Наступил последний месяц, отведенный судьбой Белой столице. Но в начале октября 1919 года в Омске об этом и помыслить не могли. Напротив, все верили, что победа близка.
Ведь солдаты белой армии совершали невозможное. «Каждый день был наполнен подвигами. Люди шли и дрались сутками и неделями почти без отдыха, зачастую не получая пищи, полуодетые и плохо снабженные. Но они шли вперед. И умирали, и побеждали», писал потом в своих воспоминаниях бывший тогда на передовой генерал Константин Сахаров.
В конце сентября после месяца непрерывных боев красные были отброшены за Тобол. Опубликованная в газете «Сибирская речь» сводка за 1 октября информирует: «В Тобольском районе наши части при содействии боевой флотилии заняли город Тобольск». А 7 октября от Омского берега отчаливает пароход “Товарчар” - Верховный Правитель едет на Тобольский фронт. Что это была за поездка, ясно всего из двух эпизодов, которые сохранил для нас в своем очерке сопровождавший адмирала Колчака в этой поездке поэт Георгий Вяткин.
«Следующая остановка — у Марминских юрт, верст на 15 дальше, выше по Тоболу. Два дня тому назад здесь стояли красные части, стремившиеся снова войти в Тобольск. А сейчас здесь расположились на короткий отдых славные части полковника Борзиловского, гнавшие большевиков назад.
Раздается команда: “Смирно!” и на минуту воцаряется полная тишина. Только где-то впереди, верст за 15, глухо раскатываются пушечные выстрелы: на фронте идет бой…
Адмирал обходит серые ряды, здоровается с ними и благодарит за боевую службу.
Потом обращается к полковнику Борзиловскому:
— Представьте мне к наградам за боевые отличия по три человека от роты и команды.
— Слушаюсь, Ваше Высокопревосходительство.
Пока выстраивают отличившихся, Адмирал приказывает выдать солдатам подарки:
— Да не забудьте части, выходящие из боя! Пусть выборные от частей приедут и примут. Для раненых выдайте теплые одеяла.
Отличившиеся выстроены длинной шеренгой. Адмирал прикалывает им георгиевские кресты и поздравляет с наградой.
В ответ раздается то бравое и громкое, то тихое и скромное:
— Покорнейше благодарю…
Некоторые заметно волнуются. У одного, почти мальчика, на глазах слезы, а на щеках сдержанная улыбка большой и острой радости».
И еще одна очень яркая картинка:
«С каждой минутой все отчетливее слышна артиллерийская стрельба. Говорят, это наша боевая флотилия обстреливает с Тобола батарею противника на правом берегу.
Вот скачет по берегу конный ординарец, низко нагнувшись к седлу. Группа солдат укрепляет вехи полевого телеграфа, едва заметной нитью вьющегося меж редких кустарников и низеньких берез. Медленно тянутся в тыл три телеги с болтающимся по ветру знаком Красного Креста, должно быть везут новых раненых…
В 3 часа останавливаемся у деревни Лаушиной. Верховный Правитель производит смотр двум небольшим отрядам и выражает желание видеть самые ближайшие к фронту резервы. Подают скромный экипаж, Верховный Правитель с командующим генералом Радько и генералом Борзилевским едут ближе к позициям, в сторону от реки, туда, куда уходит нить полевого телеграфа.
Мы остаемся на берегу.
Однако через несколько минут выясняется, что резервы, к которым поехали, уже двинуты в бой и преследуют отступающего противника
Верховный Правитель возвращается, садится на катер и едет вверх по Тоболу, в ту сторону, где стреляет боевая флотилия.
Выхожу на берег и спрашиваю поручика действующего полка:
— Как настроение наших солдат?
— Отличное. И по очень простой причине.
— А именно?
— На днях получили теплое обмундирование. Пришла целая баржа с тулупами, шапками, бельем. Радовались, как ребята до слез… Говорят: Слава Богу, наконец-то об нас вспомнили! Обносились мы тут все до ужаса. Дожди были, адский холод, а мы треплемся в одних гимнастерках, кто в сапогах, кто в лаптях, а кто и просто босыми…
— И это сказалось на боевых действиях?
