Террор по эту сторону фронта. Ч.1.
В условиях осады Севастополя деятельность карательных органов ужесточилась и внутри города, и это было закономерно. 28 октября 1941 г. городской комитет обороны выпустил обращение к трудящимся с призывом к бдительности, организованности и дисциплине.
«В нашей борьбе, - гласило воззвание, - решающими являются выдержка, дисциплина, революционный порядок. Необходимо, чтобы в наших рядах не было места нытикам и трусам, паникерам и дезертирам <…>.
Выше революционную бдительность. Разоблачайте врага. Истребляйте шпионов и диверсантов. Усильте охрану предприятий. Боритесь с распространителями слухов, со всеми, кто пытается сеять панику, нарушать строжайший порядок, организованность, дисциплину в наших рядах»[i].
Приказом командования Черноморским флотом о мероприятиях по обороне города от 10 ноября 1941 г. был определен комплекс мер по обеспечению порядка в тылу. Их реализация была возложена на органы НКВД, милицию и военных. Устанавливался жесткий контроль за проживанием и пропиской граждан в городе. Виновные в нарушении порядка подлежали суду по законам военного времени, шпионы и провокаторы расстреливались на месте. На руководство НКВД и милиции возлагалась обязанность «немедленно выселить из пределов Севастопольского района на Кавказское побережье весь неблагонадежный элемент населения»[ii].
В городе продолжались аресты за антисоветскую деятельность. Усиленные за счет сотрудников, эвакуированных из других городов, репрессивные органы продолжали выявлять распространителей критических суждений и слухов, и привлекать их к суровой ответственности. Отдельные проявления панических и пораженческих настроений среди населения в период обороны фиксировались ежемесячно. Они возрастали по мере того, как ситуация на фронте складывалась не в пользу защитников города.
Так, в спецсообщении секретарю горкома Б. Борисову от 7 июня 1942 г. заместитель наркома НКВД Крыма майор милиции Н. Смирнов отмечал проявление паникерских и упаднических настроений, называл фамилии работниц филиала завода № 1, которые предсказывали «неизбежное падение Севастополя» и то, что они скоро будут получать по 400 г. хлеба, а их иждивенцы – по 150 г. и они будут умирать от голода. В следующем своем спецсообщении Смирнов информировал, что антисоветские элементы в городе активизировали свою деятельность, распространяют провокационные слухи. Например, слесарь автогаража 25 стрелковой дивизии своим знакомым говорил: «Еще несколько дней – и немцы от г. Севастополя ничего не оставят. Я воевать за Советскую власть не хочу, так как пройдет еще немного времени – и ее немцы уничтожат». Путеобходчик «СевГРЭСа» рабочим электростанции рассказывал: «немцы народ культурный, их не сравнить с нашими русскими, пьяницами и грубиянами». Некоторые жители Инкермана, ожидая прихода гитлеровцев, сняли у себя в домах все портреты руководителей партии и правительства[iii]. Все эти люди были арестованы.
Также отмечались случаи враждебных высказываний на межнациональной почве. В июне 1942 г. убежище по улице Ленина, 63, учитель Зеври Насибула и его жена Зеври Гульсум, угрожали укрывавшимся вместе с ними гражданам, заявляя: «Как Вы нам русские надоели, будьте Вы прокляты. Скоро кончится Ваше счастье, скоро немцы заберут Севастополь и тогда мы Вам покажем»[iv].
Надо сказать, что органы НКВД адекватно оценивали причины распространения упаднических настроений. 5 июня 1942 г. Н.Смирнов прямо указывал, что этому способствовала непрерывная бомбежка города неприятельской авиацией, а также недостаточная массово-разъяснительная работа[v].
При этом не следует думать, что в обстановке войны севастопольские энкаведисты и сотрудники особых отделов не проявляли стремления к применению пыток и фальсификации дел. Так, в январе 1942 г. приехавшими из Москвы следователями были арестованы начальник особого отдела ЧФ бригадный комиссар Михаил Кудрявцев и его заместитель батальонный комиссар Петр Петровский. По итогам длительного следствия, в январе 1943 г., они были осуждены на 3 года лишения свободы, в том числе «за преступную практику применения извращенных методов в следствии (избиение заключенных, вымогательство вымышленных показаний) и искусственное заведение дел об антисоветских организациях»[vi].
