Сталинская коллективизация была очередным эпизодом войны коммунистов против народов порабощенной ими страны. Следуя установкам правящей партийной верхушки, советские репрессивные органы активизировали свою деятельность по выявлению и привлечению к ответственности действительных и мнимых противников колхозного строя. В результате из родных мест были выселены многие крестьянские семьи. Перед отправкой на спецпоселение раскулаченных и их семьи помещали в наскоро организованные концентрационные лагеря. Репрессии не обошли стороной и крымскую землю.

«В целях наиболее организованного проведения ликвидации кулачества как класса, - сообщалось в приказе ОГПУ Крымской АССР № 44/2 1 от 2 февраля 1930 г., - и   решительного подавления всяких попыток противодействия со стороны кулаков      мероприятиям Советской власти… в самое ближайшее время кулаку, особенно  его богатой и активной контрреволюционной части, должен быть нанесен сокрушительный         удар.  Сопротивление  кулака   должно  быть  и  будет решительно  сломлено»[i].

Важной составляющей раскулачивания стала временная изоляция лиц, подлежащих выселению, в концентрационные лагеря. По своему назначению они были скорее сборными пунктами, откуда крестьян в эшелонах отправляли за пределы полуострова – на Север России, Урал и в Сибирь.

 «Организовано 8 районных пунктов концентрации, - докладывал 8 февраля 1930 г. полпред ОГПУ по Крымской АССР Эдуард Салынь, - разработан и проводится в жизнь порядок изъятия, конфискация, конвоиро­вание, охрана, довольствие и т. д.

<…>

Доставка из села в места концентрации кулацких и помещичьих семейств возложена на милицию и сельский актив; охрана пунктов концентрации — на милицию, которая на все время кампании вообще подчинена нам. Уголовный розыск занят розыском перебежчиков. Санитарное и хозяйственное обслужи­вание вполне налажено. Добились отпуска необходимого продовольствия и средства передвижения»[ii].

Определенное представление о том, сколь масштабными были репрессии, позволяет составить записка председателя Совнаркома РСФСР Сергея Сырцова о «борьбе с кулачеством в национальных районах» от 19 февраля 1930 г., направленная им в адрес Сталина:

«В Крыму 95 т[ыс]. хозяйств. Решили они раскулачить и выселить из Крыма 8 т[ыс]. хозяйств. Раскулачивание проведено по словам Председателя СНК Крымск[ой] АССР в отношении 3 т[ыс]. хозяйств. Они требуют немедленно переселить в ближайшие недели 12-15 т[ыс]. человек. Арестованными у них забиты в том числе и курортные места, которые сейчас надо очищать. На указания, что ОГПУ не может заниматься выселением из Крыма, так как имеются районы первой очереди[,] крымчане отвечают: «тогда у нас сорвется достигнутое по коллективизации»[iii].

В приведенной цитате обращает на себя внимание фраза, в которой говорится о том, что для содержания арестованных используются места, изначально для этого не предназначенные. Иллюстрацией служит деятельность концентрационного лагеря №1 «Массандровские казармы», который был создан в окрестностях Ялты и находился в распоряжении Ялтинского райотдела Крымского ГПУ (начальник — Троицкий, заместитель — Ефимов) и отдела пограничной комендатуры войск ОГПУ.

Сохранился рапорт коменданта Зеленцова, согласно которому в данном концлагере содержалось свыше 1000 человек, высланных из Крыма кулаков (333 человека) и членов их семей (в их числе 500 детей). Сажались они со своими продуктами и одеждой. Срок пребывания их здесь был длительным[iv].

Лагерь начал функционировать с 11 февраля 1930 г. В этот день в Массандровские казармы были доставлены 75 семей, из них: 52 мужчин, 74 женщины, 85 детей, всего 211 заключенных. Из Никиты — 10 семей с фамилиями: Читак, Джемиль, Куршут, Сейдамет, Меджит, Ягъя, Амет; из Дерекоя — 35 семей: Адаман, Консул, Чалбаш, Катановы, Хатиповы, Охотник и другие; из Ай-Василя — 13 семей: Дремджи, Член, Хайсер, Бекир, Аблаевы, Шпан и другие; из Верхней Аутки — 17 семей: Гаргоровы, Кантарджи, Таштатовы, Матвеевы, Цемко и другие.