— Еще бы! Разумеется… Были мы в таком положении, что невозможно исполнять приказы стало. Например, вышел приказ: чтобы всем погоны пришить к гимнастеркам. А у нас и пришить не к чему: гимнастерки так изодрались, что, как не пришивай, ничего не выходит: все истлело и по ниточкам разлезлось, никакая игла не возьмет.. А за последнее время бывало и похуже: пойдем в атаку, отобьем у красных какой-нибудь участок, а ночью, чтобы рота не окоченела и не издохнуть от холода отпускаешь солдат поочередно греться в деревню… руки так мерзнут, что винтовку не в силах держать. Глядишь, участок и переходит к красным снова… Ну, а теперь, слава Богу, одеты, обуты до самой весны. И разумеется, настроение совсем другое. Кабы все наши армии были одеты и обуты — давно бы в Москве были. Дайте солдату заботу и ласку, а победу он вам даст».
Завершая свой очерк о поездке на Тобольский фронт, Георгий Вяткин пишет: «Впечатлений много, трудно сразу собрать их в единый очерк. Посылаю только то, что легко пошло на память. А для читателей, ожидающих каких-либо моральных выводов, не нахожу лучшего, как повторить слова фронтового поручика:
— “Дайте солдату заботу и ласку, а победу он вам даст”.
Примите эту мораль к сведению и руководству».
Но к этим словам увы не прислушались. И это в итоге погубило все.
А пока в газетах в разделе «Сводки с фронта» публикуется сообщение под вдохновляющим заголовком «Отступление красных»: «Корреспондент РТА сообщает: красные напрягают усилия отстоять позиции Тобола. Положение красных ухудшается, транспорт в Сибирь не налажен..». Идут упорные бои, колеблются чаши весов…
Усиливается агитация – талантливый художник Лев Бруни изображает руководителей советского государства Ленина и Троцкого в виде царей, коронованных черепами и пауками. Результат не может не радовать: «На фронте наших армий были распространены разбрасыванием с аэропланов плакаты «Ленин и Троцкий». Ген. Иванов-Ринов телеграфирует, что разбросанные среди красных плакаты и прокламации производят на комиссаров удручающее впечатление»
В госпиталях оказывается все больше раненых, на их лечение требуется все больше средств. В их поиске уповают уже не на высокие устремления человеческой души, которые встречаются далеко не у всех, а на сугубо меркантильные устремления и азарт. На первой полосе «Сибирской речи» красуется объявление «Лотерея в пользу раненых! Вы можете выиграть 100 рю !». А рядом на афише удивительно злободневное – очередная премьера, известная пьеса Немировича –Данченко «Цена жизни». Да, жизнь на данный момент не стоит и гроша..
Омск еще в стороне от боевых действий, но жизнь в городе очень изменилась:
«Омск уже с августа казался военным лагерем. Он уже потерял свой прежний безмятежный вид. Над городом летали аэропланы и даже гидроплан, который пугал гулявших, опускаясь на уровень крыш. На Иртыше трещали автосани. Кругом города в рощах поселились беженцы. Они нарыли в роще землянки, грелись у костров. Тут же паслись их лошади и скот. Иногда казалось, что Омск в осаде и вокруг него расположены военные лагеря.
На площади у собора служили всенародные молебны. В Омске собралось около пяти архиереев-беженцев. Молебны проходили торжественно и усиливали впечатление грозной опасности положения.
По улицам ходили крестоносцы, поступившие в ряды армии для защиты веры православной. Рядом с ними маршировали мусульмане со знаком полумесяца. Это было движение «святого креста» и «зеленого знамени», развивавшееся под руководством энергичного и смелого идеалиста профессора Болдырева и религиозного генерала Дитерихса. Верховный Правитель на собрании беженцев сказал им: «Бежать больше некуда, надо защищаться». Но все жаждали помощи извне», описывает в своих воспоминаниях Георгий Гинс. А ведь шанс выстоять был, причем вполне реальный, но им не сумели воспользоваться. … И люди, способные совершить чудо, тоже были... И если бы их не оставили без помощи…
В «Сибирской речи» в рубрике «Армия» публикуется беседа с генералом Каппелем, только что прибывшим с фронта: «Настроение нашей армии в настоящее время твердое, дающее надежду. и уверенность в успехе борьбы с большевиками». Однако насущные вопросы никуда не делись «Для полного торжества дела надо чтобы фронт был обеспечен возможно полнее всем необходимым… особенно добровольцами. Тыл должен приложить все силы к снабжению фронта всем необходимым – прежде всего теплыми вещами и бельем». Но тыл останется безучастен.
