|
«Освобождение Крыма»; «последняя страница Гражданской войны»… Именно так до самого краха СССР именовала победу над Врангелем и взятие полуострова осенью 1920 года советская пропаганда. Пышно отмечались годовщины, писались книги, снимались фильмы, слагались песни, стихи. Устраивались многолюдные митинги, произносились цветистые речи. Целые поколения воспитывались в убеждении, что после победы над Врангелем трудящиеся Крыма сбросили с себя «ярмо угнетения» и зажили человеческой жизнью.
Реальность свидетельствует об ином. Не освобождение и не долгожданный мир принесли с собой армии Южного фронта. Ликвидировав последний оплот организованного сопротивления большевизму на юге России, победители продолжили войну, теперь уже – с поверженным и безоружным врагом.
Регион захлестнуло насилие, которые оставило далеко позади все жестокости предшествующих лет. И даже репрессии 1930-х гг. (раскулачивание, «ежовщина») на крымской земле, вероятно, имели меньший размах.
Трагедия красного террора 1920-1921 гг. и последовавшего за ним голода 1921-1923 гг. надолго сделали само слово «Крым» устрашающим. Его называли «Всероссийским кладбищем».Эта страница в истории края описана в эпопее известного писателя Русского Зарубежья Ивана Шмелева, «Солнце мертвых», цикле стихотворений поэта Максимилиана Волошина, «Крымских рассказах» Сергея Сергеева-Ценского. Все трое воочию видели ужасы разыгравшейся драмы. Созданные ими произведения были зарисовкой с натуры.
Одним из эпицентров насилия стала Ялта. 17 ноября 1920 г. в город вступили части 51-й Перекопской (Московской) стрелковой дивизии и полки 1-й конной армии. Вот как описывает их появление графиня Софья Кронгельм-ав Хакунгэ:
«Вооруженная шантрапа», босые, полуодетые, с вилами и палками вместо ружей – вот каковы были первые отряды «победителей». Я с трудом могла верить своим глазам, настолько нищенски и ужасно выглядела эта «красная армия», эта шайка грабителей с красными тряпками в петлицах, над кокардами, папахами и фуражками, в засаленных рукавах и запачканных кровью рубашках. Я ничего подобного не ожидала увидеть, и невольная усмешка была на губах, когда эта масса ликующе пела свой «Интернационал» вместо духового оркестра регулярных войск.
Этим «хозяевам положения» город был предоставлен в полное распоряжение на целую неделю»[i].
Документы свидетельствуют: уровень дисциплины в рядах красноармейцев был низок. Они разоряли винные запасы; напившись, творили бесчинства. Так, 23 ноября 1920 г. выездная сессия революционного военного трибунала 6-й армии рассмотрела в открытом заседании дело по обвинению группы военнослужащих, которых судили за совершение ряда проступков. Комполка Михайлов был признан виновным в том, что 17 ноября 1920 г. в Алуште «был пьян и не принимал никаких мер» к прекращению безобразий, которые совершали его подчиненные. 17-18 ноября 1920 г. красноармейцы прибыли в город, нелегальным путем добыли вино, и, «напившись пьяными, начали чинить бесчинства». Военком Иванов «не принял мер к подавлению, а сам напился пьяным». Также комиссар присвоил отобранные у крестьян села Варваровки две шубы и одну из них продал, а вторую перешил для себя. Военком Столбовой провинился в том, что 27 ноября 1920 г. «будучи пьян, нанес несколько ударов нагайкой кр<асноармей>цу полка и препятствовал аресту пьяных красноармейцев. Старшина 2-го эскадрона Левчихин 19 ноября 1920 г., находясь в нетрезвом состоянии, и будучи подвергнут аресту, не подчинился и, выругавшись, уехал. Комвзода Борженко «не принял мер к устранению пьянства кр<асноармей>цев и доставши вино нелегальным путем, напился сам пьяным, чем способствовал пьянству, и будучи арестован, не подчинился аресту и скрылся». Помкомвзода Иванов, находясь в нетрезвом состоянии, пытался подраться с одним из красноармейцев, за что был связан и посажен в подвал. Комвзвода Терехин обвинялся в пьянстве; отделенный командир Павлик – в «пьянстве и буйстве»; красноармеец Добжанский – в «пьянстве и гонке лошади и не подчинении судебным властям, выразившемся в том, что он, напившись пьяным 19 ноября гонял непроизвольно свою лошадь и, будучи арестован за пьянство, скрылся на лошади».
