…все великие всемирно-
исторические события и личности
повторяются дважды: первый раз как трагедия,
а второй — как фарс». Г.Гегель.
 

Прежде чем начать эссе, посвященное знаменитому роману Булгакова, необходимо напомнить читателю, что его произведения стали известны широкой читательской аудитории сравнительно недавно, если не учитывать разрозненные публикации 20-х годов минувшего века. В те далекие от нас годы писатель слыл «третьеразрядным литератором» и таковым он оставался в около литературных кругах весьма продолжительное время. В 1966 г. редакция журнала «Москва», приступая к публикации романа «Мастер и Маргарита», серьезно исковеркала своими произвольными сокращениями это произведение по причине того, что печатные площади уже были заняты пространной повестью одного из московских маститых писателей. И под «уплотнение» попал мало кому известный в те годы Булгаков. В 1967 г. полная версия романа вышла в Париже отдельной книгой. В 1973г. издательство «Художественная литература» также опубликовало отдельной книгой этот роман практически без изъятий. Несмотря на то, что произведение произвело настоящий фурор в Советском Союзе, целый ряд булгаковских повестей оставался лежать под спудом еще долгие годы и увидел свет только во второй половине 80-х годов. Сотни писателей, которые начали публиковать свои произведения в 70-80 г.г. XX в., ныне благополучно забыты. Зато актуальность творческого наследия Булгакова от десятилетия к десятилетию только возрастает, о чем свидетельствуют сотни статей и монографий, посвященные как отдельным его произведениям, так и творчеству в целом гениальной личности, посетившей «сей мир в его минуты роковые». Роман «Мастер и Маргарита» включен для изучения в школьные программы, пьесы писателя идут во многих театрах страны, а экранизации его произведений неизменно собирают многомиллионные зрительские аудитории. Не умаляя значимости наиболее выдающихся русских писателей прошлого столетия, можно утверждать, что Булгаков по праву занял центральное место в отечественной литературе. Как для Пушкина неотъемлемо звание «солнца русской поэзии», так и для Булгакова наиболее уместна характеристика, данная ему взыскательным Солженицыным - «блистательный, как солнце».
Свои впечатления от творчества столь яркого литератора излагают в статьях и монографиях критики, литературоведы, богословы, философы, религиоведы, культурологи, публицисты, журналисты, общественные деятели, педагоги. Вал публикаций подобного рода, естественно, нарастает при приближении какой-нибудь юбилейной даты мэтра изящной словесности, но неизменно удивляет полярность оценок, касающихся замыслов, идей, символов, присутствующих в произведениях Булгакова. Скорее всего, резкости и полемичный характер многих исследований профессионалов пера вызваны затянувшимся в стране постсоветским периодом, в котором жуткие разоблачения высокопоставленных поборников лжи и свирепого произвола перемежаются крикливой апологией откровенно преступных деяний. Творческое наследие Булгакова по-прежнему находится в эпицентре борьбы попранного, но вековечного нравственного закона и агрессивного беззакония. В своих произведениях Булгаков выступает как продолжатель литературных традиций, заложенных Гоголем и Достоевским, как правдивый свидетель катастрофичных социальных потрясений, постигших Россию в первой половине XX в.
Сейчас нет необходимости объяснять, почему Булгаков прибегал к всевозможным псевдонимам и мнимостям, запутывал вероятных цензоров ложными ассоциациями и сопоставлениями: ведь власти в ту жестокую пору любого человека могли пустить в «распыл». Но и в годы, наступившие после крушения цитадели марксизма, когда, казалось бы, были озвучены все мерзости человеконенавистнического режима, профессионалы от литературы продолжали вести оживленные споры о том, к какому жанру следует отнести роман. Так многоопытный литературовед В.Лакшин признавал, что «головокружительная новизна романа, доставила много хлопот критикам, пытавшимся определить жанровую принадлежность булгаковского романа». Другой профессионал от литературы Б. Соколов писал: « … в булгаковском романе соединились весьма органично едва не все существующие в мире жанры и литературные направления. Тем более, что достаточно распространены определения «Мастера и Маргариты», как романа символического, постсимволического или неоромантического. Кроме того, его вполне можно назвать и постреалистическим романом».