Многим планам, озвученным в тогдашней прессе, суждено остаться нереализованными. Выборы гласных Омской городской думы назначены на воскресенье - «16 ноября с его года». Но тогда Омск уже станет советским. «Осведстепь устраивает в Гарнизонном собрании по средам 22 и 29 октября 5, 19 и 26 ноября и 10 декабря 6 камерных вечеров русской музыки». В реальности состоятся только два из них, максимум три. «Художественным отделением Осведстепи в настоящее время планируются периодические передвижные выставки, посвященные исключительно переживаемым дням. На выставках будут экспонироваться картины, плакаты, шаржи, фотографические снимки, скульптура и произведения прикладного искусства.». Первая выставка должна состояться в половине ноября. То есть, не состоится… Но почему?
Георгий Гинс описывает октябрьскую катастрофу исключительно как результат непреодолимых обстоятельств: «Некоторое время общая обстановка оставалась неопределенной. Победы Деникина окрепли. .На Тоболе было как будто устойчиво. Многие стали выписывать обратно эвакуировавшиеся в августе семьи. Но вдруг посыпались неприятные известия одно за другим. 20 октября было получено сообщение о взятии Петрограда. Все ликовали, хотя такое же сообщение в июне оказалось ложным, 21-го известие не подтвердилось, а затем оказалось, что упорные бои под Царским Селом и Гатчиной окончились победой красных. День 23 октября был тяжелым днем. Орел отошел обратно к красным. Коммунисты сплотились и все до единого вышли защищать себя, Подъем настроения красных сказался и в Сибири. Наши войска начали отступать.»
Но дело было вовсе не в подъеме настроения красных. Фронт ждал пополнений, свежих сил. Но так и не дождался…
Боевой генерал Константин Сахаров сложившуюся ситуацию мог оценить явно лучше кабинетных сидельцев. После сентябрьских побед всех вдохновлял единый порыв: «Все стремились к новому наступлению после небольшого отдыха. И если бы мы тогда получили с тыла обещанные 20 тысяч людей, то красные полчища были бы рассеяны за Тоболом, наши сентябрьские успехи развились бы в полную победу. Но пополнения не прибывали. Все телеграммы, настойчивые просьбы и требования оставались без ответа»
Тогда Сахаров поехал в Омск: «Большой город кишел толпой здоровых, молодых чиновников, барахтался в кучах бумажного перепроизводства и совершенно не понимал того опасного и критического положения, к которому мы подошли, исрасходовав свои лучшие силы в Тобольской операции, когда мы гнали красных двести верст».
Но понимания он не нашел. Генерал Дитерихс, «усталый сверх меры», был уверен: «мне нужно только во что бы то ни стало продержаться до конца октября, когда Деникин возьмет Москву». Тогда Константин Вячеславович пошел с докладом к адмиралу: «Необходимо гнать красных дальше. Для этого необходимо выполнить три условия – немедленная присылка пополнений, теплой одежды и координация действий всех армий».
Вечером того же дня у них состоялся длинный и совершенно близкий разговор.
«Он еще более оживленный и полный надежд и как будто даже помолодевший вследствие последних успехов армии, много и горячо говорил, высказывал свои задушевные мысли
- Вы не поверите, Константин Вячеславич, как тяжела эта власть. Никто не понимает: думают, что я цепляюсь за нее. А я бы сейчас отдал тому, кто был бы достойнее и способнее меня…»
— «Как Вы представляете себе, Ваше Высокопревосходительство , будущее?»
— «Так же, как и каждый честный русский. Вы же знаете не хуже меня настроения армии и народа. Это — сплошная тоска по старой, прежней России, тоска и стыд за то, что с ней сделали...»
— «В России возможна жизнь государства, порядок и законность только на таких основаниях, которых желает весь народ, его массы. А все слои русского народа, начиная с крестьян, думают только о восстановлении монархии, о призвании на престол своего народного Вождя, законного Царя. Только это движение и может иметь успех.»
— «Так почему же не объявить теперь же о том, что Омское правительство понимает народные желания и пойдет этим путем?»
Адмирал саркастически рассмеялся.
— «А что скажут наши иностранцы, союзники?. Что скажут мои министры?»