Репрессии в городе проводились до самого падения Севастополя. По свидетельству одного из руководителей обороны, командующего Черноморским флотом, адмирала Филиппа Октябрьского, за время третьего штурма (июнь 1942 г.) было расстреляно 20 человек «за контрреволюционную деятельность и пособничество»[vii].
Много неприятных открытий режиму и его функционерам суждено было сделать после частичного и непродолжительного освобождения полуострова в ходе Керченско-Феодосийской десантной операции. Оказалось, что люди, которые остались под вражеской оккупацией, далеко не всегда остаются лояльными. Немало было среди них тех, кто встал на путь сотрудничества с агрессором. Причины, которые толкали людей на этот шаг, были разными. Одни считали, что хуже, чем при большевиках, быть не может, и не желали защищать государство, которое было к ним столь жестоко в предвоенные годы. Другие просто стремились выжить. Теперь советская власть возвратилась с намерением строго с них за это спросить.
Наиболее пострадавшим от репрессий городом стала Керчь. По далеко не полным подсчетам, произведенным руководителем научно-редакционной группы «Реабилитированные историей», действовавшей в Крыму в период пребывания полуострова в составе Украины, Дмитрием Омельчуком, по Керчи и прилегающим районам, освобожденным в результате Керченско-Феодосийской операции, были выявлены данные на 239 человек, из которых 84 были приговорены к расстрелу. Кроме них еще не менее 17 человек умерли во время следствия или погибли от попадания немецкой авиабомбы в здание Керченской тюрьмы 28 апреля 1942 года. 93 человека осуждены к различным срокам исправительно-трудовых лагерей (две трети из них получили 10 лет ИТЛ). 8 были высланы из Крыма. 37 человек освобождены за недоказанностью обвинения, но перед этим от 1 до 5 месяцев провели в тюрьме[viii].
Люди, которые остались на оккупированной территории, и продолжали выполнять свои профессиональные обязанности: преподавать, лечить, выращивать хлеб, строить, ремонтировать, стирать, убирать и т.п. рассматривались как изменники Родины. Так, Ольга Мазина в период оккупации работала уборщицей штаба немецкой армии — приговор: 10 лет лишения свободы[ix]. Учитель из деревни Хаджи Бей Ленинского района Джафар Аблаев приговорен к расстрелу за то, что немцы вернули ему в собственность колхозную мельницу, ранее принадлежавшую его тестю. Анатолий Лебедев, работавший до войны начальником Керченской городской пожарной команды, при немцах продолжал выполнять свои обязанности. Михаил Иванов из Эльтигена(ныне – Героевское) не стал эвакуироваться на Тамань (или не смог — следствие это не выясняло), вернулся домой, работал у немцев на дизельной станции. Оба расстреляны[x].
Одним из направлений репрессий стали преследования бывших советских военнопленных. Так, оказавшись в плену и зная о том, как немцы обходятся с евреями, Михаил Куперман из Артемовска Донецкой области, нашел спасение в том, что стал переводчиком у немецкого офицера. За это 5 февраля 1942 г. его приговорили к расстрелу, который потом заменили на 10 лет лагерей.
Уроженец Киева капитан Павел Ерин при отходе войск выбросил в море оружие и остался в Керчи. Работал у немцев техником на почте. Расстрелян.
К высшей мере наказания приговаривали не только мужчин, но и женщин. Александра Баскакова, и Анна Тоцкая, и Наталья Бляуштайн были приговорены к расстрелу за восхваление немецкой армии. Аналогичную меру наказания Военный Трибунал вынес медсестре военного госпиталя девятнадцатилетней Лидии Шумеевой. В период оккупации она распространяла слухи о взятии немцами Москвы, о затоплении Красной армией метро при отступлении, где, якобы, погибло 1,5 миллиона человек, и о восстании казаков на Кубани. Сама обвиняемая в ходе следствия (было проведено три допроса) не смогла убедительно объяснить, зачем она это делала. В деле, правда, нет сведений о приведении приговора в исполнение, но мало оснований полагать, что для девушки все кончилось благополучно.
Основанием для вынесения смертного приговора Елизавете Марти, немке, учительнице немецкого языка, стало то, что с приходом немецких войск она добровольно пошла к ним на службу переводчицей. Матрена Валиндас в период первой оккупации организовала для солдат и офицеров вермахта столовую, собирала для нее посуду в разных организациях. При этом ругала советскую власть и восхваляла оккупантов. Дочери Тамара и Елена остались сиротами. Как сложилась их судьба, неизвестно[xi].