Так и продолжают блуждать оценщики среди множества «подсадных уток», «фальшь барьеров» и прочих ловушек, умело расставленных автором, демонстрируя то свою врожденную идиотию, то откровенное нежелание называть явления и события, описанные в романе, своими именами. Просто привычка ко лжи превратилась в нечто подобное условному рефлексу. Поэтому именуют вставную новеллу о Пилате «евангелием от дьявола», а саму фигуру римского наместника возводят в ранг основателя «пилатизма» - трусливого поведения политика, стремящегося сохранить свое высокое положение в обществе любыми средствами. Сцены же в писательской организации считают фельетоном и сокрушаются по поводу того, что мастер не проявил своих бойцовских качеств, когда столкнулся с негативными откликами на публикацию отрывка своего произведения, и малодушно сжег всю рукопись в печке. Необходимо отметить и то обстоятельство, что роман все же незавершен, некоторые его сюжетные линии не получили своих окончательных штрихов. Таким образом, Булгаков как бы предстает путаником в квадрате: сознательно шифрует многие свои идеи и оставляет распущенными нити повествования, вследствие своей преждевременной кончины.
В отличие от советских и постсоветских оценщиков литературных произведений белоэмигрант, архиепископ Иоанн Шаховской еще в 1967 г. констатировал: «Это вершина прозы Булгакова является в сущности явлением не Понтия Пилата, а Христа Иисуса… Впервые в условиях Советского Союза русская литература серьезно заговорила о Христе как о реальности, стоящей в глубине мира». Вот, оказывается, откуда растет и развивается древо всего романа, от личности Иешуа, над которым был вынужден вершить свой неправый суд римский наместник.
Роман написан в жанре трагифарса, весьма близкого Булгакову, который с юных лет тяготел к театральной жизни, стал опытным драматургом и получил от коммунистических властей должность ассистента режиссера. Разумеется, автор не счел необходимым указывать жанровую принадлежность своего произведения, потому что жизнь Москвы 30-х годов минувшего века просто опасно было именовать бесконечным фарсом. Ведь старинный русский город в те годы возвышался в качестве грозного властного центра над Петербургом (тогда уже Ленинградом) и Киевом, над Минском и Тбилиси. В Москве размещалась штаб-квартира Коминтерна, которая координировала деятельность компартий во многих странах мира, включая сбор данных обо всех противниках марксистко-ленинской идеологии. Именно из Москвы шли команды по ликвидации лидеров белогвардейских организаций. В СССР с колоссальными издержками строилось государство, являвшееся псевдо-церковью, и столица служила своеобразным куполом этому мрачному сооружению.
1
С первых же страниц романа речь заходит об Иисусе Христе. О нем разговаривают, сидя на скамеечке возле пруда, председатель крупнейшей писательской организации Берлиоз по совместительству редактор толстого художественного журнала и молодой, известный поэт, выступающий в печати под псевдонимом Бездомный. Берлиоз, обнаруживая большую эрудицию в этой теме, утверждал, что Иисус Христос никогда не существовал на белом свете. Чтобы подкрепить свою аргументацию, он ссылался на известных античных историков (Филона Александрийского, Иосифа Флавия, Тацита), которые в своих трудах ни словом не упомянули о проповеднике из Галилеи, приговоренном в Иерусалиме к ужасной казни. А если нет документальных подтверждений, то сама фигура Иисуса и все, что с ней связано, превращается в миф. К тому же, трогательные басни о непорочной деве, зачавшей от бога и порождающей бога, присутствуют в каждой восточной религии. Затем, к беседующим на скамеечке литераторам подсаживается незнакомец, который представился специалистом по черной магии и который крайне обрадовался известию, что оба профессионала пера не верят в бога. А затем авторитетно заявил, «что Иисус существовал». Это утверждение является крайне важным для самого автора романа. Ведь на его глазах многочисленные «Филоны» и «Иосифы» старательно переписывали всю историю России, а точнее уничтожали всю историю огромной страны и всемерно раздували события последних лет, возвеличивая негодяев и преступников до небес. С пьедесталов сбрасывали статуи императоров и полководцев, переименовывали проспекты, площади и целые города. Стратегию «затирания прошлого» озвучит Коровьев в заключительной части романа всего лишь одной фразой, сказанной по пустяшному поводу: «Нет документа, нет и человека». А бессчетные документы той эпохи только и трубили о грандиозных успехах и величайших достижениях в ликвидации безграмотности, коллективизации, индустриализации, укреплении обороноспособности первого в мире социалистического государства. И в тех документах не оставалось места миллионам людей, которые помнили Россию совсем иной и почитали совсем других людей в качестве эталонов совестливости и благородства.
