Приобрести книгу в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15516/
Демократический принцип заключается в народовластии, каковое осуществляется путём голосования. Именно от него временно отступает А.В. Колчак в силу необходимости вести войну, обещая демократию, т.е. Верховную власть народного голосования, только после победы. Насилие следует отличать от применения силы, однако принципы демократии не имеют ни малейшего отношения к охране права и никак не могут быть полностью отождествлены.
С.П. Звягин смешал политический принцип выборности с необходимостью применения силы при ведении военных действий и для пресечения активности, подрывающей политической строй, осуществляющий эти действия, смешал с третьей отдельной правовой стороной и законностью, которую декларировал А.В. Колчак. Так С.П. Звягин увидел в объявленном несоблюдении демократических принципов санкцию на нарушение законности. Если таковой терминологический абсурд разделял А.В. Колчак, то С.П. Звягин должен был не согласиться со смешением демократии и права, а не повторять ошибку. Однако приведённые суждения Колчака скорее указывают на приписывание историком адмиралу собственной ошибки терминологической демократизации правоохранения.
На самом деле адмирал Колчак повторял мысли, выраженные 17 августа 1918 г. в Томске Гришиным-Алмазовом Областной Думе: «Нужна твёрдая власть, которой население верило бы, которую слушалось бы, на которую оно могло опереться; если такая власть будет – нам ничто не страшно. Может, мне зададут вопрос, почему я ничего не сказал о народоправстве? Но ведь народоправство есть та самая идея, за которую армия борется, умирает. На наших знамёнах написано тоже, что и на ваших: «Учредительное Собрание». Армию в нежелании народоправства заподозрить нельзя, она отвечает на это своей кровью, однако армия понимает, что бывают моменты государственной жизни, когда если не вполне, то отчасти приходится поступаться самыми дорогими лозунгами. Я говорю смело, открыто, в данный момент идея народоправства в полном объёме, впредь до успокоения средство непригодное, слишком сильное [!] могущее расшатать надорванный организм больной России» [«Сибирский Вестник» (Омск), 1918, 21 августа, №4, с.2].
В статье В.И. Шишкина о генерале Гришине-Алмазове эта речь приведена по стенографическому отчёту в другой редакции, но смысл один. Историк увидел постепенный переход Гришина на более правые политические позиции, характерный для деятелей Белого Движения [«Контрреволюция на востоке России» Новосибирск, 2009, с.184-195].
Все говорили о демократизме в том смысле: «основным признаком демократизма» является «участие народных масс в государственном управлении судьбами страны». Замечался также другой показатель: «демократизируется не только управление, демократизация совершается во всех сферах общественной жизни, причём особенно жестокая война идёт в сфере имущественных отношений» [«Курганская свободная мысль», 1919, 2 февраля, №29].
Демократия понимается как принцип равенства, воплощаемый в народоправстве. Сверх того, уравнительная демократизация в имущественной сфере означает войну – передел собственности, насильственные захваты по формуле «грабь награбленное». Следовательно, февралистские мысли о демократизации в колчаковских газетах оправдывали насилие, а вовсе не отступления от демократизма.
«Разнузданность» этой демократической печати в Сибири критики воцарившейся свободы слова летом 1919 г. сравнивали с безумием разбойника. Эти совершенно справедливые суждения считал отвратительными поклонник народовольцев, оказавшийся совершенно несостоятельным политиком в чужом для него стане Белых Владимир Крутовский. В мае 1919 г. Крутовский называл предателями сибирского дела министров Вологодского и Серебренникова за заслуженный разгром Сибирской Областной думы – демократия и контрреволюция никак не уживались [А.В. Броднева «Кто Вы, доктор Крутовский?» Красноярск, 2014, с.264].
Произнося речь в Екатеринбурге, Верховный правитель излагал всё ту же руководящую мысль: «безвозвратно прошло то время, когда власть могла себя противопоставлять общественности, как силе ей чуждой и даже враждебной. Новая свободная Россия должна строиться на фундаменте единения власти и общественности». Временным отступлением от такого демократизма было объявлено следующее: «большевизм справа, базирующийся на монархических принципах, но, в сущности, имеющий с монархизмом столько же общего, сколько большевизм слева имеет общего с демократизмом, и подрывающий государственные основы страны – ещё много времени после этого потребуют упорной борьбы с собой. Я не мыслю себе будущего её строя иначе, как демократическим. И не может он быть иным» [Г.К. Гинс «Сибирь, союзники и Колчак» Пекин, 1921, Т. II, с.126].