Итог: Михайлова и Столбового приговорили к 10 годам принудительных работ и содержания под стражей, но, «принимая во внимание их боевые заслуги перед Революцией в борьбе с белогвардейцами», наказание постановили считать условным в течение одного года. Военкома Иванова приговорили к расстрелу, который заменили 20 годами принудительных работ с содержанием под стражей; старшину 2-го эскадрона Левчихина, комвзода Борженко, помкомзвода Иванова, комвзвода Терехина и отделенного командира Павлика – к общественным принудительным работам сроком на 1 год каждого с содержанием под стражей. Но, принимая во внимание прошлые заслуги обвиняемых перед революцией, указанную меру наказания применили условно. Красноармейца Добжанского оправдали[ii].
От грабежей красноармейцев серьезно пострадали дворянские имения и усадьбы на Южном берегу Крыма. Так, расположенную в черте Ялты усадьбу «Сельбиляр» статс-дамы Двора императора Александра III Надежды Барятинской, урожденной графини Стембок (расстреляна красными в декабре 1920 г.), грабили как минимум дважды. Об этом свидетельствуют сохранившиеся акты ущерба, составленные 27 ноября и 4 декабря 1920 г., в которых зафиксированы факты изъятия стоявшими в усадьбе на постое военными 30 ведер вина, одноконной линейки на рессорах, конской упряжи, медной посуды[iii].
Также победители расправлялись с ранеными военнослужащими армии Врангеля, оставленными под защитой Международного Красного Креста и находящимися на излечении в санаториях, госпиталях и больницах.
Поначалу стихийные, проявления «классовой ненависти» вскоре приобрели упорядоченные и более жестокие формы.
Полуостров покрылся сетью ревкомов – чрезвычайных органов «диктатуры пролетариата», которые комплектовались преимущественно пришлыми кадрами. Там, где ревкомы были образованы в период безвластья, их распускали, и создавали вместо них новые, представленные «проверенными товарищами».
Именно так поступили с Ялтинскимуездным ревкомом. 18 ноября 1920 г., командование прибывших в город частей Красной армии, представители Военного совета армии, начальника 51-й Московской дивизии и военкома 151-й бригады вместе с партийным бюро РКП признали его дальнейшее существование неправомочным и постановили: «существующий ревком распустить, выразив ему благодарность за проделанную им работу, и вместо последнего впредь до выборов Совета создать новый в числе трех чел. <овек>, из которых двух выдвинуть из местного бюро РКП (б) и третьим – военного комиссара 151 бригады тов. Косых»[iv].
Это было общей политикой. Местные кадры в составе новых ревкомов, в лучшем случае, занимали второстепенные должности. При этом победители столкнулись с острой нехваткой людей, на которых могли опереться. Сложности в формировании органов власти иллюстрирует выдержка из доклада заместителя председателя Крымревкома Юрия Гавена. В декабре 1920 г. он совершил поездку по Южному берегу Крыма, и констатировал безрадостную картину:
«Алупка. Дела плохи. Коммунистов нет. Ревком состоит почти из беспартийных и не пользуется авторитетом. Ялта. Сильные трения между военными и гражданскими властями. Недостаток в работниках. Алушта. Ревком состоит из тов. Федосеева, Луня. Работники сносные, рабочее дело знают, но 51 дивизия их отзывает»[v].
Эти и другие трудности не помешали победителям осуществить советизацию края. Вся практическая работа партийных и советских организаций в Крыму в этот период проходила под лозунгом: «Заколотим наглухо гроб уже издыхающей, корчащейся в судорогах буржуазии» и была направлена на уничтожение экономической основы и политического влияния «эксплуататорских классов»[vi].
Первое, что сделали большевики, придя в Крым, – выселили из квартир их владельцев. Вначале это происходило стихийно. Занимая крымские города, красные части располагались на постой в каждый дом, «заставляя хозяев прислуживать им, убивая всю живность, как то: свиней, птицу, которых несчастные хозяева месяцами выкармливали. Из имущества все, что приходилось им по вкусу, красноармейцы забирали себе»[vii]. Размещаясь в уже заселенных квартирах, «освободители Крыма от Врангеля» старались всячески избавиться от жильцов.
«Началось безжалостное изгнание стариков, женщин и детей из их квартир, часто даже ночью, когда уже грянули морозы. Изгоняемым позволялось брать с собой лишь по одной перемене белья и одежды. Ни мебели, ни посуды брать нельзя было»[viii].
После организации власти выселению «буржуазии» был придан «законный» характер. Приказом №2 Крымревкома от 16 ноября 1920 г. все «контрреволюционные элементы» немедленно выселялись из всех вилл, дач и имений, которые передавались в распоряжение ведомств охраны здоровья для размещения «освободителей крымских трудящихся масс, больных и раненых красноармейцев, петроградского и московского пролетариата, поднявшего первое знамя восстания против помещиков и капиталистов»[ix].