Бывший солдат 51-й армии Абдураман Бариев, бежавший из германского плена, был арестован сотрудниками Особого отдела. После проверки его отпустили, зачислив в ряды действующей армии. Но этому предшествовало пребывание в фильтрационном лагере и многочисленные допросы. В своих воспоминаниях Бариев так описал деятельность советских военных чекистов после освобождения Керчи:
«Дела, которые совершают солдаты Особого отдела – облавы, заключение в тюрьму, допросы, - приводят людей в ужас…Население в тяжелом положении, как будто на фронте и в огне. Из городов и сел в тюрьму посадили очень много людей за то, что работали у немцев, значит, им сочувствовали»[xii].
Жестоко карали за антисоветскую агитацию и любые критические высказывания, сделанные в период первой оккупации в отношении руководства страны. Так, Военный трибунал приговорил кочегара из Керчи Петра Узлякова к расстрелу за то, что он негативно отзывался о способностях советских руководителей и говорил о силе немецкой армии.
Особенно суровые приговоры достались тем, кто успел за два месяца оккупации поработать в городской управе, был старостой села или его помощником. Преобладало наказание в виде расстрела, реже 10 лет исправительно-трудовых лагерей. Формулировки приговоров стандартны: «был старостой деревни», «активно сотрудничал с оккупантами». В ходе короткого следствия (обычно 3-5 допросов) подробности такого сотрудничества, как правило, не выяснялись. Достаточно было или признания подследственного, или показаний свидетелей. Следователи не утруждали себя поиском иных доказательств.
Продолжалась практика этнических депортаций. Так, в январе 1942 г. с территории полуострова было выселено 438 итальянцев[xiii].Операция по выселению проходила в зимних условиях, что усиливало страдания людей, вело к гибели ослабевших.
Переселение проводилось через порт Камыш-Бурун (пос. Аршинцево). Затем переселявшиеся были доставлены в порт Новороссийский (Краснодарский край). В течение полутора недель переселенцы ждали в Новороссийске дальнейшей отправки. Далее путь был продолжен по железной дороге в «телячьих вагонах» и занял длительный период. Точка назначения – Азербайджан, Баку. Однако этот город не был конечным маршрутом. Переселенцев следовало доставить по воде в Красноводск и Карталы, на противоположный берег Каспийского моря. Положение переселенцев было трудным. Всеми способами сами добывали себе продовольствие. В ходе переселенческой кампании каких-либо особых новшеств не наблюдалось. При организации переселения учитывалось такое правило: если жена у итальянца была по национальности русская, то отправлялись в спецпереселение отец и ребенок. Жена получала право остаться на месте. Однако таких женщин не оказалось. Они отправлялись со своими мужьями и детьми[xiv].
В ноябре 1942 г. мужчин-итальянцев через военкомат мобилизовали в Трудовую армию. До июля 1946 г. они содержались под охраной и работали на строительстве Челябинского металлургического комбината[xv].
Всего, по данным отчета о работе НКВД Крыма за пять месяцев 1942 г., из освобожденной территории полуострова было выселено 2157 человек враждебного населения, в том числе 588 семей изменников Родины, осужденных за контрреволюционную деятельность; 53 человека, ранее отбывавших наказание за контрреволюционную деятельность; 2 бывших белогвардейцев и 78 женщин, обвиненных в занятии проституцией при оккупантах[xvi].
Репрессии проводились и внутри армии. Военные неудачи и неразбериха в частях усугублялись вмешательством представителя Ставки Верховного Главнокомандования Льва Мехлиса. Он не считался с мнением специалистов, часто требовал выполнять свои приказания через головы прямых начальников, создавая в работе сумятицу. Собственную некомпетентность он перекладывал на руководящий состав фронта. В Москву отправлялись доклады, содержавшие нелестные оценки значительной части генералитета. В результате по инициативе Мехлиса полностью сменился состав военных советов Крымского фронта и входивших в него армий. С подачи представителя Ставки в руководстве фронта воцарилась атмосфера тотальной подозрительности и слежки. Органы НКВД взяли неугодных Мехлису генералов под негласный надзор.