Увы, Верховный Правитель был в сущности символом, от которого реально мало что зависело. Колчаку фактически не оставили возможности реально влиять на ситуацию. Еще в поездке в Тобольск Александр Васильевич пытался образумить погрязших в написании разнообразных законов новоявленных государственных деятелей. И ничего не добился:
«- Знаете, — сказал адмирал, — я безнадежно смотрю на все ваши гражданские законы и оттого бываю иногда резок, когда вы меня ими заваливаете. Я поставил себе военную цель: сломить красную армию. Я — Главнокомандующий и никакими реформами не задаюсь. Пишите только те законы, которые нужны моменту. Остальное пусть делают в Учредительном Собрании.
— Адмирал! Мы ведь только такие законы и пишем. Но жизнь требует ответа на все вопросы. Чтобы победить, надо обеспечить порядок в стране, надо устроить управление, надо показать, что мы — не реакционеры, — словом, надо сделать столько, что на это у нас не хватает рук.
— Ну и бросьте, работайте только для армии. Неужели вы не понимаете, что, какие бы мы хорошие законы ни писали, все равно нас расстреляют, если мы провалимся!
— Отлично! Но мы должны писать хорошие законы, чтобы не провалиться.
— Нет, дело не в законах, а в людях. Мы строим из недоброкачественного материала. Все гниет. Я поражаюсь, до чего все испоганились. Что можно создать при таких условиях, если кругом либо воры, либо трусы, либо невежи», - записал в своем дневнике Виктор Пепеляев.
Причем все эти деятели были уверены, что делают правильное и нужное дело: «В Омске чувствовалась напряженная работа. Всероссийский союз городов, энергично развертывал свою деятельность. Составлялись санитарные отряды, производились сборы, открывались лазареты. Опытные руки умело налаживали помощь армии».
По этим воспоминаниям Гинса видно, как далеко от фронтовых дел было правительство. Время было дорого, ценилось буквально на вес золота, и оно безнадежно терялось…
Нужно было спешить, чтобы нанести красным войскам, пока они не оправились, еще одно поражение и прогнать их за Уральские горы. Но момент был безнадежно упущен. Силы по приказу сверху разбрасывались на второстепенные задачи. В результате положение недавних победителей сделалось очень непрочным:
«3-я армия занимала фронт по реке Тоболу около двухсот верст. Из одиннадцати дивизий в армейский резерв было выведено шесть, а остальные пять дивизий могли, понятно, охранять реку на этом пространстве только тонкой цепью аванпостов. Успех нашего дела был возможен при одном условии: усиление армии и немедленный переход снова в наступление по всему фронту».
Больше месяца я добивался этого безрезультатно. 13-го октября мною была послана последняя телеграмма Главковостоку ; в ней я доносил, что красные вливают интенсивно пополнения в свои ряды, готовясь к активным действиям, и что положение создается крайне серьезное, критическое».
Через день большевики пошли в наступление и начали форсировать переправы через Тобол. Три дня белые войска опрокидывали все их попытки. На четвертый день большевикам удалось переправиться через Тобол южнее города Кургана, прорвав растянутое положение Уральского корпуса - несмотря на героическое сопротивление.
«В конце октября чехи стали продавать в Омске свое имущество и готовиться к отъезду. Оптимисты уверяли, что они поедут на запад, а не на восток. Демократия ставила на чехов, буржуазия же верила в японцев. В Омске с половины октября находился Высокий Комиссар Японии, член верховной палаты Като. «Главная цель моей поездки, — сказал он, — установление тесной связи с Омским Правительством.. Япония стремится в настоящее время оказать помощь Омскому Правительству и помочь ему в дальнейшем стать Всероссийским».
Но время шло, а все оставалось как есть. Слова, слова, бесконечные уверения в поддержке и никакой реальной помощи. В итоге в Омске все поняли - «Рассчитывать на помощь извне можно было только для самоутешения».
Георгий Гинс констатировал: «Слово «поздно», как злой рок, преследовало всюду, где только подымалась рука с целью внести какое-нибудь улучшение. План реформ, намеченный во время поездки с адмиралом в Тобольск, ждал своего осуществления.. Хотелось раньше всего кончить с вопросом о Государственном Совещании. К концу октября проект был закончен События мчались, как вихрь. Прошло всего десять дней со времени возвращения из Тобольска, и уже было не до этих вопросов, не до реформ. Даже о Государственном Совещании забыли. Разработанный проект лежал без движения. Стоял вопрос о судьбе Омска и Правительства: быть или не быть?»