В результате этих мероприятий многие жители полуострова остались без крыши над головой, а в их жилища вселились победители - красноармейцы, чекисты, партийцы.
Национализируются предприятия, рудники, банки. Собственностью государства становятся наземный и морской транспорт, железные дороги, порты, земельные угодья, пашни, сады и луга. Вводится продразверстка.
В середине января 1921 г. проводится вскрытие сейфов частных владельцев в банках. Добычей экспроприаторов стало огромное количество драгоценностей, серебра, платины, золотых ювелирных изделий, бриллиантов, жемчуга, валюты и ценных процентных бумаг[x].
Переименовываются улицы и целые города. Так, 8 января 1921 г. Крымревком распорядился переименовать Ялту в Красноармейск, так как, во-первых, Ялта оказалась конечным пунктом наступления красных войск на Юге России в 1920 г.; во-вторых, «с названием Ялта связывалось представление о городе-курорте, являвшемся прежде центром разврата и разгула кутящей буржуазии»[xi]. Прежнее название городу вернули лишь 25 августа 1921 г.
Санатории, дворцы и усадьбы Южного берега Крыма используются для организации «пролетарских курортов». 21 декабря 1920 г. Совнарком издал декрет «Об использовании Крыма для лечения трудящихся» за подписью Ленина. 29 декабря этот документ был опубликован в крымской печати (газета «Красный Крым») под заголовком «Санатории-трудящимся»[xii]. Декретом предусматривалось открытие в Крыму в январе 1921 г. санаториев и домов на 5 тыс. коек, а весной того же года – на 25 тыс. коек. Намечались мероприятия по снабжению санаториев и домов отдыха продовольствием, топливом, транспортом[xiii].
Главным уполномоченным Наркомздрава по курортам Крыма был назначен младший брат Ленина, Дмитрий Ульянов. Под его руководством царские дворцы и дворянские имения Крыма преобразовываются в курорты и здравницы.
Пусть эти учреждения декларативно предназначались для отдыха рабочих и крестьян, фактически рекреационными богатствами Крыма, в первую очередь, воспользовались советские функционеры. Как отмечал генерал Иродион Данилов, мобилизованный в Красную армию в качестве военного специалиста и служивший в штабе 4-й армии, под видом «пролетариев» в санатории были направлены «преимущественно коммунисты, деятели Чека и Особых отделов, жаждущие отдохнуть от понесенных ими трудов. Жажда побывать в этих санаториях была между ними так сильна, что я, едучи по железной дороге из Александровска в Симферополь, разговорился с одним субъектом, который оказался коммунистом из Семипалатинска, ехавшим в отдел Народного Здравоохранения Крыма, чтобы получить место в Ялтинской санатории»[xiv].
Начиная с весны 1921 г. «на оздоровление» в Крым начинают приезжать высшие должностные лица большевистской партии и органов советской власти из Москвы. В то время, когда основная масса населения края голодала, правительственные дачи и санатории обслуживались по высшему разряду. Так, в киевском архиве хранится телеграмма губернского комитета коммунистической партии большевиков Украины (КП (б) У), адресованная некому «тов. Александрову», в которой указывалось:
«Прошу сделать распоряжение о предоставлении в кредит пяти вагонов для перевозки в Крым продовольствия для санатория ЦК. Вопрос очень серьезный, не задерживайте»[xv].
Несмотря на стремление ленинского режима обеспечить его высокопоставленных деятелей комфортными условиями отдыха, сделать это не получалось по ряду причин. Прежде всего, потому, что (созданная на полуострове в первые месяцы) текущая обстановка действовала весьма угнетающе. Больше того, приезжающие в Крым коммунисты, совслужащие и чекисты рисковали и вовсе не попасть в санатории.
Эти и другие проблемы курортного строительства Крыма подробно описал в своем докладео положении в Крыму посетивший полуостров в феврале-марте 1921 г. представитель Наркомнаца Мирсаид Султан-Галиев:
«Организация красной здравницы происходила и происходит при таких ненормальных условиях, что все это предприятие может очень легко рухнуть.
