- Почему это на стене? – чекист ткнул пальцем в фотографию из спектакля «Дни Турбиных»: Турбин-Хмелев в окружении юнкеров, роль одного из которых исполнял Михаил. Неужто решил, что на снимке настоящие белогвардейцы?..

Обыск шёл уже шестой час. Начала его он не застал. На дворе стоял тёплый апрельский день, канун Первомая. В воздухе ничто не предвещало беды, напротив всё жило предвкушением праздника. Празднично было и на душе Михаила. Он репетировал новую роль в спектакле «Враги», а вечером должен был играть в постановке пьесы Киршона. По пути домой зашёл в магазин, купил новые ботинки. С ними и взяли его трое товарищей в форме ОГПУ, едва он переступил порог родной квартиры…

- У меня вечером спектакль! Позвольте хотя бы позвонить…

- Мы сами позвоним.

Позвонили, сказали, чтобы артиста Названова не ждали. На другом конце провода поняли без лишних объяснений… Приказ о его увольнении был подписан в тот же день…

Вещей с собой взять не дали – передачей передадут. Домработница плакала, видя, как уводят её Мишу. Мать держалась. Она даже сейчас, в разгромленной квартире, провожая в неведомое единственного сына, была величественна и прекрасна…

Ольга Бутомо-Названова была известной камерной певицей. Ей восхищался Николай Гумилёв, бывший на её концерте незадолго до ареста. К ней запросто заходил Маяковский. Она пела в концертах Рахманинова, Прокофьева, Гречанинова, гастролировала по России и Европе… Отец был человеком совсем иной среды – крупный техник-технолог, изобретатель. Его методом на Украине обрабатывали сахар. Однако же, они прожили ладом всю жизнь – до самой кончины отца…

Мать мечтала, чтобы Миша был пианистом. Он и впрямь был очень музыкален, прекрасно пел, окончил Музыкальный техникум при консерватории по классу фортепиано… А потом им завладел театр. И не музыкальный, а драматический. Художественный театр. Быть принятым в его труппу, получить напутствие самого Качалова – это ли было не счастье? И, вот, летело теперь это счастье под откос…

Ему шёл 22-й год. Он не знал за собой никакой вины перед советской властью. Но его привезли на Лубянку, оформили буднично, словно в больнице, повезли куда-то вновь…

- Куда мы едем?

Еврей-конвоир невозмутимо отозвался:

- В Бутырку.

Сколько сельдей может уместиться в бочке? Никем не сосчитано. В камере Бутырки уместилось 186 человек. Кого здесь только не было… Каких только историй не услышал Михаил… И это страна, где «вольно дышит человек»?

А его история оказалась проста. Как-то обронил он, что при строительстве московского метро разрыли множество захоронений, могильников, и из-за этого в столице вспыхнула дизентерия и другие заболевания. Не обронил, конечно, с чувством высказал… А как иначе? Ведь чуть Богу душу не отдал от той самой дизентерии. Врачи уже сказали матери, что он не выживет, но мать отмолила, отстояла своего Михряя у смерти… И кто-то же донёс о неосторожной фразе! Цена её – 5 лет ИТЛ… На следствии Михаил вёл себя независимо, дама-следователь усмехнулась криво:

- Таких уж и нет теперь!

После «бочки с селёдкой» - даже этап показался облегчением. Всё-таки краешек неба и струйка свежего воздуха… А этап был длинный. Свежих невольников советских плантаций везли на север. УхтПечорЛаг… Тачку в руки – и марш, марш отрабатывать пайку! К той тачке ещё и приковали железной цепью. Бичер Стоун, видишь ли ты это? Можно подумать, было куда бежать. Кругом тайга, сотни километров никакого жилья… И снег, снег… Тут только осозналась непрактичность матери: все время следствия носила она ему всевозможные продукты, но не догадалась принести тёплых вещей… Конечно, в лагере выдали ватные штаны и телогрейку. Но обувь? Ботинки, те самые, что купил перед арестом, портянки, стершие ноги до крови. Матери всё же написал, что одет и обут, не мёрзнет – не хотел тревожить. К счастью, хоть и с опозданием, догадалась она прислать кирзовые сапоги…

А по радио уже передавали «Врагов»! Тех самых, в которых Михаил должен был играть… После смены, в холодном бараке слушал, прильнув к приемнику. В театре никто не вспомнил о нём, не написал ни строчки. Словно похоронили… Что ж, "надо было привыкать к этой суровой таежной тишине, где все чувства человеческие замерзают и люди замыкаются в себе от давящего однообразия леса. Надо перековываться на новые жизненные рельсы. Мхатовский период канул в вечность, и если выйду отсюда живым, то едва ли сохранятся творческие силы, чтобы работать в каком-либо театре".