На следующий день, 12 февраля 1930 г., в концлагерь были доставлены уже 117 семей, их них: 76 мужчин, 102 женщины, 146 детей, всего 324 заключенных. Из Аутки - 20 семей: Куляне, Мандраджи, Энгельгарт, Либих, Парисси, Гуторовы, Крестович, Вангеловы и другие; из Гаспры - 4 семьи: Комурджи, Чонтук, Мемет, Боровковы; из Дегирменкоя 24 семьи: Баси, Военный, Велиша, Амза, Аджи-Асан, Зайцевы, Языковы, Осман, Ваап и другие: из Кореиза - 13 заключенных: Аджи-Ариф, Кирьяновы, Сеттаровы; из Мисхора - 16 заключенных: Чилеевы, Аппазовы, Венжер, Токмаковы; из Мухалатского сельсовета - 7 семей; из Кизилташского сельсовета - 7 семей: Дагджи, Хатиповы, Фон-Фик, Памукчи и другие; из Кикенеизского сельсовета - 15 семей: Бодур, Кара, Дерменджи, Каракаш, Амза, Таир и другие; из Гурзуфского сельсовета - 25 семей: Джербиновы, Курт-Аметовы, Эмир-Усеин, Мустафа и другие.

Освобождены и исключены из списков заключенных две семьи из Дерекоя по ходатайству сельсовета и Хатидже Умер из Никиты, направленная в роддом.

По состоянию на 13 февраля 1930 г. в концлагере находилось 190 семей, из них: 128 мужчин, 173 женщины, 227 детей, всего 528 заключенных[v].

13 февраля 1930 г. в концлагерь прибыли штатные сотрудники комендатуры, канцелярии и учетно-следственной группы (УСГ) ГПУ: Данилюк – сотрудник особых поручений; Сонцов и Гончарова – делопроизводители комендатуры и УСГ; Вечерковский – уполномоченный УСГ ГПУ; следователи: Дементьев, Погорелый, Калашников, Чоглаков, Романов, Полянский, Гинтовт; машинистки комендатуры и УСГ ГПУ Розова и Кайданова. В ходе учета и проведения дознаний заключенных комендант издал постановление: «В виду ударной работы по лагерю, рабочее время сотрудников канцелярии комендатуры считать ненормированным с оплатой за сверхурочную работу и работу в выходные дни по КЗОТ»[vi].

В тот же день в концлагерь доставили еще 95 семей, из них: 59 мужчин, 88 женщин, 117 детей, всего 264 заключенных. В том числе: из Гурзуфа - 18 заключенных: Сеит-Умер, Асие (?), Мемедемин, Мемед и другие; из Шумы - 5 семей: Бакшиш, Гази-Мустафа, Салоник и другие; из Улу-Узенского сельсовета - 10 семей: Мустафа, Осман, Курт-Умер, Реджеп, Аджи-Мурат, Юсуф, Курт-Мулла и другие; из Кучук-Узенского сельсовета 9 семей: Муслюмовы, Факидовы, Черкез, Аппаз-Меметовы, Аджи-Мурат, Аппаз-Бекир и другие; из Алупкинского сельсовета - 57 семей: Телекчи, Ибраимовы, Измаиловы, Сефершаевы, Эсмедляевы, Курдеде, Мазиновы, Гафуровы, Мемеджановы, Кумыш, Садлаевы, Алимовы, Гай, Макаренко, Лобачевы, Долговы, Лутовитовы и другие; из Корбека - 8 семей, всего 29 заключенных; из Буюк-Ламбат (Биюк-Ламбат) - 4 семьи: Козак, Джетере и другие.

Всего по состоянию на 14 февраля 1930 г. в концлагере находилось 285 семей: 187 мужчин, 261 женщина, 344 ребенка, всего 792 заключенных[vii].

В последующие дни численность заключенных концлагеря продолжала расти. Так, 14 февраля 1930 г. в Массандровские казармы доставили 33 семьи, из них: 13 мужчин, 34 женщины, 43 ребенка, всего 90 человек. Таким образом, на 15 февраля 1930 г. в концлагере находилось 318 семей, из них: 200 мужчин, 295 женщин, 387 детей, всего 882 заключенных.

15 февраля 1930 г. в Массандровские казармы доставлено 79 семей, из них: 70 мужчин, 74 женщины, 141 ребенок, всего 285 заключенных. В результате к 16 февраля в концлагере находилось уже 397 семей: 270 мужчин, 369 женщин, 528 детей, всего 1167 заключенных.А 17 февраля их численность выросла до 408 семей: 274 мужчин, 380 женщин, 537 детей. Таким образом, всего за пять дней, с 11 по 16 февраля 1930 г. в лагере оказался 1191 заключенный, половину из них составляли дети[viii].