На Омск обрушились бедствия, неизбежные для осажденного города.
Невиданных масштабов достигла спекуляция: «В то время как нигде нельзя найти спирта даже для аптек и лазаретов на рынке его продают из-под полы за 200-300 руб. полбутылки». «В Омске в настоящее время наблюдается усиленная спекуляция с деньгами. Так за 100 руб. николаевскими дают 2500-0 00 руб. сибирскими, а за 1000 керенками дают 1500-2000 руб. сибирскими». Люди понимают, что сибирские деньги скоро ничего не будут стоить
«Сибирские знаки стремительно обездушивались. Мы раньше не замечали в Омске, до чего плохи были эти знаки. Теперь, когда с обесцениванием денег даже нищие чиновники стали получать жалованье пачками, министры могли собственными глазами видеть, с какою преступной небрежностью печатались эти знаки. Так, например, в одной пачке деньги были разных цветов, одни темнее, другие светлее; целая серия пятидесятирублевок была выпущена с опечаткой (месяц май был назван по-французски «Mai»). Ясно, что уже одни эти внешние дефекты должны были погубить деньги, а тут присоединились еще политические невзгоды. Сибирское Правительство висело на волоске — кто же мог верить сибирским деньгам?», - отмечал Георгий Гинс.
Целую неделю продолжалось жестокое сражение по всему фронту армии. Константин Сахаров вспоминал: «Многочисленные атаки большевиков отбивались нами всюду, где только были наши части. Но красные лезли в промежутки, шли степями, без дорог, выходили в тыл. Ижевская дивизия с 14 по 19 октября была отрезана совершенно и окружена большевиками; и не только пробилась сама, но нанесла красным несколько частных поражений и привела с собою свыше двухсот пленных.
17 октября я поехал к Уральскому корпусу и там в деревне Патраково попал вместе со штабом корпуса в окружение большевиками; пришлось для контратаки деревни направить все силы до личных конвоев моего и командира корпуса включительно.
Нестерпимо мучительно было переживать эти дни, когда кучки храбрецов, только что совершавших победоносное движете к Тоболу, теперь были принуждены отступать из-за преступной инертности тыла. Были принуждены драться в бессмысленной и безнадежной обстановке, не имея возможности перейти в наступление самим, что только и могло дать нам новый успех и окончательную победу.
Красные за это время не потеряли ни одного дня подготовки, большевики влили в их ряды пополнения, усилились свежими частями и были числом сильнее нас во много раз. 3-я же армия так и не получила обещанных пополнений, а от боев, от непрерывных операций сила ее таяла, таяла с каждым днем».
Так на полях холодной Сибири «полуодетая, на половину растаявшая, еще более преданная беспечным и преступным тылом, наша армия была подобна затравленному льву. Так же отходила она, огрызаясь на каждом шагу и не помышляя ни о чем, кроме выполнения своего долга».
Командующий конной группой генерал Волков.25 октября в своем донесении сообщал: «За последнее время все указывает на сильный упадок духа солдат вследствие все уменьшающегося численного состава частей и отсутствия пополнений. Волнуются и недоумевают, почему до сих пор ни один полк не пополнен, когда в некоторых ротах осталось около десяти человек. Такое положение создает благодарную почву для всякой пропаганды и агитации, чем несомненно воспользуется наш противник, хорошо осведомленный о том, что делается в наших войсках. Далее, в связи с наступившей холодной и сырой погодой и необходимостью часто ночевать в лесу под открытым небом, развивается недовольство солдат отсутствием теплой одежды; солдатами указывается, что в тылу все одеты и во все теплое. Мы рискуем потерять и оставшийся кадр, ранее доблестно сражавшихся частей».
28 октября на первой полосе «Сибирской речи» по-прежнему теснится множество афиш. А среди них - еще одна характерная попытка - на этот раз обратить на пользу всеобщую жажду зрелищ: «В цирке Спорт-Палас грандиозное Галло-Представление. Вход в цирк без денег. Билеты продаются не за деньги, а за книги. Ложа – 25 книг, места перед ложами – 10 книг, места за ложами – 5 книг, галерея – 2 книги. Граждане, несите книги. Облегчите участь солдата» Только вот солдатам отступающих белых частей сейчас совсем не до чтения…
Военные сводки теперь выглядят совсем иначе– «под давлением противника наши части отошли..», «после упорного боя с противником мы отошли в район такой-то». «противник вытеснил наши конные части»... Комментарии излишни.