Однако любые самые важные, «эпохальные» документы быстро устаревают и желтеют в архивах, а подлинные художественные произведения сохраняют свою первозданную свежесть в веках. Приступая к написанию «романа о Пилате», Булгаков отстаивал право на историю, существовавшую задолго до октябрьского переворота, реабилитировал человека стоявшего «в глубине мира», в качестве ключевой личности истории. И в то же время, в отличие от власть предержащих, создавал подлинный документ эпохи, в которой ему выпало жить. Так судьба романа становилась судьбой писателя. Будет написан роман, будет и судьба у Булгакова. Не будет этого романа, не будет у писателя и своей судьбы.
Время действия в романе вмещает ровно 19 веков. Вставная новелла, именуемая «романом о Пилате» выступает в качестве трагедии. А события в Москве 30-х годов резонно называть фарсом. «Трагедия» и «фарс» по ходу повествования будут постоянно перекликаться и обнаружат склонность к взаимному сближению.
Начнем с рассмотрения «трагедии», которая состоит всего из четырех глав. Писатель прибегает к безошибочному приему, передоверяя специалисту по черной магии пересказать все события последних часов Иисуса до казни. С одной стороны, мало ли, что способен наплести какой-то маг, сидя в обществе советских литераторов, с другой стороны, каждое слово, сказанное в ходе знаменитого судебного разбирательства, которое вел римский наместник в Иудее, обретает свойства бриллианта. Грани каждого такого бриллианта сверкают и полыхают загадочным огнем, порождая в читательском воображении ассоциации, уходящие вглубь веков, или достигают вершин власти, существующей в стране советов. Приступив к написанию «трагедии», писатель намеревался покинуть богом оставленную страну и адресовать свое творение белой эмиграции, прекрасно осведомленной о сути заявленной темы, а именно о борьбе носителя божественного света с силами тьмы и лжи. Но Булгаков опоздал с переездом. СССР уже становился автаркическим государством, и само намерение любого человека покинуть страну воспринималось властями, как преступное деяние. Поэтому при написании каждой сцены, Булгакову приходилось соблюдать величайшую осторожность, применять конспирологические приемы и прибегать к мистификациям.
Десакрализация личности Христа задолго до Булгакова превратилась во влиятельную тенденцию в среде интеллектуалов греко-христианского мира. Почин в этом деле принадлежал французским энциклопедистам, а в XIX в. подобное умонастроение распространилось и на другие европейские страны. Фигура Га Ноцри (в более привычной для нас транскрипции это прозвище звучит как Назарянин) становилась объектом скрупулезных исторических и археологических исследований или превращалась в действующее лицо литературных произведений. Так Э.Ренан опубликовал солидную монографию под названием «Жизнь Иисуса». Достоевский вживил в плоть своего самого знаменитого романа «Легенду о Великом инквизиторе», где описывается новая казнь Спасителя после его второго пришествия. А в романе «Идиот» гениальный писатель экстраполировал морально-этический идеал, неразрывно связанный в сознании христиан с личностью Христа, в петербургское общество XIX в. Многие люди, с которыми так или иначе был связан Христос в ходе своей исповеднической миссии, стали яркими литературными персонажами выдающихся романов.
На переломе XIX – XX в.в. Г. Сенкевич в романе «Камо грядеши» рассказал свою версию о деяниях апостолов, возглавивших христианскую общину в Древнем Риме. П.Лагерквист уже в середине XX в. издаст роман «Варавва», о разбойнике, который получит помилование вместо Иисуса. Вскоре за этим произведением будет опубликован роман Н.Казандзакиса «Последнее искушение Христа», а на закате минувшего века литературная общественность познакомится с «Евангелием от Христа» Ж.Сарамаго. В этом абзаце перечислены произведения, которые были отмечены Нобелевской премией или на протяжении многих лет претендовали на самую престижную литературную премию. Среди авторов – православные, католики, протестанты. Талантливо написанные интерпретации личности Христа и его окружения были просто обречены на успех. И Булгаков занимает достойное место в ряду этих писателей. Он жаждал быть услышанным, но оказался вмурован в стену угрюмого молчания и злобного отчуждения. Давнишняя трагедия совпала с его личной трагедией. Но это совпадение придавало ему упорства и настойчивости.