Т.е., А.В. Колчак проговаривался, что в данный момент наступившее единение с общественностью является демократической демагогией, ибо никакой единой общественности нет. Не считая даже большевизма, поскольку сторонники конституционной партии являются противниками эсеровской партии, а монархические настроения безусловно враждебны тем и другим, то, если, настанет, например, единение с эсерами, но будет вражда с остальной общественностью, и т.д. Сами эсеры раскололись по меньшей мере на три враждующих блока.
Время антидемократической борьбы с общественностью, стало быть, не минуло. Неудача адмирала Колчака в объединении общественности на антимонархической платформе доказала ошибочность и смертельную опасность проведения демократических принципов.
Весьма точно провал политики А.В. Колчака сформулировал историк В.В. Журавлёв: «боясь “пойти по пути реакции”, они неизбежно скатывались на “гибельный путь партийности”. Мало провозгласить диктатуру, нужно иметь волю её осуществить». В Белой Сибири «не проявили необходимой последовательности» [«Гражданская война в Сибири» Красноярск: КГУ, 1999, с.41].
Сравнительно с таким объяснением исхода войны хорошо видна вся несостоятельность оценки переворота 1918 г., сделанная современным биографом В.М. Чернова: «Белогвардейская диктатура, опиравшаяся на реакционное офицерство, реставрировала монархические порядки». Плохо не то, что биограф лидера партии эсеров желает выставить своего героя в самом выгодном свете. Дурно, что это оказывается невозможным без выкапывания из павших руин советской пропаганды самых постыдных нелепостей о монархизме, и без сочинений новых абсурдных вымыслов об эсеровской партии демагогов, террористов и экспроприаторов: «партия, исходившая из демократических принципов и нравственных норм, стремившаяся в своей внутренней организационной структуре и политических отношениях развивать установки плюрализма и демократии, увидевшая смысл своего политического существования в 1917 г. в предотвращении гражданской войны, «примирения непримиримого», по своей сути не могла оказаться победительницей». Всё так безнадёжно запущено, что отстаивание правоты социалистической идеологии требует отрицать даже тоталитарный характер советского государства, в отличие от фашистских Италии и Германии. Сходство между ними объявляется формальным и внешним [О.В. Коновалова «В.М. Чернов о путях развития России» М.: РОССПЭН, 2009, с.132, 149, 228].
Всё обстоит куда сложнее, режимы проходили разные фазы. Многие признанные исследователи позволяют себе утверждать, что до 1938 г. «в свои ранние годы режим Третьего рейха тоталитарным отнюдь не был» [Х. Арендт «Люди в тёмные времена» М.: Московская школа политических исследований, 2003, с.28].
Про советский режим такое можно сказать разве что о первых месяцах до Брестского мира, когда пленный генерал Краснов остался в живых. Но не когда ему пришлось бежать, спасаться и прятаться. НЭПом не прикрыться, он временная и вынужденная передышка.
Можно выявить непреложное правило: какие бы оправдания советского большевизма ни придумывали энтузиасты, точно такие уже использовали и продолжают пускать в ход неонацисты. Похожи режимы – одни и реабилитационные приёмчики.
Говорят, например, про культ победы 1945 г. – народ же воевал, не партия, а народ героически прекрасен и безупречен. Вот и про немцев как тогда не сказать: не НСДАП, а «деды» воевали. Против по правде кошмарнейшего советского режима. Да и Англия сама войну объявила Германии – значит немецкие деды вели войну справедливую, защитную. И так что ни возьми. Весь культ 9 мая построен на таких лицемерных двойных стандартах, как и ревизионистские реабилитации нацизма.
С начала 1919 г. расставание Дитерихса с демократическими иллюзиями вроде изложенных адмиралом Колчаком или историком С.П. Звягиным, составляет немалое достоинство мировоззрения руководителя Екатеринбургского расследования. Одна антантофильско-антинемецкая пелена продолжала мешать его зрению, в частности, не дав раскрыть действительную роль Томаса Престона, но и она, как будет видно, прореживалась.
