного Гостя не причиной беды, а её вестником, и нарочито отодвигается от знаменитого романа Краснова, ссылаясь на собственное мнение годами ранее. Поскольку в 1919 г. Ветлугин и Краснов оба некоторое время проживали в Батуме, возможно их взаимное информационное влияние как в ту, так и в другую сторону, а также наличие общего источника.
Не преувеличивая сверх необходимого исторической точности содержания романов Петра Краснова, очень во многом, но не во всём верного, стоит отметить существование таких данных, не выдуманных самим автором, а заимствованных и сочтённых важными.
Как отмечает Г.К. Гинс про адмирала Колчака: «голова его была полна антимасонских настроений. Он уже готов был видеть масонов и среди окружающих, и в Директории, и среди членов иностранных миссий». Не «Протоколы сионских мудрецов» создавали такие воззрения, нет, именно популярность «Протоколов» вызвана реально сознаваемым опасным масонским политическим влиянием. А.В. Колчак с такими союзниками осенью 1919 г. стал лучшего мнения о Германии: «Ориентацию менять, что ли? – с каким-то отчаянием вырвалось у него» [Г.К. Гинс «Сибирь, союзники и Колчак» М.: Айрис-пресс, 2013, с.464, 478].
В современной краткой справке даётся информация о графе Мартелле, несколько согласующаяся с данными Краснова. «В 1919 г. – сторонник сепаратных переговоров Франции с большевиками» http://www.hrono.ru/biograf/bio_m/martel_de.html
Подписанный Мартеллем с Врангелем осенью 1920 г. относительно эвакуируемых русских «договор о покровительстве не был приведён в действие», блокада большевиков была прекращена, правительство Франции отказалось от возложенных на себя обязательств перед Врангелем [П. Ковалевский «Последнее русское правительство» // «Часовой», 1986, №658, с.11].
В декабре 1921 г. меньшевик Мартов отмечал: «за эсеров хлопотал настойчиво французский посол de Martel» (Ю.О. Мартов «Письма и документы»).
Следовательно, отношения с такими лицами как Мартелль, Эллиот или Престон действительно компрометировали следствие.
Саммерс и Мангольд пишут: «насильственная смерть Медведева не имела никакого смысла, если он был действительно свидетелем убийства» (с.125).
Это всего одно из допустимых предположений. Пытки слишком часто используют к свидетелям, нежелающим идти на откровенность (а откровенность авторы «Досье» увидели в показаниях Медведева). Признание грозило смертью, отсюда уход в отказ, и – пытки. Но если предположить чью-то заинтересованность именно в смерти, то можно ориентироваться на мнение Дитерихса о сокрытии Павлом Медведевым всей правды об убийстве. Тогда в смерти его будет заинтересован тот, кто не желает, чтобы правда всплыла.
Томас Престон, выдвигавший недостоверные описания своих отношений с красными, относится именно к этой категории.
Ссылка Престона на рассказ Белоцерковского в эмиграции, если интервьюеры всё правильно записали, – дезинформация, с целью скрыть собственную причастность к расследованию, того требовали интересы Престона. Насколько это поддаётся выяснению, Белоцерковский не сопутствовал ему в Литве или Британии. Он принимал участие в организации отделов РОВС в Китае в 30-е [В.В. Марковчин «Три атамана» М.: Звонница, 2003, с.210].
Белоцерковский находился там с самого начала 1920-х, когда он вошёл в «Монархический центр» вместе с дальневосточным политиком В.Ф. Ивановым [«Русская военная эмиграция» М.: Гея, 1998, Т.1, Кн.2, с.470].