Справедливую, на наш взгляд, оценку, дал Льву Захаровичу известный писатель Константин Симонов:
«Это был человек, который в тот период войны, не входя ни в какие обязательства, считал каждого, кто предпочел удобную позицию в ста метрах от врага неудобной в пятидесяти – трусом. Считал каждого, кто хотел элементарно обезопасить войска от возможной неудачи, - паникером; считал каждого, кто реально оценивал силы врага, - неуверенным в собственных силах. Мехлис, при всей своей личной готовности отдать жизнь за Родину, был ярко выраженным продуктом атмосферы 1937-1938 гг.»[xvii]
Некомпетентное вмешательство Мехлиса в управление войсками обернулось чудовищными потерями. Десятки тысяч человек погибли, замерзли и попали в плен. В ходе Керченско-Феодосийскойоперации проявились типичные практики сталинизма в ведении войны. Солдаты были пушечным мясом, расходным материалом, с которым не считались.Как следствие, всего за 111 дней существования Крымского фронта безвозвратные людские потери составили около 450 тыс. человек[xviii]. 170 тыс. бойцов попали в плен[xix]. При этом потери немцев составили всего 7588 убитыми[xx].
Когда 15 мая 1942 г. противник вновь занял Керчь, об этом достаточно быстро стало известно в Севастополе. Весть произвела тягостное впечатление на защитников города. Участник обороны Севастополя, И. Журавлев (в 1942 г. – матрос 2-й бригады торпедных катеров) вспоминал: «мы в Севастополе были возмущены тем, что наши 51-я и 47-я армии не сумели удержать свои позиции. Сгоряча много нелестных слов высказывалось в их адрес». Сержант одной из воинских частей СОРа Михаил Вольнов был признан виновным в распространении «ложных слухов» о паническом отступлении советских войск на Керченском полуострове. Он был осужден на пять лет лишения свободы с отсрочкой до конца войны и отправлен на передовую[xxi].В июле 1942 г. был арестован и осужден к высшей мере наказания красноармеец СеитАсан Мурат за проведение антисоветской агитации среди военнослужащих и намерение перейти на сторону врага[xxii].
В обстановке войны обнажились межнациональные противоречия. Постулаты советской пропаганды о братстве и дружбе народов вошли в конфликт с суровой реальностью.
Вот какие настроения среди краснофлотцев в ходе боев под Севастополем в начале 1942 г. были зафиксированы в спецсообщении начальника третьего отдела ЧФ:
Краснофлотец района СНИС (служба наблюдения и связи ВМФ СССР) Емельянов о ходе военных действий на подступах к Севастополю [...] заявил: «Лучше всего дают фашистам матросы, а вот нацмены, те, как только начинают рваться близко снаряды или мины, уходят и прячутся подальше от фронта».
Краснофлотец этой же части Зимингур о ходе боев под Севастополем сказал:
«Вновь прибывшие части с Кавказа — нацмены, воевать абсолютно не хотят, при первом же выстреле мины или снаряда бросают оружие и убегают с поля боя. Если в дальнейшем будем оборонять Севастополь этими войсками, можно полагать, что и не удержим немцев»[xxiii].
Эти утверждения не были беспочвенными. Факты дезертирства, прежде всего представителей кавказских национальностей, которые составляли большую часть личного состава 345-й, 386-й и 388-й стрелковых дивизий, отмечались командованием СОРа. Так в феврале – апреле 1942 г. из частей, оборонявших город, перебежали к противнику 135 азербайджанцев, 111 грузин, 71 лезгин, 75 армян, 55 украинцев и 48 человек других национальностей[xxiv].
В еще большей мере межнациональные противоречия проявились в ходе Керченско-Феодосийской операции, в которой принимали участие недавно сформированные кавказские части. Уровень их боевой подготовки был крайне низок, следствием чего стало распространение среди командиров-славян настроений, которые политорганы трактовали как «великорусские» и «шовинистические». Так, в 404-й стрелковой дивизии велось много разговоров о том, что «с таким составом, как наши запасники – армяне, азербайджанцы, грузины – воевать будет трудно». Некоторые командиры были готовы заменить «как небоеспособных» до 50% красноармейцев своих частей[xxv].
Тон в оценке формирований с Кавказа задавал Л.Мехлис, который называл национальные соединения «трудными», и настаивал на необходимости заменить кавказцев пополнением «именно русским и обученным»[xxvi]. Особо негативное отношение сложилось к азербайджанцам. От них старались избавиться в первую очередь. Если не было возможности заменить их на русскоязычный состав, то им предпочитали армян и грузин. Докладывая о причинах незавершенности переформатирования одной из дивизий, командующий 51-й армией генерал Владимир Львов сообщал командующему фронтом, что командир дивизии под разными предлогами задерживал отправку армян и грузин: «Все же они лучше азербайджанцев…»[xxvii]
Градус ожесточения в ходе боевых действий был максимально высоким. С обеих сторон имели место расстрелы военнопленных. И если о преступлениях гитлеровцев и их союзников известно в подробностях, то аналогичные акты насилия со стороны красноармейцев во многом остаются в тени.
