Герберт Маркузе (1898–1979) левый социолог, философ, культуролог, один из представителей «Франкфуртской школы». Родился 19 июля 1898 года в Берлине в обеспеченной семье немецких евреев. В годы Первой мировой войны служил в германской имперской армии. К концу войны, в 1918 году, Г. Маркузе являлся членом солдатского Совета, принимавшего участие в Ноябрьской революции и восстании «Союза Спартака».
В 1919–1922 и 1928–1932 годах учился в университетах Берлина и Фрайбурга, где изучал философию, литературу и экономику. В начале 1930-х годов, совместно с представителям «Франкфуртской школы» – Т. Адорно и М. Хоркхаймером, участвовал в разработке «Критической теории» общества.
В 1933 году после прихода к власти в Германии А. Гитлера, как и многие представители неомарксистского движения, был вынужден уехать из страны. После непродолжительного пребывания в Швейцарии, в 1934 году иммигрировал в Соединённые Штаты Америки.
В Америке в 40-х, 50-х годах Г. Маркузе работал в различных государственных ведомствах связанных с внешней разведкой, – в Управлении стратегических служб США, а также в аналитических подразделениях Государственного департамента. В 1952-1955 годах был сотрудником Русского института при Колумбийском университете и Русского исследовательского центра в Гарварде, которые в то время являлись аналитическими, «мозговыми» центрами для выработки теории и практики борьбы против СССР. В то время Г. Маркузе активно выступает с критикой советской модели социализма «сталинского типа», впоследствии, он написал книгу «Советский марксизм: критический анализ», изданную в 1958 году.
В 1954-1965 годах – профессор в Университете Брандейса в Массачусетсе, в 1965-1976 – профессор Калифорнийского университета в Сан-Диего. В этот период, в 1965 году, выходит одна из поистине культовых его работ – эссе под названием «Репрессивная толерантность». О ней и пойдет речь далее.
Теория «Репрессивной толерантности» примечательна уже своим словосочетанием, оксюмороном, давно ставшим нарицательным. Означающим, основанную на двойных стандартах, практику репрессивного подавления «консервативного большинства», как определенной социальной группы в рамках целого общества – по расовому, этническому, половому, религиозному и идеологическому принципу, в интересах различных групп «меньшинств». И все это под звучным словом «толерантности».
Эссе представляет собой попытку обоснования необходимости воплощения на практике принципа «это другое» в его максимальной степени – перемене местами «угнетённого меньшинства» с «большинством-угнетателем». Что само по себе уже является качественным переходом от старого понимания и употребления термина «демократии» как определяющего волеизъявления большинства через его нивелирование, в итоге, ведущего к своей полной противоположности.
Но эта очевидная логическая последовательность нисколько не заботит автора эссе. Ведь в задачу изначально не ставится выработка концепции «универсальной толерантности» в отношениях между большинством и меньшинствами, основанной на принципах соблюдения баланса интересов и системы компромиссов.
Идея заключается в самом подавлении и его обосновании при использовании абсолютно субъективного подхода в оценке «правильности/неправильности» данного процесса. Конечной целью которого является деструкция самого принципа разделения на означенные категории через нивелирование большинства меньшинством, посредством репрессий, как единственного действенного инструмента построения общества нового типа, равно представленного различными социальными группами, в котором ни одна не будет являться доминирующей. Все согласно извечному принципу – divide et impera и ничего нового.
Что на этот счет думают представители большинства – готовы ли они согласиться быть репрессированными, согласиться с уготованной для них участью лишения прав на собственное волеизъявление в угоду представлениям о справедливом обществе будущего товарища Маркузе? Вопрос риторический. Очевидно, последнего это мало заботило, для него было важно лишь утверждение своей правды возводимой в ранг непреложной истины, любым доступным ему способом, одним из которых и является данное эссе.
Для современного читателя теория «Репрессивной толерантности» будет интересна в качестве пособия описывающего организацию системы подавления «идеологических оппонентов», её теоретическое обоснование и способы применения репрессивного воздействия. Тем более, что в наше время наглядных примеров более, чем достаточно, как в самих США, так и в странах Европы, где она уже давно стала «мэйнстримом».