Как известно, все южное побережье Крыма, где организуются курорты, в продовольственном отношении является потребляющим районом. Там производят лишь табак и фрукты. Население на 90 % состоит из малоземельных татар, для которых в старое время буржуазные курорты являлись в некотором отношении источником заработка (проводничество, сдача квартир, сбыт табаку, вина и фруктов). Организуя курорты, необходимо было в первую голову обеспечить продовольствием местное население. Но их не только не обеспечили, а напротив, произвели у них самих «изъятие излишков»: табаку, вина, муки и т.д. Привозить со стороны продовольствие им не разрешалось: всюду были расставлены заградительные отряды. В результате этого получился полный контраст в положении местного туземного населения, с одной стороны, и советских служащих и курортных больных, с другой: «питающиеся» курортные больные и советские служащие и буквально голодающие и умирающие от голодной смерти и туберкулеза туземцы - табаководы и садоводы.
Ясно, что при таком положении местное население как к самим курортам, так и к больным, кроме вражды, ничего не может питать.
Но не лучше обстоит дело и с больными. Более или менее твердой продовольственной базы для курортов не было создано. Все, что могло обслуживать курорты, как, например, громадные запасы сгущенного молока и прочих доставшихся от Врангеля продуктов, - почему-то было вывезено из Крыма. Жиров совершенно не было. Больным в ненормальной дозе отпускается вино. Среди них замечается обратная тяга на север. Очевидно, угнетающе влияет на них окружающая атмосфера. В последние дни в Ялте наблюдался случай, когда больные собирали список желающих уехать обратно в Россию. Таковых набралось до 200 человек. Дальнейшую подписку удалось прекратить лишь благодаря вмешательству органов ЧК.
Административный персонал управления курортами набран почти исключительно из спецов. Партийных крайне мало. Контрреволюция может свить там себе очень удобное гнездо. Взаимоотношения между курортным управлением и местной властью как в центре Крыма, так и на местах установились крайне ненормальные. Цукисты (работники Центрального управления курортами) смотрят на местные органы как-то свысока: все советские органы в Крыму в их глазах являются лишь побочными органами по обслуживанию Цука и курортов.
А местные органы только лишь нервничают от этого, на южном берегу Цук забрал себе все лучшие помещения. Все дачи и гостиницы находятся в его руках, и 90% их пустует в ожидании прибытия новой партии больных. В Ялте, где в старое время помещалось до 80-100 тыс. народу и даже больше, а сейчас живет не более 10-15 тыс. человек, уже «кризис в помещениях». Почему-то курортное управление и местные советские учреждения помещаются в лучших гостиницах, а приезжая публика остается на улице (например, я вместе с членом Крымревкома по приезде в Ялту не мог найти себе квартиры в течение 5-6 часов и добился ее лишь при вмешательстве особого отдела). Благодаря такому «кризису» татарские школы в Ялте ютятся где-то на краю города в маленьких лачужках, где обучается до 60-70 человек детей.
В организации курортов есть еще одна ненормальная сторона, вызывающая отрицательное отношение к ним местного населения. Это то, что при разверстке больных интересы местного крымского населения почти совершенно не учтены. Крыму предоставлено всего лишь 150-200 мест: 20 мест ревкому, 30 мест областкому, а остальные - профсоюзам. Ввиду же того, что местное туземное население почти не обслуживается профсоюзами, оно лишено возможности пройти на курорты по всем этим учреждениям. И за получением права на поступление в санатории местное население должно приезжать в Москву, к т. Семашко. Между тем коренное население Крыма - татары, и именно на южном побережье Крыма, почти на 70-80 % заражено туберкулезом и нуждается в санаторном лечении не меньше рабочих севера»[xvi].
Обыденными явлениями в жизни «освобожденного» Крыма стали реквизиции, конфискации и принудительные изъятия. Проводились они крайне неорганизованно, без учета потребностей населения, и напоминали скорее грабеж.
«Отбирали буквально все, - свидетельствовал М. Султан-Галиев, - оставляли лишь пару белья. Мне самому пришлось быть свидетелем такого «изъятия» в г. Алупке. Все партийные и советские работники были заняты этой работой. Учреждения не работали. «Изъятие» производилось вооруженными отрядами красноармейцев. Красноармейцы почему-то все были пьяны. Когда мы обратились к председателю Ревкома с вопросом, почему это так, то он объяснил, что вино «это очень плохое», «никудышное» и что красноармейцы едва ли от него опьянеют. Проходя вечером мимо казармы, мы невольно стали наблюдателями следующей картины: командир отряда, весь красный от вина, отдавал какие-то бессвязные приказы красноармейцам. Те не слушались и перебранивались. «Ты сам во как выпил, а нам всего лишь по две кружки досталось», - укоризненно и возбужденно говорили ему красноармейцы. Как мы потом выяснили, они требовали себе еще по стакану вина.