В.Ф. Иванов был из тех монархистов, которые обвиняли Британию в устроении февральской революции. В этом он не только повторял данные П.Г. Курлова и княгини Палей, но и добавил имя писателя Хью Уолпола. «Под флагом победы над врагом, английский посол в России, Бьюкенен, при участии начальника английской пропаганды, Гюге Вальпол, провёл русскую революцию. Исключительная роль английского посла в России Бьюкенена в организации февральской революции и тесная его связь с русскими масонами, которых он поддерживал морально и материально, доказана». То же самое дал опыт Белого Движения: «по проискам Англии были приняты меры к расчленению России, путём отторжения от неё окраин и насаждению на них английских и американских капиталов» [В.Ф. Иванов «Император Николай II» Харбин: Монархическое объединение, 1939, с.72-73].
Всё это приблизительно точно написано. Уолпол действительно возглавлял бюро пропаганды британского правительства в России. Чем именно он занимался в феврале, точно не установлено, но после переворота, по воспоминаниям Бьюкенена, Уолпол «просил, чтобы, выступая на митингах, я давал понять, что всем сердцем поддерживаю свершившуюся революцию. Я так и делал». Как именно был задействован Бьюкенен в заговоре Мильнера помимо предварительных связей с русскими сторонниками переворота, ещё предстоит выяснять. Не обязательно именно Бьюкенен руководил всеми, и даже скорее всего это был не он.
В 1921 г. сближение Белоцерковского с В.Ф. Ивановым не доказывает, что они оба тогда разделяли представления, изложенные в 1939 г. В начале 1919 г. Белоцерковский мог питать иллюзии относительно «помощи» Англии и сблизиться с Престоном, политическое значение которого делало сотрудничество консула с контрразведкой неминуемым. Монархистом Белоцерковский наверняка был и в начале 1919 г. Хотя нелегко точно установить, когда, например, М.К. Дитерихс придрейфовал от революционных увлечений 1917 г. к монархической политической программе книги «Убийство Царской Семьи».
В сентябре 1917 г. Керенский назначил его генерал-квартирмейстером Ставки. В таком качестве Дитерихс, по воспоминаниям командира ударного батальона, находившегося в Ставке, убеждал всех, в том числе Духонина: «волна большевизма неизбежна, как стихия; бороться против неё – это значит увеличивать число жертв. Она, как пламя, должна распространиться, чтобы спалить всё, что ей препятствует, но, не имея пищи для пожара, потухнет сама, и только тогда, но не раньше, тем, кто уцелеет, можно будет начать работу на восстановление разрушенного». Дитерихс гипнотизировал «Духонина своим убеждением, что выхода нет», находясь к Духонину «ближе всех» [В.К. Манакин «Последняя русская ставка» // «Донская волна» (Ростов-на-Дону), 1918, 25 ноября, №24, с.11].
То, что генерал Краснов, дерзостно искавший выхода, не складывая оружия до последней возможности, не получил подкреплений в походе на Петроград, виновна отнюдь не капитулянтская позиция Дитерихса, а то, что генерал-квартирмейстер оказался прав: тогда одолеть большевиков было невозможно. Но пытаться стоило всегда.
Дитерихс не являлся сторонником красных, т.к. отказался служить Крыленко сразу, 8 ноября 1917 г., однако в ту пору нет свидетельств его монархических настроений: очевидец П.Н. Врангель, историк П.Н. Милюков в целом подтверждают одно: Дитерихс поддерживал Керенского не через силу, как несомненный монархист Краснов, а «сохраняя полную лояльность», как выражается Деникин, видя в позиции Духонина и Дитерихса общий последовательный оппортунизм, примиренческое желание видеть межпартийное социалистическое правительство [А.И. Деникин «Очерки русской смуты» М.: Айрис-пресс, 2005, Кн.2, с.98, 140].
Нежелание борьбы вполне выразилось и в том, как Дитерихс отговаривал Духонина покидать Могилёв в качестве верховного главнокомандующего, не подчиняться Крыленко, как того желал Станкевич. Формально, конечно, Станкевич в споре ошибался, никакой борьбы Духонин как беглец не мог бы вести в прежнем качестве. Дитерихс следовал военной этике [В.Б. Станкевич «Воспоминания» М.: РГГУ, 1994, с.162].