Первые расстрелы немецких военнопленных в Крыму произошли уже в 1941 г.
В ноябре 1941 г. под Камарами (ныне – Оборонное)в окрестностях Севастополя советский командир взвода закричал на красноармейца Демченко, который хотел помочь раненому: «Оставь немецкого черта в покое, его расстреляют». Демченко смог задержать расстрел лишь на время, выразив свое мнение, что «ведь бедный раненый тут ни при чем, и было бы человеческим долгом перевязать его»[xxviii].
«Пленных часто расстреливают без допроса и не направляя в соответствующие штабы - читаем в приказе № 0048 по Приморской армии, оборонявшей Севастополь. – Впредь расстреливать их только при оказании сопротивления или попытке бегства. Расстрел пленных на месте пленения вызывает страх у солдат, готовых перебежать на нашу сторону»[xxix].
Также военнопленных нередко грабили. Так, полковник Александр Данилин, попавший в плен к немцам 30 октября 1941 г., показал, что передовые советские части отбирают у схваченных солдат противника часы, сигареты, перчатки и портсигары[xxx]. В свою очередь, лейтенант Василий Парамонов утверждал, что отдельные бойцы и командиры считают, что среди пленных «в любом случае надо устранять раненных, так как они не могут работать и не могут принести никакой пользы»[xxxi].
Особенно много расправ над немецкими пленными происходило в ходе Керченско-Феодосийской операции. Широко известен факт уничтожения раненых солдат противника в госпиталях Феодосии в последние дни декабря 1941 г.
Командующий 11-й немецкой армией, фельдмаршал Эрих фон Манштейн свидетельствовал:
«В Феодосии большевики убили наших раненых, находившихся там в госпиталях, часть же из них, лежавших в гипсе, они вытащили на берег моря, облили водой и заморозили на ледяном ветру»[xxxii].
Адвокат Манштейна, сэр Реджинальд Т. Паджет, назвал произошедшее «одной из худших жестокостей этой ужасной войны» и привел подробности кровавой расправы. По его свидетельству, раненых немцев не только расстреливали и обливали холодной водой, но и забивали железными прутьями. Всего тем или иным способом было убито около 160 оставленных тяжелораненых, «среди которых оставшийся с ними, проявив «высочайший дух самопожертвования», лейтенант медицинской службы и 6 солдат-санитаров 715-й моторизованной санитарной роты сухопутных войск, а также несколько русских санитаров»[xxxiii].
Картину произошедшего дополняют свидетельстваочевидцев. Так, советский санитар Калафатов (очевидно, крымский татарин) под присягой сообщил об убийстве раненых, находившихся в госпитале напротив дачи Стамболи, 6 января 1942 г., после того, «как еще корректного советского армейского офицера сменил исполненный ненависти старший лейтенант Черноморского флота по фамилии Айданов». В другом месте татарский санитар Бурсуд, который сам боялся расстрела, мог наблюдать из укрытия убийство немецких раненых рубящим и колющим оружием и слышать «ужасные крики немцев». Один тяжело раненый в бедро немецкий солдат, лежавший на улице с отмороженными тем временем конечностями, «который день и ночь жалобно стонал», был убит выстрелами в лицо по распоряжению советской женщины в униформе («врача или комиссара») подозванными краснофлотцами[xxxiv]. Убийства раненных солдат противника и медицинских работников происходили и в Керчи. Здесь одному немецкому врачу вытянули язык и прибили гвоздями к столу[xxxv].
Расправы над немецкими ранеными происходили и при попытке десанта под Евпаторией 5 января 1942 г.[xxxvi]
Казни санкционировал Л.Мехлис. Оправдывая их соображениями мести за массовые убийства оккупантами советских граждан, представитель Ставки писал своему сыну:
«Фашистов пленных я приказываю кончать. И Фисунов (адъютант Мехлиса – Д.С.) тут орудует хорошо. С особым удовлетворением уничтожает разбойников»[xxxvii].
Не лучшей была участь и тех, кого не убивали сразу, а передавали спецслужбам. Подтверждение – показания старшего лейтенанта Рубена Арзуманяна, служившего переводчиком в 1-м отделе штаба Приморской армии и попавшего в плен.