Распределение изъятых вещей произведено также неорганизованно. Например, в Симферополе татарская беднота, несмотря на свою страшную нужду (женщины ходят в мешках, босые и полуголые), абсолютно ничего не получила. А между тем среди татар очень много произведено изъятий излишков, вплоть до подушек и одеял, служащих им вместо мебели»[xvii].
Для разрешения стоявших перед ними экономических и социальных проблем власти активно использовали принудительные мобилизации. Уже в конце 1920 г. Крымревком выпустил ряд приказов, обязывающих население заниматься ударным трудом и объявлявших всякого, кто самовольно оставит работу, дезертиром, который должен «предаваться суду по законам военного времени»[xviii]. Мобилизации проходили под хлесткими лозунгами: «буржуазию-белоручек — на принудительные работы!», «кто не работает, тот не ест!»[xix].
30 января 1921 г. «для борьбы с трудовым дезертирством и прогулами, принимающими в последнее время широкие размеры», приказом Крымревкома №262 в Симферополе была создана Крымская комиссия по борьбе с трудовым дезертирством (Крымтруддезертир). Аналогичные комиссии создавались при всех уездных комитетах труда (укомтрудах)[xx].
Для предупреждения попыток уклониться от трудовой повинности всем фабрикам и заводам, советским общественным и частным учреждениям и предприятиям предлагалось в недельный срок составить списки личного состава с указанием: а) родины; б) постоянного места жительства семьи; в) отношения к воинской повинности; г) времени поступления на службу; д) специальности. Списки эти должны были храниться в учреждениях и предприятиях и представляться по первому требованию в органы борьбы с дезертирством[xxi].
В этих условиях развернутый на полуострове массовый красный террор не был исключительно акцией политических репрессий. Он представлял собой масштабную социальную «чистку», затронувшую широкие слои населения. Людей уничтожали либо отправляли в лагеря не за какие-нибудь реальные преступления, а только за то, что они принадлежали к «свергнутым классам» или считались носителями чуждого мировоззрения. С уверенностью можно сказать, что массовые расстрелы в Крыму в начале 1920-х гг. были закономерны для ранней советской системы и являлись таким же инструментомсоветизации края, как национализация, продразверстка и запрещение свободной торговли.
Задача «зачистить» полуостров от «буржуазии» была возложена на «чрезвычайные органы диктатуры пролетариата» - особые отделы, военные трибуналы, ЧК. Еще до взятия полуострова создается Крымская ударная группа, начальником которой был назначен заместитель начальника Особого отдела Южного и Юго-западного фронтов Ефим Евдокимов.
При Крымской ударной группе создавались чрезвычайные «тройки» особых отделов, наделенные правом вынесения смертных приговоров. Процедура ведения следствия была максимально упрощена. В подавляющем большинстве случаев людей не допрашивали. Приговоры выносились в отсутствие обвиняемых, на основании анкет, заполненных ими при регистрации. В графе «В чем обвиняется?» чекистские следователи, не сомневаясь, писали: «казак», «подпоручик», «чиновник военного времени», «штабс-капитан», «доброволец» и т.п. Этого было достаточно.
Выслушав краткий доклад начальника Особого отдела, участники «тройки» подписывали заранее заготовленное постановление о расстреле и передавали его к исполнению. Однако и это подобие следствия чекисты сочли чересчур долгим. Не утруждая себя бюрократической волокитой, «вершители революционного правосудия» поступали просто. Составив список лиц, намеченных к истреблению, писали на нем резолюцию, единым росчерком пера решая судьбу десятков и сотен людей.
Во всех городах полуострова разворачивался один и тот же кровавый сценарий. Вначале объявлялась регистрация бывших военнослужащих армии Врангеля, гражданских и военных чиновников, иностранцев и беженцев.Поверив обещаниям об амнистии, данным советским командованием накануне взятия полуострова, тысячи людей потянулись на регистрационные пункты, образовав огромные очереди.В Ялте местом для проведения регистрации избрали загородный дворец эмира Бухарского. Здесь же проходили заседания «троек», которые десятками и сотнями выносили смертные приговоры.
После заполнения анкет с десятками разных вопросов, прибывших арестовывали и помещали в наскоро приспособленные под места заключения подвалы. В Ялтеузники одной из таких импровизированных тюрем стояли по колено в ледяной воде. Прозванный «аквариумом», этот подвал считался одним из самых ужасных[xxii] . В своих воспоминаниях С.Кронгельм-ав Хакунгэ описывает бывший угольный склад, расположенный в Ялте на Виноградной улице, в подвале трехэтажного дома, куда графиню поместили после ареста.
«Ни стульев, ни столов, а просто на полу лежали все присутствующие и тихо переговаривались. Кто за что сидел, трудно сказать. Большинство – за родственные связи с бывшим добровольческим обществом или аристократией»[xxiii].