14 февраля 1930 г. комендант утвердил временный внутренний распорядок дня для заключенных:

Подъем - в 6-00

Уборка и прогулка – с 7-00 до 8-00.

Поверка – с 8-00 до 9-00.

Чай – в 9-00.

Обед – с 13 -00 до 15-00.

Прогулка – с 15-00 до 16-00.

Уборка – с 18-00 до 19-00.

Ночная поверка – 21-00.

Отбой – 22-00.

Передача заключенных — с 10-00 до 14-00.

Подача заявлений – с 10-00 до 12-00.

За чистоту помещений отвечали выделенные старшины по комнатам и дневальные по коридору из состава заключенных. В помещениях, где содержались заключенные, ни в коем случае не разрешалось приготовление пищи на примусах (для этого были предназначены специальные помещения). Заключенных обязывали поддерживать чистоту[ix].

По состоянию на 22 марта 1930 г. в концлагере имелось продуктов на 867 человек: муки — 9960 кг, мяса—      400, картофеля — 1468, пшена — 101, овса — 25, лука—281, ячменя — 240, сушки — 115, орехов — 38, крупы—        1058 кг, всего — 13686 кг.

Недоставало до нормы только муки — 11449 кг (на заключенного в день нужно 300 гр, на всех заключенных на 3 месяца необходимо 21409 кг, на складе имеется всего 9960 кг).

Лагерь надежно охранялся. Вокруг него функционировали 5 постов наружной охраны. 3 поста действовали внутри помещения. В помещении для приема передач несли службу 2 конвоира. Для сопровождения заключенных выделялись в следственную группу по 2 конвоира[x].

Для отопления камер имелись 20 печей (они топились 1 раз в неделю для предотвращения могущей появиться сырости). В марте 1930 г. Ялтинский райисполком определил для концлагеря норму дров в месяц:

- для отопления помещений — 307,5 кг;

- для приготовления пищи и кипячения воды — 75 кг.

В то же время в лагере необходимо было:

1)         в самом срочном порядке организовать приготовление пищи для заключенных, т.к. более половины из них не имеют продуктов питания и на почве голода могут возникнуть голодный бунт и появиться разного рода заболевания, переходящие в эпидемии;

2)         оборудовать помещение для стирки белья, т.к. у заключенных имеются грудные дети, а стирка белья недопустима в помещении, где содержатся заключенные.

При этом, как отмечено выше, узников не кормили. Питались они теми продуктами, которые им разрешили взять с собой в лагерь. Также съестные припасы доставлялись сельсоветами: Алупкинским — 140 кг, Симеизским — 330, Кикинеизским — 1530, Коре-изским — 170, Аутским — 488, Ай-Васильским — 120, Никитским — 140, Гурзуфским — 263, Дегирменкойским — 453, Алуштинским — 235, Кучук-Узеньским — 65, Тувакским — 274 кг. Всего — 4208 кг.[xi]

Примерно у трети «кулацких» семей сельсоветы отобрали продукты питания, обрекая тем самым на голодное существование. На запрос коменданта концлагеря об отобранном продовольствии «…уполномоченный РИКа и С/с Кизиль-Ташский сообщает, что все высланные кулацкие семьи своевременно в момент высылки захватили с собой все продукты питания и одежду, из продуктов и одежды абсолютно ничего не отбиралось. Все они обеспечены продуктами и одеждой на долгое время»[xii].

Среди заключенных концлагеря в Массандре оказались близкие родственники Николая Ундольского, сына первого настоятеля храма Воскресения Христова в Форосе.

«…однажды, - вспоминал Николай Павлович, - в дом при Форосской церкви из «Мухалатского сельсовета» приехала комиссия «По раскулачиванию». <…> Мою 63-летнюю мать больную сердцем и туберкулезом, 38-летнюю сестру Нину забрали и повезли в знаменитый «Массандровский винный подвал», часть которого вместо бутылок многолетнего вина была заполнена «раскулаченными». Около месяца в очень тяжелых условиях пребывания в этом подвале, прокурор, рассматривавший дела людей, свезенных туда, распорядился маму и Нину освободить»[xiii].