Дитерихс потому и не написал мемуаров о своей деятельности до возглавления расследования, потому что, только занявшись им, Дитерихс определённо пришёл к монархизму, впервые перестав быть оппортунистом, пойдя против течений в верхах, поддерживаемый затаённым общеармейским и народным монархизмом (каковой часто наблюдает К.В. Сахаров, постоянный оппонент Дитерихса в чисто военных вопросах).
В результате, несмотря на несколько критическое отношение к личности адмирала Колчака, М.К. Дитерихс приблизился к когорте генералов-монархистов, составлявших главную опору Верховного Правителя: такие генералы как Сахаров, Каппель, Войцеховский, Розанов, Анненков до последнего держались безоговорочно преданно. В отличие от них, Дитерихс в период поражений высказывался за передачу власти Колчака Земскому собору, но против адмирала не выступил, удалившись от борьбы за власть.
Колчаку прямо изменял Гайда и прочие демократы-чехи, демократ Зиневич в Красноярске, демократически настроенный Совет Министров, решивший в пору неудач и отступления избавиться от непопулярного Верховного Правителя. Ну и, конечно, вся демократическая свора представителей Антанты, действия которых убедили Колчака, что лучше оставить золотой запас большевикам, чем англичанам, французам и чехам.
Опираясь на демократические круги и демократическую идеологию, адмирал Колчак вредил себе и Белому Движению во всех отношениях. Однако отрицательная демократическая составляющая не отменяет преобладающего значения борьбы, которую вели Белые националисты в защиту русской культуры от её уничтожения красными, с некоторым, причём лишь потенциальным ущербом, одной только культуре политической, при всём её значении для национальной жизни.
В силу чего стремление советских националистов представить красных большими патриотами решительно опровергается правильно проведёнными сравнениями. В стремлении объединить принципиально враждебные друг другу русские национальные традиции и советский коммунистический патриотизм, Вадим Кожинов ошибался, преувеличивая участие русских масонов в Белом Движении: большинство из масонов занимало позицию Керенского или Некрасова, враждебную генеральским диктатурам и уклоняющуюся от их поддержки.
На анкету И.И. Серебренникова в июне 1917 г. масон Некрасов ответил, что он за автономию Сибири, за развитие децентрализации и за национально-территориальное федеративное деление России – ни дать ни взять, РСФСР и СССР. Вот и решил Н.В. Некрасов в разгар успехов Белого Движения в августе 1918 г. уехать к большевикам, решив, что в Омске ему нечего делать.
Вадим Кожинов прямо ошибается, причисляя к масонам (доверившись Берберовой) Чебышева, Челищева, Колокольцева, Бернацкого, Трубецкого, Астрова и Фёдорова [В.В. Кожинов «Россия. Век ХХ (1901-1939)» М.: Эксмо, Алгоритм, 2005, с.185].
Т.е., вместо 8 из 18 человек в конституционно-демократическом правительстве Деникина настоящим масоном был всего один – В.А. Степанов. И то, к 1918 г. все масонские связи были разорваны, масонская организация была создана для устроения свержения Монархии и установления своего правительства. В Уфимскую Директорию из 5 человек входили два масона – эсеры Авксентьев и Зензинов, но переворот 18 ноября с ними покончил. Антанта поставила во главе Северного и Северо-Западного правительств масонов Чайковского и Лианозова, но эти правительства играли роль третьестепенную, а монархист Юденич готовился избавиться от них при занятии Петрограда.
Т.е., М.В. Назаров, которому оппонировал Кожинов, совершенно прав: Белые Армии Колчака и Деникина были правее своих вождей, а роль русских масонов при них была незначительной. Надо понимать, что преобладающая группа генералов-монархистов вокруг Колчака, Деникина, Богаевского при взятии Москвы служила бы гарантией против нового феврализма, несмотря на потенциальную опасность повторения смуты, которую нёс стране демократический лозунг Учредительного собрания.
По сведениям монархистов, эмигрировавших из разных областей России, самое благожелательное отношение к себе в народе они находили в Сибири [«Российская военная эмиграция» М.: РГГУ, 2007, Т.4, с.16].