Утро в подвале «начиналось с пения «Интернационала» и переклички; в час дня была раздача по одной миске горячего чечевичного супа; в 7 часов давалась бутылка горячего чая без сахара и хлеба»[xxiv]. В общей сложности графиня провела в заключении 42 дня «на каменном полу, без кровати, стула или стола. Из них выпало 5 дней одиночного заключения по мере хода следствия»[xxv].
О тюремном подвале – «угольной яме» на улице Виноградной писал и другой современник, ялтинский учитель Александр Попов. По его свидетельству, в подвалах «скапливалось по несколько сот без различия пола так что все не имели возможности на ночь улечься или усесться на сырую землю, буквально заедали паразиты».[xxvi]
По мнению исследовательницы Надежды Ковалевской, в Алупке предполагаемым местом временного содержания арестованных был так называемый «дом с решетками» или «дом Долговых». Здание сохранилось до настоящего времени. Оно находится на самой верхней окраине города - Касимовке, неподалеку от предполагаемого места расстрелов. В ходе обследования дома внимание Надежды Александровны обратило на себя то, что «они очень капитально вмонтированы в окна, очень крепко заложены камнем - навечно. Но пока не нашла тех, кто работал там, и мог бы прояснить использование здания с решетками в советское время!»[xxvii]
«Это двухэтажное здание, - сообщает Н.Ковалевская, - в советское время принадлежало совхозу, но теперь полуразрушенное, северная часть обвалилась совершенно. Но на окнах второго этажа с южной стороны прекрасно сохранились решетки из толстой проволоки. Я думаю, этот дом на окраине использовался как накопитель, очевидно, туда свозились и сгонялись раненые из лазаретов и жители. А дальше их вели к колодцам, ставшим озером»[xxviii].
Некоторое время продержав в заточении, несчастных выводили группами за город и там убивали. Для массовых казней чекисты, как правило, избирали места на окраинах городов, относительно удаленные от посторонних глаз.
Несмотря на это, жители Ялты каждую ночь с ужасом наблюдали, как через весь город чекисты ведут на расправу очередную партию жертв.
«В ноябре и декабре (1920 г. – Д.С.), - свидетельствовал А.Попов, - произведены массовые аресты в нашем городе, причем судьба лиц арестованных и в скором времени не освобожденных официально неизвестна. Их партиями (по 50, по 30 человек и т.д.) отправляли через Шеломе и Верхнюю Аутку на Исар под усиленным конвоем, через несколько часов конвой возвращался, но без арестованных. Проход на Исар до весны был закрыт особыми караулами. Родственники арестованных не могли добиться определенного ответа на вопрос о судьбе несчастных, им отвечали различно: отправлен в Сибирь, <…> на принуд. <ительные работы>, расстрелян. Последний ответ давали неофициально наиболее настойчивым из просителей, просившим рассказать всю правду»[xxix].
О том же свидетельствовала сестра известного писателя А. П. Чехова, Мария Павловна Чехова. Мимо дома писателя в Ялте (известен как «Белая дача», ныне – дом-музей А.П.Чехова), «водили людей под конвоем партиями в Исары на расстрел», и женщина «не могла смотреть на людей с поникшими головами и особым, предсмертным взором»[xxx].
Те же картины происходили и в соседней Алуште. В своем письме адвокату Теодору Оберу, защитнику белоэмигранта Мориса Конради на судебном процессе в Лозанне по делу об убийстве советского полпреда Вацлава Воровского, писатель Иван Шмелев свидетельствовал, что видел воочию, как арестованных врангелевцев (в основном, мобилизованных солдат) «большевики гнали <…> зимой за горы, раздев до подштанников, босых, голодных. Народ, глядя на это, плакал. Они кутались в мешки, в рваные одеяла; подавали добрые люди. Многих из них убили, прочих послали в шахты»[xxxi].
Наиболее известным ныне местом расстрелов и одновременно одним из символовКрымской трагедии является бывшая усадьба ялтинского нотариуса Алексея Фролова-Багреева (расстрелянного здесь же вместе с супругой) – «Багреевка». Парковый бассейн усадьбы стал братской могилой для сотен наших соотечественников. Сотни тел вытеснили из него воду, а яму регулярно присыпали землей. Однако дожди и грунтовые воды помешали чекистам надежно сокрыть следы преступления. Окрашенная кровью вода просочилась сквозь почву и хлынула вниз, к дороге Ялта – Учан-Су. Чтобы предотвратить опасность эпидемии, в Багреевку пришлось везти подводы с хлоркой, которой стали засыпать и обеззараживать стоки[xxxii].