Частная женская гимназия Лезевитц в течение двух месяцев меняет уже третье место и теперь перешла из здания Судебных установлений в помещение Министерства Финансов. Занятия в старших классах мужской и женской гимназии и реального училища начнутся 27-28 октября в здании Министерства земледелия. По постановлению Совета Министров все правительственные учреждения в свободные от работы часы будут предоставлены для учебных заведений. Прочие здания, судя по всему, отданы под госпитали.
Главным городским событием становится Праздник добровольцев-крестоносцев, который братство святого Гермогена 26 октября устроило в помещении городского театра. Его посетил Верховный Правитель. «Оркестр исполнял туш и публика кричала «ура». «. Верховный правитель свою краткую речь закончил «словами, относящимися к крестоносному движению «Так хочет Бог и потому я уверен, что мы победим». Для Белой столицы осталась единственная надежда – на чудо.
Но время чудес, увы, закончилось. Когда все наконец сдвинулось с мертвой точки, было уже слишком поздно. « Когда тыл, его бюрократические органы увидали, что дело нешуточное, что на фронте положение принимает действительно катастрофические размеры, грозящие и их существованию, то там всколыхнулись и стали спешно собирать пополнения, грузить теплую одежду и обувь, направляя эшелон за эшелоном в действующую армию», - вспоминал Константин Сахаров.
Эти хаотичные действия создавали страшный сумбур. Ведь по железной дороге шел непрерывный поток составов с больными и ранеными, военными грузами и, в результате, поезда с пополнением и снабжением простаивали неделями на станциях, не могли добраться до фронта.
С пополнениями все тоже было сложно: « Густыми массами шли маршевые роты, безо всякой системы, с нарушением самых примитивных требований порядка: так зачастую поезда с пополнением простаивали сутками на станциях или разъездах, не получая ни пищи, ни кипятка для чая; люди волновались, верили самым вздорным слухам, легко поддавались обману и агитации. Наконец эти голодные и распропагандированные маршевые роты высаживали и передавали ближайшему строевому начальнику . Вначале пробовали их вливать в полки, которые таяли с каждым днем, пробовали и горько раскаивались, ибо произошли массовые предательства. Только что прибывшее пополнение, получив приказ идти в наступление, выбегало подняв вверх винтовки, обращенный прикладами в небо, передавалось на сторону красных и открывало огонь по своим. Почти все офицеры в таких полках гибли».
Армии неудержимо катились на восток. «Омск был уже обреченным, так как спасти его могло только чудо; человеческие усилия были не в состоянии этого сделать в той обстановке, которая создалась к этому времени.
Нельзя выразить той горечи, какая охватила всех нас на фронте, всю армию. Сделанный ею подвиг, одержанная на Тоболе победа, сознание близкого и окончательного разгрома красных, — все пошло прахом.... И не было надежды на новое улучшение, на перемену...», - с горечью отмечал генерал Сахаров.
В обреченном городе свирепствует тиф. «Начальник штаба Верховного Главнокомандующего приказом воспретил солдатам ходить по базарам, рынкам и прочим местам, где скопляется много народу так как это является одним из источников распространения заразы». Бороться с эпидемией в нынешних условиях практически невозможно.
Домашний скот на городских окраинах страдает без корма - сена на рынок давно уже не поступает.
Каждый день Верховный Правитель принимает множество посетителей, в основном военных. Идет спешный, лихорадочный поиск выхода из тупика.
30 октября точка невозврата пройдена - под скромным ничем не выделенным заголовком «Разгрузка Омска» публикуется следующее: «По распоряжению совета министров с воскресенья начинается разгрузка г. Омска. В первую очередь будут эвакуированы все центральные министерства. Освободившиеся здания, как например здание судебных установлений, будут заняты под лазареты и размещение резервных воинских частей».
Почти год назад в декабре 1918 года, посетивший Омск полковник Иосиф Ильин писал в своем дневнике: «Становится страшно. Страшно за Колчака. Он окружен Бог знает кем. Сукины, Гинсы, Михайловы — все главным образом заняты собой, своими делами и своими рецептами спасения. Ни у кого нет главного: жертвенности и чувства долга. Это только у одного Колчака, но что он может сделать?» Увы, полковник Ильин оказался прав…
Елена Мачульская
для Русской Стратегии
| 