20 марта 1930 г. из лагеря освобождено свыше 130 заключенных, уроженцев: Симеиза (23 человека), Дегирменкой (9 человек), Гурзуф (18 человек), Аутки (26 человек), Дерекоя (6 человек), Кикенеиза (15 человек), Демерджи (6 человек), Никиты (6 человек). Всего: 55 семей: 29 мужчин, 52 женщины, 52 ребенка[xiv].

Но далеко не всех узников ждал столь счастливый исход. Пережив тяжелое нервное потрясение, несколько заключенных умерли либо повредились рассудком. Так, 23 февраля 1930 г. умерла Хатидже Парпетова; 26 февраля дежурный врач констатировал смерть 85-летней Шанидже (?) Бекир Топаловой и Бекира Эмир-Асан Хайсерова. 27 февраля 1930 г. в психиатрическую больницу Симферополя направлен подросток Аппаз Умер-Усеин. 5 марта 1930 г. из жизни ушла Мерьем Абдулла Сефершаева, 6 марта – 11-летняя Муневер Мемет Хатипова. 9 марта 1930 г. умерла заключенная Фатма Габой, уроженка Алушты.

Среди заключенных насчитывалось большое число многодетных женщин и матерей с грудными младенцами. Некоторые из них родили в период пребывания в лагере. Так, Земине Джелиль 27 февраля 1930 г. направили в роддом, а после того, как ее ребенок появился на свет, комендант концлагеря издал приказ от 6 марта 1930 г., в котором распорядился: внести новорожденного в списки заключенных[xv].

Концентрационный лагерь №1 в Массандровских казармах просуществовал полтора месяца – с 10 февраля по 26 марта 1930 г. Через него прошло свыше 1500 так называемых «кулаков» - жителей Ялтинского и Алуштинского районов. Из них 1005 были направлены в места ссылки: Узбекской ССР, Коми АССР, Хабаровского края, Алтайского края, областей: Херсонской, Кемеровской, Курганской, Мурманской и Тюменской. Без малого половину заключенных составляли дети[xvi].

Весной 1930 г. заместитель председателя Ялтинского райисполкома Гордеев информировал КрымЦИК, что «граждане, заключенные в концлагерь №1, все высланы. В настоящее время в нем нет никого»[xvii].

Другим местом временного содержания раскулаченных, деятельность которого сегодня частично прослежена, являлся концентрационный пункт, созданный в Балаклавском Георгиевском монастыре на мысе Фиолент. Его существование также не было продолжительным. Он начал функционировать в феврале, а прекратил свою работу в апреле 1930 г. Здесь содержалось 157 человек в возрасте от 1 до 82 лет, в основном крестьяне, частично рыбаки. Вся вина этих людей состояла лишь в том, что они были зажиточными, имели домовладения, земельные участки и использовали наемный труд. Впрочем, и положение середняка или бедняка не служило гарантией безопасности. Достаточно было выразить недовольство политикой власти, чтобы оказаться в числе так называемых «подкулачников». Арестованных доставляли по линии ОГПУ, при содействии сельских комитетов бедноты и местных партийных ячеек. В некоторых случаях крестьян арестовывали только на основании постановления собрания комитета бедноты или сельсовета без согласования с общиной. Обсуждение списков на выселение с общим собранием жителей деревни не производилось, что создавало широкий простор для злоупотреблений и произвола. При заключении в концлагерь у арестованных конфисковывали имущество, изымали все ценности. Общая сумма конфискованного по состоянию на 27 мая 1930 г. составила 1191, 59 рублей.

Среди заключенных были люди разных национальностей. Целыми семьями ожидали своей участи крымские татары, греки и русские. Большинство из них определили в концлагерь в первой половине февраля 1930 г. Условия содержания здесь оставляли желать лучшего. Постройки монастыря пострадали во время землетрясения 1927 г., помещения плохо отапливались. Узники нуждались в теплой одежде, продуктах питания. В течение февраля-марта 1930 г. часть раскулаченных перевели в городскую тюрьму. Это были лица, уличенные в неуплате сельхозналога, что считалось экономическим преступлением[xviii].

О лагерях и местах заключения, которые в рассматриваемый период действовали в других городах, известно значительно меньше.