Несколько раз он присутствовал на допросах немецких военнопленных в оперативном отделе. Здесь их допрашивали корректно и без применения пыток. Раненым оказывали медицинскую помощь. После допроса в оперативном отделе и политотделе армии пленные передавались в Особый отдел, где их уже допрашивали с пристрастием. Многие были расстреляны. О том, что солдат неприятеля допрашивают особыми методами, Арзуманян слышал от одного из чекистов, который заявил следующее: «Если пленный у вас молчит, то у нас он сразу заговорит»[xxxviii].
Подобные проявления ненависти повышали градус ожесточения и провоцировали новый террор со стороны сил агрессора. Так, в Феодосии после того, как ее вновь оккупировали, были найдены захоронения 15 немецких солдат, которые были убиты красноармейцами при взятии города. В ответ на это нацисты расстреляли 8 человек, якобы причастных к расправе, в том числе двух женщин[xxxix].
Желая расположить к себе часть населения, в пропагандистских целях гитлеровцы создавали «комиссии по выявлению преступлений большевиков». Одна из них была создана в Крыму 21 апреля 1942 г. Предмет ее деятельности составляли: убийства раненых красноармейцев в госпиталях и других местах в момент отступления Красной армии из Крыма; казни и другие преступления в отношении военнопленных; аресты и расстрелы, проведенные в органах НКВД в период войны; массовые депортации[xl].
Страшной страницей последних дней севастопольской обороны стало уничтожение инкерманских каменоломен, в которых располагались склады боеприпасов, а также гражданские учреждения, медсанбаты и госпитали – целый подземный город. По разным оценкам, в штольнях находилось около 10 тыс. человек[xli].
«Здесь, - вспоминал Э. фон Манштейн, - произошла трагедия, показавшая, с каким фанатизмом боролись большевики. Высоко над Инкерманом поднималась длинная, уходящая далеко на юг скалистая стена. В этой стене находились огромные галереи, служившие в Крыму винными погребами для заводов шампанских вин. Наряду с большими запасами этого напитка большевики создали здесь склады боеприпасов; кроме того, эти помещения использовались ими для размещения тысяч раненых и бежавшего гражданского населения. Когда наши войска ворвались в населенный пункт Инкерман, вся скала за населенным пунктом задрожала от чудовищной силы взрыва. Стена высотой примерно 30 м обрушилась на протяжении около 300 м»[xlii].
В ночь на 30 июня 1942 г. окрестности Инкермана потряс чудовищной силы взрыв. Получив приказ об уничтожении боезапаса, лейтенант Прокофий Саенко выполнил его и ретировался. Следом за этим раздался грохот детонации тысяч тонн боеприпасов, долину накрыло огненным смерчем. Раскаты взрыва услышали даже жители Симферополя и далеких степных поселков.
Ударная волна смела немецкие пехотные части и технику, безжалостно ворвалась в соседние штольни, сминая в адский клубок людей, мебель, оставшееся медицинское оборудование, домашнюю утварь. Из штолен потекли реки крови, смешанной с хранившимся в подземельях шипучим вином. Взрывом накрыло и успевшего отбежать на полтора километра Саенко и его товарищей. Их всех швырнуло на землю, несколько раз перевернуло. Лейтенант получил тяжелую контузию[xliii].
Страшно напуганные взрывом, немцы долго боялись подходить к уцелевшим штольням, и лишь спустя время просочились в овраг и составили отчет о последствиях. И хотя они не преминули выместить свою злобу на уцелевших (немало людей добили выстрелами либо закололи штыками), уничтожение инкерманских каменоломен в дальнейшем активно использовалось ими как доказательство «невиданных злодеяний большевиков»[xliv].
Позорной и ужасной страницей в истории севастопольской обороны стала трагедия защитников города, которые в июле 1942 г. были оставлены своим командованием без эвакуации на мысе Херсонес. 29 июня 1942 г. в войска, еще оборонявшие город, пришло распоряжение об отзыве старших офицеров. И они стали посреди боя бросать своих солдат и собираться в районе Херсонесского маяка, аэродрома и 35-й береговой батареи.