Воспринимая свое произведение как послание к вероятным просвещенным единомышленникам, которые еще сохранились в России, Булгаков выступает в качестве заговорщика-ересиарха. Он верит, что честные и совестливые люди могут сплотиться вокруг его романа, как некогда общины христиан сплотились вокруг Нового Завета. Сквозь ткань повествования явственно слышится голос писателя: «Давно пора расставить все точки над i и убрать все многоточия, сгущающие неопределенность вокруг фигуры Христа. Это был выходец из Галилеи, по происхождению – сириец, проповедник и врачеватель, решительно вступивший в борьбу с иудаизмом, дабы заменить постылое верование в мстительного бога верой, способной объединить людей из разных народов на принципах добра и любви. Он пришел в Иерусалим в канун важнейшего религиозного праздника, чтобы поразить дракона в его логове. Он был вооружен всего лишь Словом, и верил в разящую силу своего «меча».
Приступая к созданию романа, Булгаков чувствовал себя в плотном окружении врагов, которых тьмы и тьмы. Но верил в то, что не в силе Бог, а в правде. Он черпал вдохновение в событиях многовековой давности, и в этих событиях находил много совпадений со своей нелегкой судьбой. Он показывает Иешуа (откликавшегося на прозвище Га Ноцри), представшим перед римским наместником, жалким, избитым бродячим проповедником, прекрасно понимая, что читатели будут видеть этого бродягу исполином духа. Примечательно, что на несоответствии телесной немощи, таящей в себе огромную духовную силу, строил сюжет своего романа «Варавва» и шведский писатель Лагерквист. Вот каким видит Иисуса в этом романе разбойник Варрава: «Тело было тощее, костлявое, руки тонкие, будто он ими никогда не работал. Странный. Бороденка редкая, а грудь совсем безволосая, как у мальчонки. Варавве он не понравился». Такова парадоксальность завязи, давшей удивительный цветок – мировую религию.
То, что мы привычно называем судом Пилата, именуя высокопоставленного римлянина словом, близким к слову «прокурор», на самом деле судом не являлось, потому что Иешуа не нарушал законов империи. А таковых нарушителей в Иудее в те времена хватало с избытком: они орудовали на большаках, грабили торговцев, сами же укрывались в пещерах. Порой нападали на римских стражников и на тех людей, которые активно сотрудничали с римскими властями.
Вступив в диалог с Иешуа, Пилат пытался разобраться в том, почему обыватели ненавидимого им города Иерусалима и особенно жрецы столь исступленно и яростно требуют казни бродячего проповедника. Взятый под стражу возмутитель общественного спокойствия уже не мог быть отпущен Пилатом. Иначе в городе вместо праздничных ликований начались бы волнения, которые игемону (правителю) пришлось бы усмирять. Жалкий галилеянин находился на острие конфликта с тысячами иудеев, потому что на городском базаре предрекал разрушение храма старой веры и создание нового храма истины. Короче говоря, это был сугубо религиозный конфликт между пришельцем из соседней Галилеи с местным населением. И высокопоставленный римлянин, несмотря на свое недомогание, пытался вникнуть в сущности этого конфликта.
Чтобы понять позиции конфликтующих сторон, не будет лишним совершить экскурсию в историю того края. По версии Булгакова Иешуа было всего 27 лет. Писатель намеренно снижает возраст провозвестника новой веры, чтобы показать, что тот наделен врожденной мудростью, а также, чтобы объяснить неподдельный интерес Пилата к конфликту. Если Иешуа достиг только 27- летнего возраста, то это означало, что римский сановник только-только заступил на должность игемона (в 26 г. н.э.) и потому искренне стремился узнать как можно больше об особенностях подвластной ему провинции.
Начиная со II в. до н. э., Римская империя и Иудея выступали в качестве союзников в борьбе с крупным осколком распавшейся империи Александра Македонского – государством Селевкидов. Иудея входила в состав этого греческого государства в качестве дальней юго-восточной вассальной территории. В 168 г. до н.э. знатный род Хасмонеев возглавил национально-освободительное восстание и через несколько лет добился суверенитета для маленькой Иудеи. Чтобы защитить себя от вторжений греческих войск, а также от персов, кочевых набатеев и прочих вероятных агрессоров, Хасмонеи заключили с Римом союзнический договор. Рим давно боролся с греческим доминированием на берегах Средиземного моря и потому был заинтересован в любых союзниках.