Только по состоянию на 16 февраля 1930 г., и только в Симферопольском рай­оне было организовано 4 концентрационных лагеря на 6 тыс. человек[xix]. В Джанкойском районе на 15-16 февраля 1930 г. заведено 51 дело, взято под стражу 52 человека; в Евпаторийском районе в лагере содержалось 547 человек, задержано «кулаков», приехавших из районов в город, 217 человек. В Феодосийском районе содержалось 98 «кулаков», в Карасубазарском районе из двухсот подлежащих выселению семей выдворена 181 семья в количестве 780 человек, в лагерях содержалось 44 семьи. В Керченском районе по состоянию на 14 февраля 1930 г. в лагерях находилось 62 семьи, или 236 человек[xx].

Воспоминания жителя Мелитополя Валентина Макропуло. Его родители жили в селе Марфовка Керченского района и в 1930 г. попали под раскулачивание.

«Раннее утро, вооруженные красноармейцы в кожаных тужурках, объявили сбор. Отдали команду: «Брать только самое необходимое!» Согнали семьи к месту сбора и вместе с детьми и стариками погнали в Керчь. <…>

В Керчи был сборный пункт, куда согнали много семей их разных деревень. На третьи-четвертые сутки всех «погрузили» в вагоны и отправили на Север»[xxi].

По информации авторов-составителей сборника «Неизвестные страницы политических репрессий в Крыму. Права голоса лишены», в начале 1930-х гг. в Симферополе действовали 2 концентрационных лагеря. Концлагерь №1 располагался в районе центрального рынка (улица Субхи). По своему назначению был фильтрационным. Здесь проводилась проверка прибывших контингентов и определялась мера наказания. Осужденных использовали на тяжелых погрузочно-разгрузочных работах, в известковых карьерах, на строительстве промышленных предприятий. Раскулаченные крестьяне попадали преимущественно в концлагерь № 2, который располагался в районе совхоза «Красный». В числе его узников называют семью эстонца Мартина Таверта, которая ранее проживала в деревне Журчи Джанкойского района. За невыполнение твердого задания (сверхналога) в январе 1931 г. крестьянина вместе с женой и тремя сыновьями в возрасте от 12 до 17 лет определили в лагерь сроком на 3 года с последующей высылкой в Темниковский лагерь в Мордовии сроком на 5 лет[xxii].

При этом вопрос о точном местонахождении концлагеря № 2 остается открытым. В связи с тем, что в годы оккупации Крыма войсками нацистской Германии и его союзников территория совхоза «Красный» стала местом массового уничтожения советских граждан, историк Олег Романько считает информацию о существовании на этом месте пенитенциарных учреждений в довоенный период недостоверной и политически ангажированной[xxiii]. Известно, что в бывшем имении известного караимского мецената Абрама Пастака (после Октябрьского переворота неоднократно арестовывался советскими властями, чудом избежал смерти, в 1925 г., по одним сведениям, принял решение покинуть Крым; по другим – был выслан[xxiv]) в начале 1930-х гг. функционировал дом для трудновоспитуемых детей. В марте 1931 г. в указанном детском доме воспитывалось 100 детей (в возрасте от 8 до 12 лет – 70 человек и от 14 до 16 лет – 30 человек)[xxv].

Открытым остается вопрос и о местонахождении крымского специзолятора. В ведомственных документах он именовался под кодовым названием «почтовый ящик 245» (п/я 245). Высказывается предположение, что он располагался в Симферополе в районе улицы Элеваторной. Специзолятор представлял собой несколько деревянных бараков с общими и одиночными камерами, куда определяли осужденных до выяснения степени их вины. В его состав входили: шерстопрядильная фабрика, сельскохозяйственное объединение «Спартак», лесотарный завод. Заключенные трудились на стройках, в карьерах, рабочий день длился по 10-12 часов в сутки. На шерстопрядильной фабрике в основном преобладал тяжелый ручной женский труд.

Одним из тех, кто содержался в специзоляторе, был житель села Бахчи-Эли, Константин Счастный. Он попал сюда в январе 1930 г., а в марте того же года написал жалобу в избирком, в которой сетовал, что до сих пор не знает, кулак он или нет[xxvi]. В рассматриваемый период большинство заключенных специзолятора составляли лица, обвиненные в неуплате налогов[xxvii].

Коллективизация и раскулачивание перемололи в своих жерновах судьбы многих крымчан. Большинству из них уже никогда не было суждено вновь увидеть родные края. Десятилетиями целые семьи были вынуждены жить на спецпоселении, неся на себе клеймо «эксплуататоров» и «врагов трудового народа». И это лишь некоторые из длинного перечня трагичных последствий сталинской «революции сверху».

Д.В.Соколов

Русская стратегия