Такая позиция привела к гибели Духонина, в чём не следует винить одного Дитерихса, т.к. Духонин сам принимал решения и нёс за них ответственность. Оставшись, а не убежав, Духонин смог навсегда утвердиться в качестве героя, а не всего-навсего приспешника Керенского. Но и здесь наблюдается размывание определённых убеждений революционным хаосом. Дитерихс не сторонник большевиков и не вполне ясно выраженный противник, он предпочитает компромиссы и следование за стихией событий, а не предопределение их.
То же самое можно заметить на Восточном фронте, где Дитерихс появляется во главе чехов. 18 августа 1918 г. во Владивостоке А.П. Будберг в дневнике сомнительной подлинности писал: «Толстов мне рассказал, что, когда началось разграбление магазинов, то он обратился к командующему чехами генералу Дитерихсу, надеясь на то, что тот – русский генерал генерального штаба; на жалобу Толстова, что чехи грабят, Дитерихс ответил: «и дальше будем поступать так же, у нас ничего нет, и взять нам неоткуда; русского же нам жалеть нечего»» [«От первого лица» М.: Патриот, 1990, с.144].
Чехи тогда явились главной антисоветской силой, и Дитерихс первоочерёдно держался за них. В ноябре 1918 г. Дитерихс определял себя: «прежде всего чешский доброволец». Только с весны 1919 г. Дитерихс выдвигается как главный оппонент Гайды, но всё равно остаётся настроен безусловно в пользу союзников, чего нельзя сказать про Иванова-Ринова и Сахарова [С.П. Мельгунов «Трагедия адмирала Колчака» М.: Айрис-пресс, 2004, Кн.1, с.449, Кн.2, с.132, 135, 311].
Когда произошёл переворот адмирала Колчака, Михаил Дитерихс в Уфе не торопился исполнить приказ об аресте эсеровского Комуча, по инерции ориентировался на прежнюю демократическую власть. Вместе с тем, Дитерихс покинул Чехословацкий корпус, который перешёл на охрану Транссибирской магистрали, перестав быть самой активной антибольшевицкой силой [В.Ж. Цветков «Михаил Константинович Дитерихс» // «Вопросы истории», 2013, №2, с.41].
До самого конца 1918 г. Дитерихс не переставал быть оппортунистом, признав Колчака и перейдя в его распоряжение, увидев, что Верховный Правитель устоял, возглавив все Белые силы.
Всё это необходимо выяснить ради важного вывода: 17 января 1919 г. Михаил Дитерихс получил назначение вести руководство расследованием Екатеринбургского злодеяния вовсе не за монархизм. Скорее за чехизм, антантизм и даже демократизм. Именно демократом его считали в конце года.
В эту последовательность поведения за 1918 г. вклинивается поступок, не подходящий для кажущегося чехиста-демократа. В сентябре от Дитерихса в его должности начальника штаба чехословацких войск поступила телеграмма военному министру Сибирского правительства. Дитерихс испрашивал 10 тыс. рублей сверх тех десяти тысяч, которые выделило Уральское областное правительство на розыск Царской Семьи. 19 сентября этот вопрос обсуждался в Административном совете [«Процесс над колчаковскими министрами» М.: МФД, 2003, с.76-77].
За этой телеграммой может крыться какая-то особая история, приведшая в результате Михаила Дитерихса к руководству расследованием. Едва ли сам генерал носил в себе стремление отыскать Царя и первый вызвался обеспечить организацию поисков.
Расследование убийства Царской Семьи сделало М.К. Дитерихса носителем монархической идеи.
Назначивший Дитерихса адмирал Колчак сам не был тем убеждённым и последовательным монархистом, каким стал Дитерихс уже после назначения. Историк С.П. Звягин считает, что среди американцев Колчак успел познакомиться «с преимуществами их государственного устройства и политической жизни», из-за чего, например, 18 февраля 1919 г., выступая в Перми, Колчак обещал основываться на демократическом принципе, насколько это не будет мешать войне. В начале июня адмирал повторил то же: «только суровые военные задачи заставляют иногда поступаться и в условиях борьбы вынуждают к временным мероприятиям власти, отступающим от таких начал демократизма, которые последовательно проводит в своей деятельности правительство». Мне не понятно, почему историк видит в приведённых словах Колчака «мысль о необходимости и целесообразности насилия» [С.П. Звягин «Правоохранительная политика А.В. Колчака» Кемерово: Кузбассвузиздат, 2001, с.50, 52].