П.Н. Краснов в рецензии на «Российскую контрреволюцию» отмечал данные Н.Н. Головина об усилении монархических симпатий в Сибири и на Урале. «При описании Омского переворота и настроений Сибирской общественности, генерал Головин отмечает разительную перемену политических убеждений в Сибирских массах. Эта переоценка прежнего, Царского режима, при соприкосновении с исторической правдой, происходила, проникала глубоко, как в среду Русских изгнанников, так и в Русской подпольной толще, недоступной для чекистского глаза. Народ, познавая то, что было и сравнивая с тем, что происходит на его глазах, как бы прозревал. Урал, где было много рабочего населения и Сибирь, где всегда жили областнические настроения – раньше не были особенно монархически настроены. К Омскому перевороту именно на Урале и в Сибири – началось сильное поправение» [«Часовой», 1938, 25 марта, №209, с.25].
Стоит тут отметить, что Н.Н. Головин не совсем прав, т.к. промонархический поворот на Урале и всюду, как в Петрограде, Москве или на Украине, произошёл к январю-марту 1918 г. Это отмечает В.П. Аничков в Екатеринбурге, после провала его попытки организовать для местных выборов в Учредительное собрание республиканскую партию.
В дальнейшем углублялось не только прозрение, но и противостороннее обманное одурение: «Летом 1918 г. я пересекла Урал в экипаже. В каждой деревне, где мы останавливались сменить лошадей, попадались большевистские агитаторы. Слушать их ужасные речи собирались огромные толпы крестьян» [Е.К. Брешко-Брешковская «Скрытые корни русской революции» М.: Центрполиграф, 2006, с.282].
С начала 1919 г. не соглашение партий, не восстание чехов, а расследование Екатеринбургского злодеяния стало для Дитерихса главным – как следует из уклонения генерала от описания своей роли во фронтовых операциях в роли командующего Сибирской армией и Восточным фронтом, начальника штаба Верховного Главнокомандующего, военного министра Колчака.
Дитерихс понял, что вся Гражданская война – следствие свержения Царя, а его убийство – высшее проявление национального раскола, уничтожительной силы революционной ненависти и теоретических заблуждений западных пантеистических философий.
Процесс осознания этого шёл тем успешнее, чем дальше Дитерихс углублялся в материалы расследования, знакомился с подлинным обликом Царской Семьи, значением Самодержавного строя и национализма через сближение с монархистами.
Такой человек, каков Дитерихс, к февралю 1919 г. не мог успеть сфальсифицировать показания Павла Медведева или решить отправить его на тот свет. Другое дело Н.О. Белоцерковский. Большинство офицеров в Белом Движении были монархистами. На 1921 г. Белоцерковский входил в «монархический центр», нет причин считать иной его позицию в начале 1919 г. (теоретически это остаётся маловероятным). Монархизм мог быть причиной излишнего рвения на допросе П.С. Медведева.
В коллективной монографии «Урал в Гражданской войне» (1989, с.186) указано, что полковник Белоцерковский жил в Екатеринбурге на квартире брата одного из коммунистов, что подпольщики каким-то образом собирались использовать, но не говорится о последствиях.
В связи с чем не помешает отметить ещё одну общность: косвенно подтверждает версию Т. Престона о гибели Медведева один Я. Юровский: «по неточным сведениям он погиб от пыток», не хотел давать показаний, выдан белым предателем. Записка Юровского за 1922 г. впервые опубликована в №0 журнала «Источник» за 1993 г. (с.116).
Генрих Иоффе, который без всяких оснований обвинял колчаковцев в убийстве следователей Намёткина и Сергеева, ссылался на воспоминания уральского чекиста Н.Ф. Пазникова, опубликованные в 1969 г., что Павла Медведева выдала медсестра, которой он говорил, что белые газеты врут об ужасах содержания Царской Семьи. «Он был арестован и после жестоких пыток в марте 1919 г. расстрелян» [Г.З. Иоффе «Великий октябрь и эпилог царизма» М.: Наука, 1987, с.327, 362].
Однако едва ли возможно подтвердить существование таких газет и совсем просто опровергнуть вымысел о расстреле. Юровский такой промашки не делает.
Сокрытие Престоном своего участия в расследовании вместе с Белоцерковским указывает на неблаговидный характер этого участия, вплоть до возможной причастности к гибели Павла Медведева.