РуководителиСОРа, флотское и армейское начальство, чекисты и номенклатурные кадры, в основном, позорно бежали. Вице-адмирал Ф. Октябрьский и его окружение вылетели с Херсонесского аэродрома, провожаемые ненавидящими взглядами, проклятьями и даже выстрелами обреченных, раненых, деморализованных, страдающих от голода и жажды людей. Командующий Приморской армией генерал Иван Петров и его штаб погрузились на подводную лодку. Скопившиеся на берегу солдаты и младшие офицеры выкрикивали в адрес бегущих оскорбления, в отплывающих начали стрелять, генерала заслонил собой подполковник Петр Семечкин и принял несколько пуль в себя[xlv].
На Большую землю также эвакуировались нарком НКВД Крымской АССР Григорий Каранадзе, а вместе с ним – несколько его заместителей. Рядовые сотрудники также были оставлены, и либо застрелились, либо погибли в боях, либо были расстреляны гитлеровцами, попав в плен (сотрудников советских карательных органов нацисты разыскивали с особым рвением и после выявления уничтожали особенно истово). По мнению севастопольского историка Константина Колонтаева, «такой случай массовой гибели сотрудников территориального подразделения внутренних дел областного уровня стал беспрецедентным событием в истории Великой Отечественной войны»[xlvi].
Убегая, Каранадзе и его люди столь торопились, что даже не удосужились уничтожить оперативные документы. Так что, когда в захваченный немцами город прибыли чины тайной полевой полиции, их изумлению и радости не было предела, когда они увидели, что практически все важные документы в горотделе НКВД сохранились.
В дальнейшем это позволило гитлеровцам без особых проблем выявить и уничтожить сеть подпольных организаций, созданных накануне оставления города[xlvii].
Несмотря на столь серьезные упущения, после эвакуации Каранадзе продолжал плавно перемещаться по карьерной лестнице.С 1 декабря 1942 по май 1943 г.он был заместителем наркома внутренних дел Дагестанской АССР,затем с мая 1943по апрель 1952 г. – наркомом, а потом министром государственной безопасности Грузинской ССР. И только в начале 1950-х гг. Григорий Теофилович был арестован по организованному Сталиным «мингрельскому делу». Проведя в заключении год, вскоре после смерти вождя он был освобожден по личному распоряжению Берии и назначен заместителем министра внутренних дел Грузинской ССР.Крест на его чекистской карьере поставило падение шефа. В 1953 г. Каранадзе был уволен из органов, но спустя четыре года вернулся на службу, став заместителем председателя государственного комитета лесного хозяйства Совета министров Грузии, и на этом посту проработал до своей смерти в 1970 г.[xlviii]
Вернемся к событиям на мысе Херсонес в июле 1942 г. Старшие офицеры, которые получили приказ оставить свои войска, в основном, также были брошены, и многие из них покончили жизнь самоубийством.
Вот как вспоминал об этом попавший в германский плен полковник Дмитрий Пискунов: «Весть об эвакуации командования Севастопольского оборонительного района и Приморской армии…потрясла меня. Я ощутил физическую боль в затылке. Мне показалось, что меня кто-то ударил обухом по затылку. Камышовую бухту мы нашли пустой. Ни эсминца, ни людей. Лишь на северном берегу ее лежало тридцать трупов в военной форме. Позже выяснилось, что это покончили с собой раненые командиры, не сумевшие попасть на транспорт, ушедший на их глазах»[xlix].
Ожидая прибытия транспортов с большой земли, бойцы сопротивлялись до последнего. В прибрежной зоне, под откосами и среди скал сопротивление продолжалось до середины июля 1942 г. Обреченные пили морскую воду, по ночам искали оружие и боеприпасы, сходились с врагом в рукопашной, но силы были слишком неравными. Тысячи советских солдат в итоге оказались в плену. Их ждали ужасы нацистской неволи, издевательства, голод. Многие были расстреляны, умерли от истощения и непосильной работы. А после освобождения их приняли советские фильтрационные лагеря. Даже если они проходили проверку, факт пребывания в плену ложился на них тяжким клеймом.
Сегодня много говорится о неприемлемости фальсификации истории, и это справедливо. Но следовать данному постулату – не значит, что нужно замалчивать неприглядные стороны. Жертвы, принесенные нашим многострадальным народом в той страшной войне, слишком масштабны, чтобы помнить о ней избирательно.