Полагаясь на помощь Рима, Хасмонеи продолжили свое наступление на греческие владения Селевкидов и довольно быстро завоевали соседние территории: Идумею, Галилею, Перею. Однако скромная численность иудейской армии не позволяла контролировать эти территории. Хасмонеи были вынуждены проводить политику прозелитизма. Насильственное обращение населения завоеванных территорий в иудаизм проходило весьма болезненно, но, тем не менее, армия значительно возросла в своей численности. К прозелитизму неоднозначно относились жители самой Иудеи и особенно отрицательно - жрецы культа, потому что подобная политика ставила под сомнение богоизбранность еврейского народа, призванного возвышаться над всеми остальными народами.
Политический суверенитет Иудея удерживала около века, но в 63 г. до н. э. греческие войска в очередной раз заняли Иерусалим, произведя в городе значительные разрушения. Римляне под водительством Помпея, верные союзническим обязательствам, изгнали греков не только из Иерусалима, но и сокрушили оплот греческого царства – Антиохию. И остались на занятых территориях, создав новую провинцию – Сирию. Причем, Иудея не считалась покоренной или завоеванной территорией, а продолжала оставаться союзницей Рима. На правах союзников, иудеи могли свободно торговать в многочисленных римских провинциях, их благосостояние стало быстро расти, что не замедлило благотворно сказаться на внешнем облике Иерусалима.
Так как династия Хасмонеев-Маккавеев быстро выродилась, Иудеей стал править представитель идумейской знати – Ирод. Свое право на престол он получил вследствие того, что был женат на последней представительнице рода Хасмонеев. Находясь под протекторатом Рима, власти Иерусалима перестали нуждаться в притоке новобранцев в свои войска. В то же время жители Иудеи всячески подчеркивали свое превосходство над иудеями–неофитами из других территорий. Этим неофитам запрещалось быть служителями синагог и селиться в Иерусалиме. В дни религиозных праздников, когда всякий иудей был обязан посетить главный иерусалимский Храм, иудеев «второго сорта» размещали в грязных загонах, как «нечистых» и т.д. К тому же жители подневольных от Иудеи территорий подвергались нещадной эксплуатации. Подобные дискриминационные меры не могли не возмущать людей, насильственно приобщенных к религии, бог которой оказывал покровительство только одному племени. Особенно сильные возмущения против иудейской власти вспыхнули в Галилее. Там началась настоящая партизанская война, и Ироду пришлось затратить немало сил, чтобы погасить ту войну. А с восставших он взыскал огромный штраф (или дань), примерно равный двум тоннам золота.
В 6. г. н.э. Иудея и прилегающие к ней территории образовали отдельную римскую провинцию, а Иерусалим стал региональной столицей. Пребывая под властью прежних империй (греческой, персидской, халдейской, ассирийской) этот городишко влачил существование заштатного провинциального населенного пункта, а при римлянах окреп и расцвел. Пожалуй, нет необходимости подробно рассказывать о том, что дистанция между иудеями «первого сорта» и иудеями «второго сорта» к началу новой эры стала просто огромной. Напряжение между «первыми» и «вторыми» неуклонно возрастало год от года и не могло не породить страстного проповедника, мечтающего о том дне, когда «рухнет храм старой веры». Этим проповедником явился Иисус из Назарета.
Почему же Пилат ненавидел Иерусалим, ставший богатым городом и столицей провинции, которой он должен был управлять? Его раздражал и только что отреставрированный знаменитый храм с чешуйчатой крышей, порождающей у него ассоциации с гигантским змеем или мифическим драконом. Дело в том, что Пилата раздражали хитрые, изворотливые иудеи, исключительно жадные до денег и прочих материальных благ. Ему претила их бойкость, проистекающая от завышенной самооценки, их неготовность признавать свои ошибки и упущения. Многое чего не нравилось гордому и прямому римлянину в этих людях.
В начале прошлого века было опубликовано немало исследований, касающихся психологических портретов евреев, особенностей их поведения в разных ситуациях. Исследователи могли сильно разниться в своих оценках, но, как правило, сходились в одном: евреи, находясь в сильной зависимости от внешней силы, отличаются приветливостью и даже угодливостью. А в роли хозяев положения ведут себя с возмутительной развязностью и крайне несдержанны в проявлении своих эмоций. Так вот, с ростом благосостояния, пребывая под защитой римских войск, иудеи все чаще открыто заявляли о своей избранности, как и о том, что для них необязательны налоги и прочие правила, действующие на территории всей обширной империи.