Такое предположение стоит выдвинуть именно в рамках сравнительных характеристик версий для демонстрации сомнительного характера теорий Саммерса и Мангольда. Неспроста госсекретарь США Генри Киссинджер обозвал их «Досье» словами «куча дерьма» [Р.К. Масси «Романовы. Последняя глава» Смоленск: Русич, 1998, с.36].
Невидимая фигура Томаса Престона начинает повисать над всем Екатеринбургским действом. Он на короткой ноге с организаторами убийства Царской Семьи при красных, и он в курсе всего расследования при белых, но всё что мы знаем о его действиях и мотивах – слегка приоткрыто им самим.
Престон находился в постоянном контакте с Р. Гайдой, который засел в Ипатьевском доме и конфликтовал с Екатеринбургским окружным судом. Странным поведение Гайды звал Вильтон.
Гайда освободил начальника уголовного розыска А.Ф. Кирсту, арестованного начальником гарнизона Голицыным за подкуп свидетелей по уголовному делу. Этот Кирста с августа 1918 г. занимался расследованием Царского дела, нашёл и допросил охранника Леметина и Марию Медведеву. В декабре 1918 г. Гайда поручил Кирсте тайно от судебной власти Екатеринбурга продолжать розыск. Именно Кирста в феврале 1919 г. в Перми в качестве помощника начальника пермской контрразведки найдёт “свидетеля” Уткина, который “видел” Анастасию в том городе в сентябре. 29 апреля 1919 г. крестьянин П.А. Леонов, допрошенный Н.А. Соколовым, говорил ему, что Кирста был уверен: «Царская семья жива».
Летемин был задержан 25 июля 1918 г. и расстрелян через год при оставлении Екатеринбурга. Ещё один свидетель, Якимов, умер от чахотки 4 октября 1919 г. в Иркутской тюрьме.
Перед П. Жильяром в 1918 г. и в письменном показании 1960 г. Престон утверждал, будто влиял на большевиков, охраняя безопасность свергнутого Императора. Однако в 1971 г., опираясь на его слова Саммерс и Мангольд решили: «Престон не имел никаких определённых оснований для того, чтобы расследовать судьбу Романовых, и не проявлял к этому никакого интереса» (с.84). Это решительно не согласуется со связью как минимум с Белоцерковским, а есть ещё Гайда, Аничков и чуть ли не все сколько-то значимые лица в Екатеринбурге.
Даже в книге Вильтона, ещё один исключённый из русского перевода отрывок показывает внимание Престона к расследованиям убийств представителей Императорской Фамилии. «Консул Престон телеграфировал из Екатеринбурга, 28 октября 1918 г., что при повторном захвате Алапаевска Белыми войсками 28 сентября, тела Князей Романовых, Великой Княгини и сопровождающих лиц были найдены достаточно сохранившимися, чтобы быть опознанными, и что они были похоронены при большом стечении народа» [R. Wilton «Last days of the Romanovs» Institute for Historical Review. 1993. P.126].
Также, Ч.С. Гиббс постоянно ходил узнавать о ходе расследования именно к Престону, как к самому осведомлённому лицу. У Престона хранились вещи Анны Демидовой, убитой вместе с Царской Семьёй [«Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова», 2013, с.172, 480].
В «Досье» Саммерса постоянно приводятся противоречащие Престону сведения:
«Майор Сергей Смирнов, офицер, находившийся в Екатеринбурге в июле 1918 года, написал почти идентичный [Аккерману] рассказ об иностранцах, наблюдавших за Домом Ипатьева. Его источником был не названный американец, которого он встретил в то время, и майор узнал от него, что наблюдателем на чердаке в доме напротив был британский консул. Сэр Томас Престон никогда не подтверждал эту историю».
И почему же не подтверждал?
Н.А. Соколов допрашивал С.Н. Смирнова 16 марта 1922 г. в Париже. Протокол единственного допроса, который значится в деле следователя, сообщает о нахождении Смирнова в Екатеринбурге с 7 утра 21 июня (4 июля) 1918 г., и ничего не содержит про Престона, но авторы «Досье» использовали не допросы, а книгу Смирнова «Autour de l’assassinat des Grands Ducs», напечатанную в Париже в 1928 г.