Среди погибших в ходе террора были многие известные в то время люди: заместитель министра юстиции Российской империи, Илья Ефимович Ильяшенко; начальник Ялтинского почтово-телеграфного округа, Владимир Семенович Ракитин; врач Ялтинской городской управы, статский советник Константин Сергеевич Воскресенский; потомки князей Трубецких и Барятинских.
73-летняя княгиня Надежда Барятинская была известной в Ялте благотворительницей. Она построила на свои средства гимназию, финансировала Красный Крест, содержала первую в России лечебницу для больных туберкулезом.
Парализованную, много лет не встающую с кресла, княгиню убили вместе с ее беременной дочерью.
Многое известно о жертвах, но почти ничего об их палачах. В этой связи заслуживает внимания личность одного из них. Участник революционного движения и Гражданской войны на стороне красных, Эрнст Удрис оставил свои резолюции на сотнях анкет приговоренных к расстрелу. Заседая в Ялте, чрезвычайная «тройка» при его участии и под его председательством вынесла постановления о расстреле: 7 декабря 1920 г. – 315 человек; 10 декабря – 101, 21 декабря - 203; 22 декабря – 22; 4 января 1921 г. – 20 и 58 человек[xxxiii].
Удрис проработал в органах ВЧК-ГПУ до декабря 1924 г. Впоследствии он сделал головокружительную карьеру в прокуратуре и судебной системе: был судьей Верховного суда РСФСР, а затем возглавил Верховный суд Узбекской ССР. Занимался научной работой. Написал воспоминания о Ленине. Завершилась карьера бывшего особиста в 1938 г., когда убийца сотен людейугодил в жернова сталинских репрессий.
Пик красного террора в Крыму пришелся на конец ноября – декабрь 1920 г. – январь-февраль 1921 г. В марте-апреле 1921 г. волна насилия пошла на убыль.
Надо сказать, что проводимая властью политика отрицательно сказалась экономической ситуации и настроениях граждан. Совершенно разные люди (в том числе, партийные и советские работники), каждый по-своему, пытались противодействовать беззаконию. Некоторые крымчане брались за оружие и вставали на путь вооруженной борьбы. Именно в этот период набирает силу повстанческое движение. В документах карательных органов противники большевизма будут определяться как «банды бело-зеленых». Наиболее значительные силы повстанцев были сосредоточены главным образом в районе Алушты и Ялты. Для борьбы с ними власти приложили немало усилий. До 1924 г. ситуация в регионе оставалась весьма нестабильной.
Огромные демографические потери население полуострова понесло вследствие голода, который начался осенью 1921 г. и продолжался до лета 1923 г.Вызванная в значительной мере природными факторами (невиданной за последние 50 лет засухой лета 1921 г., нашествием саранчи и проливными дождями 1922 г.), трагедия голода усугублялась преступной политикой власти.
Игнорируя интересы крымчан, сторонники «диктатуры пролетариата» руководствовались соображениями целесообразности и пользы правящему режиму. Проводи большевики иную политику, кто знает, возможно, трагедия не приобрела бы столь ужасный размах. Так или иначе, гуманитарная катастрофа в Крыму была использована для укрепления коммунистической власти, для которой собственное господствующее положение было важнее, нежели жизни людей.
В результате население полуострова сократилось с 719 531 до 569 580 человек[xxxiv]. Свыше 50 тыс. человек в 1923 г. покинули регион, перебравшись в более благоприятные районы[xxxv]. Многие деревни горного Крыма вымерли практически полностью. На долгие годы бичом жизни Крыма станет массовая детская беспризорность. Окончательно преодолеть последствия трагедии удалось лишь к середине 1920-х гг.
Таким образом, в первые годы после окончательного установления советской власти в ноябре 1920 г. на долю крымчан выпало гораздо больше страданий, чем за весь период Гражданской войны.