Пилат был не только знатным воином, но и стремился стать политиком. И предвидел, что вызывающее поведение отдельных иудеев, страдающих повышенным самомнением, когда-то обязательно приведет к обострению отношений этого крохотного народа с имперской машиной подавления всякого своеволия. Это предвидение он без обиняков выскажет жрецу Иосифу Каифе, предрекая его единоверцам страшные бедствия. Но, прежде чем озвучить свое решение, касающееся дальнейшей судьбы субтильного арестанта, игемон пытался понять, что же привело Иешуа в Иерусалим в предпраздничные дни? Намерение учинить смуту? Вызвать в городе беспорядки? Стремление как-то осквернить храм и унизить жрецов? Или этот странный человек пытался убедить иудеев принципиально измениться и тем самым избежать грядущей горькой участи самых презираемых в империи бедолаг? И к своему изумлению услышал, что Иешуа считал жителей этого города и даже разбойников добрыми людьми. То есть он пришел в Иерусалим, чтобы излечить своих врагов от неутолимой жажды превосходства над другими народами. Проповедник, как и Пилат, прекрасно понимал, что иудеи живут не на отдельном острове или не в оазисе, затерявшемся в бескрайней пустыне: они включены в состав гигантской страны. И потому народ, презирающий все прочие народы, вследствие своей вымышленной избранности, просто обречен на то, чтобы стать «сором на ветру», жить в позоре и рабстве.
Иешуа пришел в город, готовящийся к важному религиозному празднику, движимый убеждением, что иудеи, несмотря на их очевидные пороки, вменяемы и способны к улучшению своих нравственных качеств. Пилат категорически не верил в это. Именно из-за расхождения взглядов по этому вопросу арестант и получит сокрушительный удар бичом от силача Крысобоя. Нельзя верить в доброту тех, которые настаивают на том, чтобы тебя казнили. Арестант смиренно не возражал высокопоставленному римлянину.
Обращает на себя внимание странное прозвище экзекутора. Каких же крыс он бьет, как мух? Этим прозвищем Булгаков активизирует в памяти читателей сложившиеся анималистские представления о народах или государствах. Эти представления получили огромную популярность, как в журналистской среде, так и среди обывателей на рубеже XIX – XX в. В массовых изданиях карикатуристы обычно изображали русских в виде неуклюжего и громоздкого медведя, а японцев - ловкой рысью. Британцы прочно слились с образом льва, но могли быть показаны и в качестве бодливого быка. Известный немецкий журналист В. Марр относил евреев к породе грызунов. Причем евреев-капиталистов называл «золотыми крысами», а приверженцев коммунистической идеологии – «красными мышами». Впоследствии образ грызуна прочно закрепился за образом еврея в различных карикатуристских шаржах. Да, жители Иудеи не могли похвастаться чеканным профилем, которым так гордились римляне. У жителей Иудеи были весьма специфические антропометрические и физиономические характеристики. Вводя в ткань повествования прозвище Крысобой, писатель недвусмысленно намекает, что жители Иерусалима казались Пилату двуногими грызунами, что весь город представлял собой огромный крысятник. Игемон не мог не оценить отвагу тщедушного проповедника, явившегося в это самое омерзительное место на земле и призвать жителей к тому, чтобы они изменились к лучшему и стали другими.
Превыше всего римляне ценили в людях мужественность и смелость. Иешуа был храбрым человеком, и симпатии Пилата склонялись на сторону арестанта. Но смысл своей жизни игемон видел в служении империи. То, что споспешествовало выгодам империи, являлось благом и для него самого. Волнения в Иерусалиме никоим образом не могли идти на пользу государству. И потому, как политик, он не мог идти на поводу своих симпатий или антипатий. Да, на его глазах погибал смелый и мудрый человек, врачеватель душ. Но в этом и состоит природа власти, для которой насилие естественно, а милосердие недопустимо или вредно. Однако неожиданное восклицание Пилата: «Погибли!», - означающее, что он и себя стал считать погибшим человеком, выступает в контексте произведения всего лишь авторским произволом. Пилат никак не относился к пророкам, а был всего лишь приверженцем искусства возможного в делах управления провинцией, чуждой ему по духу.