Представление о каких-то американских преимуществах похоже на выдумку. В начале 1918 г. Колчак писал в автобиографии, что общественное мнение в США усмотрело «в большевизме идеологию российского демократизма» [В.В. Синюков «Александр Васильевич Колчак: учёный и патриот» М.: Наука, 2009, Ч.2, с.50].
Это не могло располагать адмирала Колчака к проамериканским ориентирам.
Джона Голдберг, историк, куда более осведомлённый о мнимых преимуществах США в правоохранительной сфере, пишет о времени посещения Штатов Колчаком в 1917 г.: «Ни одно из событий, произошедших в течение безумного правления Джо Маккарти, даже близко нельзя поставить с тем, что навязали Америке Вильсон и его прогрессивные коллеги». «В штате Висконсин государственный чиновник был осуждён на два с половиной года за критику в адрес развернутой Красным Крестом кампании по сбору средств. Голливудский продюсер был посажен на 10 лет за создание фильма, в котором изображались злодеяния британских войск во время американской революции. Один человек был привлечен к суду за то, что он в собственном доме рассуждал о том, почему он не желает покупать облигации «Займа свободы»». «В феврале 1919 года суд присяжных в городе Хаммонд, штат Индиана, всего за две минуты оправдал человека, который убил иммигранта, крикнувшего: «К чёрту Соединённые Штаты!». В 1920 году продавец магазина одежды в городе Уотербери, штат Коннектикут, получил шестимесячный тюремный срок за то, что назвал Ленина «одним из самых умных» лидеров в мире. Американка Роза Пастор Стоке была арестована, предстала перед судом и была осуждена за то, что сказала, обращаясь к группе женщин: «Я за народ, а правительство за спекулянтов»» [Д. Голдберг «Либеральный фашизм» М.: Рид Групп, 2012, с.122, 125].
Таких примеров насчитывались десятки тысяч по новому военному закону. Однако в Штатах сверх того процветал суд Линча, в силу чего, когда агент Уолл-стрита в России Р. Робинс к осени 1917 г. добился у банкира У. Томпсона финансирования Временного правительства, А. Буллард замечал: в американском штате Монтана «носителей таких крамольных идей, как А.Ф. Керенский, вешали без суда и следствия как “нежелательных граждан”» [С.В. Листиков «США и революционная Россия» М.: Наука, 2006, с.393].
Т.е., Джон Рид нисколько не кривил: «за всё время войны во исполнение закона о шпионаже было осуждено не более дюжины германских агентов, но зато тюрьмы были переполнены осуждёнными по этому закону тысячами американских социалистов», – включая туда и самого Джона Рида [И.А. Белявская «Теодор Рузвельт и общественно-политическая жизнь США» М.: Наука, 1978, с.283].
Да и когда война окончилась, в 1919-1920 гг., как писал заместитель министра труда США Л. Пост, чья книга вышла в 1923 г. в Чикаго, арестованных иностранцев сгоняли «вместо иммиграционных пунктов в тайные места», где подвергали их «различного рода пыткам» [«Дипкурьеры» М.: Политиздат, 1973, с.43].
Наличие не то что у информационно искалеченных граждан СССР или детей поколения 1990-х, мифа о каких-то достоинствах американской демократии и самого демократического принципа, а у историка, который собрал всю литературу о правлении Колчака – и ровно ничего о политике Вильсона – приводит к полной неспособности понять смысл исторического процесса в его политическом выражении. Заявленный в предисловии метод исторических параллелей не применялся С.П. Звягиным за пределами русских регионов – что всегда характерно для ложной демократической апологетики. |