Но, вот, забрезжил свет в сплошном мороке. В клубе Косолапкина решили создавать лагерный театр. Это уж не на общих работах доходить! Это уж можно худо-бедно жить! Взялись за дело с вахтанговцем Дмитрием Консовским, один спектакль, другой – пошло дело. Мать присылала всё необходимое – грим, аксессуары, ноты, книги… Дмитрия, правда, арестовали вскоре, перевели опять на общие. Михаил унаследовал его роли.

А ещё…

"Надеюсь, что ты, желая мне добра, с радостью примешь известие о том, что я вдали от тебя встретил человека, скрашивающего мое одинокое существование своим талантом и душой.

Думаю, что ты поймешь, что ласка и внимание для меня важнее всего, так как спасают от одичания и растущей замкнутости и ограниченности, которой больны здесь все одинокие, заброшенные, озлобленные люди, вроде несчастного вахтанговца.

Что же касается твоей боязни "связанности в будущем" и других материнских опасений, то они забавны при нашем положении футбольного мяча, который швыряется судьбой с ботинка на ботинок игроков".

Её звали Валя Ратушенко. Балерина Тбилисского театра, хрупкое, нежное, неотмирное создание – чем она досадила советской власти? Лагерных законов выживания она не понимала. Все посылки, которые постоянно слали ей родственники, девушка раздавала другим зекам, а сама оставалась голодной. Михаил взялся опекать её, защищать, помогать…

Это было счастье. Несмотря на лагерную обстановку. Они оба были молоды, талантливы и влюблены. И это чувство высекало обильные искры вдохновения. Вместе они ставили спектакль за спектаклем – драму, оперетты и даже оперы. Впервые Михаил дебютировал в качестве оперного певца в опере «Кармен».

Он рассказывал ей о матери. О детстве. О путешествиях по Европе… Гастролируя с матерью, Михаил успел повидать мир. Франция, Германия… Каким далёким и небывалым сном казалось всё это здесь!

Но уже и не угнетали воспоминания. Ведь они были молоды. А сроки их были невелики. По освобождении их ждала целая жизнь! И она непременно, непременно должна быть счастливой! Михаил уже решил, что оставит драму в пользу оперетты, где есть место и песням, и танцам. Танцам обучала его Валя, и он показывал себя способным и старательным учеником. Вместе они исполняли «Холопку», «Сильву», «Летучую мышь»…

На месяц приезжала в УхтПечЛаг мать. Помогала косолапкинскому «театру», как могла. Даже успела собрать хор из зэчек и кое-как обучить его…

В 1937 году мать отправили в ссылку в город Фрунзе. Теперь письма к ней шли месяцами, так же как и её ответы. Но эта была ещё не беда, беда стояла при дверях, карауля робкое счастье двух невольников ГУЛАГа.

В те дни ГУЛАГ избавлялся от перенаселения, чтобы освободить место для новых обильных потоков. В УхтПечЛаге шли ежедневные массовые расстрелы. «В расход» шли не только за реальную или всего чаще мнимую «провинность», но и по причине негодности к общим работам, слабосильности. Неземное создание, похожее на фарфоровую статуэтку, Валя Ратушенко для общих работ не годилась. Лишний рот для системы ГУЛАГа…

После её расстрела Михаил долго не мог прийти в себя. Не мог даже писать матери. Слишком велика была боль. И не укладывалась ни в душе, ни в уме эта бессмысленная, варварская, чудовищная жестокость…

Его срок закончился в 1940 году, но идти ему было некуда. Мать находилась в ссылке, а Москве его никто не ждал. Михаил ещё год оставался в Ухте, затем перебрался в Симферополь. Грянувшая война забросила его в эвакуацию, в Чимкент, и тут судьба, наконец, смилостивилась над ним. Он сыграл свои первые роли в кино, сразу принесшие ему популярность, и встретил женщину, ставшую его спутницей до конца дней – актрису Ольгу Викланд.

Всё пережитое, однако, подорвало здоровье Названова. Он ушёл из жизни, когда ему не было и пятидесяти. В тот год он снимался в роли Клавдия в «Гамлете». На съёмках ему стало плохо. Врачи сделали операцию и сказали Ольге, что муж не выживет. Но она, как в своё время мать, выходила его. Тем не менее вердикт медицины был категоричен: если пациент хочет жить, то должен соблюдать полный покой, никаких съёмок. «Если ты порядочный человек, то должен вернуться и доиграть роль!» - Григорий Козинцев знал, на какие точки нужно нажимать… Названов не мог отказаться, не мог подвести группу. «Гамлета» он спас. Но его самого спасти уже не смогли, вторую операцию он не пережил.

Он производил впечатление человека благополучного и довольного жизнью. В кино играл гусаров, князей, царей. Давал концерты. Но время от времени память возвращалась в страшное прошлое, о котором начал он писать воспоминания за две недели до смерти, но так и не успел закончить…

"Ночью меня душил кошмар. Снилось мне кладбище, могилы, трупы. И расстрел Вали Ратушенко".  

Русская Стратегия