Булгаков напрасно упрекает Пилата в трусости или нерешительности: мол, нельзя идти ни на какие уступки иудеям. Эти упреки, как и восприятие римлянином Иерусалима в качестве огромного крысятника, а Иерусалимского храма в качестве логова дракона всего лишь выдают в писателе убежденного антисемита. Разумеется, Булгаков избегает авторских суждений и оценок, а виртуозно наделяет этими оценками и суждениями персонажей своего повествования. И Крысобой, мол, не его изобретение. Так Пилат как бы мимоходом вспоминает свой германский поход вместе с Марком Крысобоем, но из того воспоминания остается неясным, носил ли столь странное прозвище великан Марк в те времена. Каждая страница «трагедии» преисполнена множеством символов. Самые обычные слова внезапно преисполняются значимостью, порождают неожиданные и завораживающие ассоциации. Так серым туманным утром висят на ветках невзрачные росинки, но вот их задевает солнечный луч, и они вспыхивают радужными пучками, отзываются слепящими бликами. Писатель свой волей буквально творит волшебство, посредством непродолжительных диалогов и столь же кратких сцен достигает фундаментальных основ бытия. Он не задает «проклятых вопросов»: Зачем дана человеку жизнь? Что для него является высокой целью, а что низким поступком? Какие убеждения помогают бестрепетно встретить смерть? Но предлагает четкие ответы на эти вопросы. Порой, так и хочется воскликнуть: «Ай да, Булгаков! Ай да, мастер!»
«Суд Пилата» по своей сути предстает мнимостью, потому что участь арестанта была предрешена заранее. Иудеи не могли в одночасье перестать быть иудеями и простить проповедника любви и добра, отправив на казнь, разбойника Варавву. Для них подобные проповеди страшнее бандитских налетов и самых разнузданных насилий. Данный «суд» изначально не преследовал справедливого решения. Фактически, жрецы культа, поддерживаемые горожанами, совершали гнусное убийство, используя римлян в качестве слепого орудия этого убийства. Под прикрытием «суда» писатель показывает победу злобы и ненависти, над верой в добро и любовь, рассчитывая на то, что читатель осведомлен об истории греко-христианского мира и в частности о последующем торжестве проповедей Христа Спасителя.
Такой же мнимостью в годы написания романа являлся и «суд истории», который вершили в истерзанной России большевики. Приговоры, которые выносили те, кто именовал себя «авангардом прогрессивного человечества» или «вождями мирового пролетариата» были направлены на полное уничтожение наиболее образованных, социально активных, плодотворных групп русского общества. А казни вершили неграмотные и невежественные уголовники или дезертиры с фронтов Первой мировой войны или прирожденные садисты, осуществляя свои мерзкие деяния в роли гегемона и как бы от лица трудового народа.
Скупыми мазками писатель рисует Иерусалим в качестве центра мирового зла. Никто из его жителей не скорбит о том, что казнили безвинного человека. Наоборот, все ликуют и радуются наступлению религиозного праздника. Антиподом казненному проповеднику в «трагедии» выступает Иуда. Он тоже молод и к тому же жаден до жизни: разумея под этой жадностью алчность и вожделение. Его не смущают доносы, ведь за них хорошо платят, как и связь с замужней женщиной, ведь женщина очень красива. Вот над этим образчиком безнравственности Пилат совершит свой правый суд, используя для этого имеющуюся в его распоряжении секретную службу.
Исподволь, в заключительных эпизодах «трагедии» писатель как бы подзабывает названия отдельных реалий античной эпохи и легионеры у него уже именуются солдатами, а расстояния измеряются то километрами, то верстами. Тем самым давнишние события в Иерусалиме словно бы вплетаются в ткань событий, происходящих в Москве в 30-е годы минувшего века. Столица первого в мире социалистического государства предстает аналогом столицы мирового зла античной эпохи. Эта аналогия усиливается еще и тем, что по мере прочтения романа читатель понимает, что события в давнишнем Иерусалиме и в современной Москве происходят в одни и те же дни Страстной Седмицы, начиная со среды и заканчиваясь в субботу. Так свершается повторение истории, в ходе которого «трагедия» превращается в «фарс». Писатель не столь озабочен совпадениями своего повествования с евангельскими текстами, сколько иллюстрациями торжества беззакония в Москве, оказавшейся под жестоким игом марксизма-ленинизма. И он прямо указывает на исток этого беззакония – этот исток находится в древней Иудее. Антисемитизм Булгакова, в первую очередь, носит характер морального осуждения евреев, стремительно заполнивших собой Москву после приснопамятного 1917-го года

Ю.Н. Покровский

Русская Стратегия