Дмитрий Соколов
Коллаж Евгении Руденко
Русская Стратегия
[i] Крым в период Великой Отечественной войны 1941-1945. Сборник документов и материалов – Симферополь, Таврия, 1973. – С.71
[ii] Там же. – С.77
[iii]Терещук Н.М. Обзор документов Севастопольского городского комитета обороны (ГКО) за 1941-1942 гг. // О некоторых подходах к изучению и преподаванию истории Крыма и Севастополя в Великой Отечественной войне – Севастополь, 2010. – С.48
[iv]Пащеня В.Н., Пащеня Е.В. Крымская АССР в годы II-й мировой войны (1939-1945) – Симферополь: ДИАЙПИ, 2009. – С.174
[v] Там же. – С.173-175
[vi]Нуждин О.И., Рузаев С.В. Указ. соч. – С.84
[vii]Нуждин О., Рузаев С. Севастополь в июне 1942 года: хроника осажденного города– Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2013. – С.99
[viii]Омельчук Д.В. Жертвы, которых можно было бы избежать – С.90
[ix] Там же.
[x] Там же.
[xi] Там же. – С.90-91
[xii]Бекирова Г. Крымские татары. 1941-1991 (Опыт политической истории) / Том I. – Симферополь: Издательский дом «Тезис», 2008. - С.29-30
[xiii] Реабилитированные историей. Автономная республика Крым: Книга вторая. – Симферополь: АнтиквА, 2006.- С.12
[xiv] Бугай Н.Ф. Советские итальянцы: трансформации этнической общности. 1930–2010-е годы // Историческая и социально-образовательная мысль. 2014. T. 6. № 6. Ч. 1. – С.44-45
[xv] Там же. – С.47
[xvi]Реабилитированные историей. Автономная республика Крым: Книга вторая - С.12
[xvii] Рубцов Ю.В. Мехлис. Тень вождя – М.Вече, 2011. - С. 259
[xviii] Там же. – С. 269
[xix] Дворниченко О. Клеймо: судьбы советских военнопленных – М.: Культурная революция, 2016. – С.250
[xx]Бекирова Г. Указ. соч. – С.31
[xxi] Нуждин О., Рузаев С. Указ. соч.- С.27-28;Омельчук Д.В. Указ. соч. – С.92
[xxii]Омельчук Д.В. Указ. соч.
[xxiii]Христофоров В.С., Черепков А.П. Указ. соч. – С.299
[xxiv]Нуждин О., Рузаев С. – С.9
[xxv]Безугольный А.Ю. Народы Кавказа и Красная армия. 1918-1945 годы – М.: Вече, 2007. – С.202
[xxvi] Там же. – С.204-205
[xxvii] Там же. – С.232
[xxviii]Гофман И. Сталинская война на уничтожение: планирование, осуществление, документы – М.: АСТ: Астрель, 2006. - С.293
[xxix]Правдюк В.С. Вторая мировая: русский взгляд – М.: ООО «Традиция», 2020. - С.215-216
[xxx]Нуждин О.И., Рузаев С.В. Севастополь осенью 1941 года – С.660
[xxxi] Там же. – С.665
[xxxii]Манштейн Э. Утерянные победы. / Сост. С. Переслегин, Р. Исмаилов. — М.: ACT; СПб TerraFantastica, 1999. – С.250
[xxxiii] Гофман И. Указ. соч. – С.290
[xxxiv] Там же. – С.290-291
[xxxv]Соколов Б.В. Оккупация. Правда и мифы. – М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2003. - С.33
[xxxvi] Гофман И. Указ. соч. – С.291
[xxxvii] Рубцов Ю.В. Указ. соч. – С.258
[xxxviii] Нуждин О., Рузаев С. Севастополь в июне 1942 года – С.634
[xxxix]Насильство над цивільним населенням України. Документи спецслужб. 1941-1944. — К.: Видавець В. Захаренко, 2018. – С.221
[xl]Окупаційний режим в Криму: 1941-1944 рр. За матеріалами преси окупаційних властей: Пер. з рос. / Упоряд. В.М. Гуркович. – Сімферополь: Таврія, 1996. – С.26
[xli]Лубянов А.Н. Севастополь. Вторая оборона – Севастополь: Альбатрос, 2019. – С.265
[xlii]Манштейн Э. Указ. соч. – С.284
[xliii]Лубянов А.Н. Указ. соч. - С.267
[xliv]Голос Крыма, 5 июля 1942.
[xlv]Правдюк В.С. Указ. соч. – С.271
[xlvi]Колонтаев К. Бериевский нарком в Крыму и Севастополе // http://istor-vestnik.org.ua/281/
[xlvii] Там же.
[xlviii] Там же.
[xlix]Правдюк В.С. Указ. соч.
| 