Сергей Мельгунов не мог пройти мимо этой книги и по ней написал в «Судьбе Императора Николая II после отречения» Ч.II, Гл.6: «Смирнов с Мичичем, прибывшие в Екатеринбург 4 июля, на другой день, т.е. по старому стилю 22 июня (это был момент, когда в «доме особого назначения» происходила «крутая перемена»), посетили одного американца, который передал им, что чехи находятся уже в 80 кил. от Екатеринбурга и что глава «белой гвардии» готов действовать. Американец рассказал им, что из окна мансарды английского консула виден сад дома Ипатьева. Каждое утро консул, наблюдая прогулку Николая II, телефонировал другим консулам, что «товар ещё на станции»».
Торговую конспирацию в переписке традиционно использовали революционеры и противостоящие им спецслужбы. Согласно инструкции по ведению наружного наблюдения «телеграммы должны носить характер торговой корреспонденции, например: «Товар Чёрного везу [в] Тулу» или другую, установленную районными отделениями форму» [З.И. Перегудова «Политический сыск в России 1880-1917» М.: РОССПЭН, 2000, с.406].
Саммерс и Мангольд утверждают, находя полное соответствие с информацией управляющего делами сербской королевны Елены Петровны Сергея Смирнова: «Карл Аккерман связывался с какими-то неизвестными нам людьми, которые наблюдали за Домом Ипатьева до того момента, когда семья исчезла» (с.271).
Эти, достаточно убедительные свидетельства, ставят проблему наличия реальной цели иностранных агентов. Если они хотели спасти Государя, то почему своё участие отрицает Томас Престон? И снова проблема, возникавшая прежде. Почему материалы следствия Н.А. Соколова молчат об окружении иностранных агентов и роли Престона. С.Н. Смирнов только в самостоятельно изданной книге смог сообщить о Престоне, хотя наверняка говорил о нём и Соколову.
Томас Престон в 1950 г. опубликовал мемуары под названием «Перед занавесом». В них рассказано про обучение в Кембридже, консульстве в Екатеринбурге, затем – в Литве. О работе переводчиком на политических конференциях и даже об амплуа композитора для балета.
В 1976 г. Саммерс и Мангольд сообщили по книге «Перед занавесом» сверхважное дополнение к Смирнову и Аккерману: «в июле, по крайней мере один британский офицер тайно находился в консульстве, так как Престон пишет в своих мемуарах о «британском офицере в штатском, который проник через линию фронта от генерала Пула, командующего военными силами, высадившимися в Архангельске». Престон говорит об этом офицере, как «капитане Джонсе» и сообщил, что его послали для того, чтобы он связался с наступающими чехами» (с.272).
А в июле, Престон ошибается, Архангельск будет захвачен только 16 дней спустя после Екатеринбургского злодеяния. До 18 (31) июля британцы фактически не воевали с красными, так что отношения Престона с большевицкой верхушкой в те дни ничто не омрачало.
Саммерс и Мангольд не обнаружили, кем был капитан Джонс. Шэй МакНил в 2001 г. назвала бесспорным: «британский агент капитан Кеннет Дигби-Джонс» «передал чехам приказы, что им необходимо взять Пермь и Вятку». Историк приводит телеграмму Пуля 27 августа 1918 г.: «капитан Дигби-Джонс, которого я послал из Вологды около 10 июля, доложил, что время уже наступило, и сообщил чехам, что им следует приложить все усилия для соединения с нашими войсками под Вяткой».
В русском издании книги Шэй МакНил представлен несколько иной перевод важнейших мемуаров Престона, чем в «Досье». МакНил пишет: «Престон косвенно сообщает нам о местонахождении Дигби-Джонса, когда в своих мемуарах пишет, что ночью 15 июля «британский офицер в крестьянской одежде перешёл линию фронта от экспедиционного корпуса генерала Пуля в Архангельске и прибыл в Екатеринбург»» (ещё одна ошибка Престона: Джонс прибыл из Вологды в указанное время по н. ст.).
Из книги в книгу с 1920 г. переходило сообщение о еврее с чёрной бородой, прибывшем из Москвы накануне убийства 4 (17) июля. Вильтон считал, что им оставлена надпись из поэмы Гейне. Пётр Мультатули полагает, что он привёз приказ Шиффа о «ликвидации». Но им не удалось безусловно доказать реальность такого лица и установить его личность.
|