[i]Кронгельм-ав Хакунгэ С.А. Эпизоды войны и революции. 1914-1922: Воспоминания // Севастополь. 1920. Исход. На изломе: Альбом. [В.Н.Прокопенков, Е.Ю.Абрамова, А.А.Зубарев]. – Симферополь, ООО «Фирма «Салта» ЛТД», 2015.-С.208
[ii] ГКУ АГС, Ф. р-243, Оп.1, д.2 – Л.1
[iii] Андросов С.А. Из музейного прошлого усадьбы «Сельбиляр» в Ялте (1920-1927) //http://krymgosarchiv.ru/gosudarstvennyj-arkhiv-respubliki-krym/publikatsii/279-iz-muzejnogo-proshlogo-usadby-selbilyar-v-yalte-1920-1927-s-a-androsov
[iv]Ревкомы Крыма. Сборник документов и материалов. – Симферополь,1968.–С.24
[v]Цит. по: Омельчук Д.В., Акулов М.Р., Вакатова Л.П., Шевцова Н.Н., Юрченко С.В. Политические репрессии в Крыму (1920-1940 годы). – Симферополь, 2003. - С.10
[vi]Ревкомы Крыма. Сборник документов и материалов. – С.32
[vii]В Крыму после Врангеля (Рассказ очевидца) // Крымский архив, № 2.- Симферополь, 1996. - С.59
[viii]Там же. - С.60
[ix]Семин А.С., Горчаков А.А. Борьба большевистских организаций за упрочение советской власти в Крыму (ноябрь 1920-декабрь 1921 г.) // Борьба большевиков за власть Советов в Крыму. Сборник статей / отв. ред. Чирва И.С. – Симферополь, Крымиздат, 1957. – С.270-271
[x]Баранченко В.Е. Гавен. – М.: «Молодая гвардия», 1967. – С.111-112
[xi]Зарубин В.Г. Проект «Украина». Крым в годы смуты (1917-1921 гг.) – Харьков: Фолио, 2013. – С.316
[xii]Ульяновы на Украине: революционная и общественно-политическая деятельность Ульяновых на Украине и в Крыму (1902 - 1921 годы): [фотоальбом] / Сост.: Ремезовский И.Д. - К.: Политиздат Украины, 1979. – С.132
[xiii]Ревкомы Крыма. Сборник документов и материалов. – С.13, 168-169
[xiv]Данилов И. Воспоминания о моей подневольной службе у большевиков // Архив русской революции, т.XVI, Берлин, 1925. – С.171
[xv] ЦГАОО Украины – Ф.1 – Оп.20. – Д.1011 – Л.131 // Цит. по: Бикова Т.Б. Створення Кримської АСРР (1917–1921 рр.) – Київ, 2011.-С.137
[xvi]Доклад б. члена коллегии Наркомнаца Султан-Галиева о положении в Крыму / Комментарии Усова С.А. // Крымский архив, № 2. - Симферополь, 1996. – С.89
[xvii]Там же.– С.88
[xviii]Ревкомы Крыма. Сборник документов и материалов. – С.60
[xix]Баранченко В.Е. Указ.соч. – С.112
[xx]Сборник приказов революционного комитета Крыма (№187-325) (2 I – 31 III 1921 г.). Выпуск второй. – Симферополь, 1921. – С.49
[xxi] Там же.
[xxii]Галиченко А.А. В закатной славе века // Галиченко А.А., Абраменко Л.М. Под сенью Ай-Петри: Ялта в омуте истории, 1920-1921 годы: Очерки, воспоминания, документы. Феодосия, М.: Издательский дом Коктебель, 2006. - С. 17
[xxiii]Кронгельм-авХакунгэ С.А. Указ.соч. – с.209
[xxiv]Там же. – С.211
[xxv]Там же.
[xxvi] Клементьев А.К. Крым и его повседневность в неопубликованных свидетельствах 1920-1921 гг. //XIII Таврические научные чтения (25 мая 2012 г., Симферополь) – Часть 1/гл. ред. Е.Б.Вишневская, - Симферополь, 2013. – С.96
[xxvii] Письмо Ковалевской Н.А. от 12 января 2018 // Архив автора
[xxviii] Письмо Ковалевской Н.А. от 11 января 2018 // Архив автора
[xxix] Клементьев А.К. Указ. соч. – С. 94
[xxx]Шалюгин Г.Л. Чехов: «Жизнь, которой мы не знаем»… - Симферополь: Таврия, 2004. – С.252
[xxxi] Шмелев И.С. Защитнику русского офицера Конради – г-ну Оберу как материал для дела //Галиченко А.А., Абраменко Л.М. – С.168
[xxxii]Ховзун А. Тайна горного ущелья. Красный террор в большевистском Крыму // http://gazeta.zn.ua/SOCIETY/tayna_gornogo_uschelya_krasnyy_terror_v_bolshevistskom_krymu.html
[xxxiii] Абраменко Л.М. Последняя обитель. Крым, 1920–1921 годы. Киев: МАУП, 2005. – С.117
[xxxiv]Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Без победителей. Из истории Гражданской войны в Крыму. – 2-е изд., испр. и доп. – Симферополь: АнтиквА, 2008.— С.704
[xxxv]Реабилитированные историей. Автономная республика Крым: Книга первая. — Симферополь: ИПЦ «Магистр», 2004. – С.14
| 