Итак, перейдем к тексту эссе, проанализируем более детально, что об этом пишет сам автор и как сегодня «репрессивная толерантность» реализуется на практике. Анализ будет представлен тезисно, с комментариями, согласно основному тексту эссе, приведенному в сокращенном виде для большей наглядности и экономии времени, в той же последовательности, что и в оригинале. С его полным текстом при желании можно ознакомится самостоятельно, благо, он находится в открытом доступе.
“В этом эссе я рассматриваю идею толерантности в нашем развитом индустриальном обществе. Вывод, к которому я прихожу, заключается в том, что реализация объективной толерантности требует нетолерантного отношения к господствующим формам политики, установкам, мнениям, а также распространения принципа толерантности на политику, установки и мнения, которые подавляются или даже объявлены вне закона.
Политический смысл толерантности изменился: поскольку она почти незаметно стала принципом власти, а не оппозиции, она превратилась в форму обязательного поведения по отношению к официальной политике. Толерантность превратилась из активного состояния в пассивное, из практики в бездеятельность: «laissez-faire» законной власти. Суть её в толерантности народа по отношению к правительству, которое в свою очередь толерантно по отношению к оппозиции в рамках, определённых законной властью.
Толерантность по отношению к радикальному злу нынче подаётся как добро, поскольку она служит сохранению и упрочению целостности общества на пути от изобилия к большему изобилию. Толерантность к систематическому оболваниванию равно детей и взрослых с помощью рекламы и пропаганды, высвобождение деструктивных побуждений, бессильная и потворствующая толерантность в отношении расточительности, планируемого устаревания и неприкрытого коммерческого жульничества — не просто искажения и отклонения от нормы. Они — сущность системы, которая использует толерантность как средств увековечения борьбы за существование и подавления альтернатив.”
Уже в самом вступлении заключается большая доля иронии – ведь речь идет о 60-х годах XX века, однако, ситуация один в один описывает положение вещей в США наших дней. Сегодня все в сущности и, согласно, слов Г. Маркузе, то же самое, только предстает перед нами в перевернутом виде.
А если толерантность по отношению к «радикальному злу» невозможна, с чем нельзя не согласиться, то необходимо четко понимать, кто по мнению автора является воплощением этого «зла»?
“Говоря обобщенно, функция и ценность толерантности зависят от степени достигнутого равенства в том или ином обществе. Толерантность имеет собственные базисные критерии: её рамки и ограничения не должны определяться, исходя из условий соответствующего общества. Иными словами, толерантность является самоцелью только тогда, когда она является подлинно универсальной, когда она касается в равной степени как правителей, так и народа.
Подспудные ограничения толерантности обычно предшествуют явным нормативным ограничениям, устанавливаемым судами, обычаями, правительством и т.п. (например, «явная опасность», угроза национальной безопасности, ересь). В рамках такой общественной структуры толерантность может чувствовать себя довольно вольготно. Она может быть двоякой:
- Пассивная толерантность в отношении утвердившихся установок и идей, пусть даже очевидны их вредные последствия для человека и природы;
- Активная официальная толерантность, допускаемая в отношении и правых, и левых, и агрессивных движений, и движений за мир, и партии ненависти, и партии гуманности.
Эту беспристрастную толерантность я называю «абстрактной», или «чистой», поскольку суть её в непринятии позиции ни одной из сторон — однако она тем самым защищает в действительности уже утвердившийся механизм дискриминации.”
Первый пункт сегодня уже в полный мере реализуется на практике. Довольно продолжительное время культивируется пассивная толерантность в отношении очевидно вредных установок и идей для человека и общества, таких как: феминизм, культ-ЛГБТ, гендерная теория, черный расизм, замещающая миграция и т.д. Утверждение пассивной толерантности происходит постепенно, оно «растянуто» во времени, что делает его малозаметным для глаз простого обывателя и, чем длительнее этот процесс, чем больше страт в обществе, по вертикали и горизонтали начинают воспринимать такие идеи, как норму, тем скорее наступает переход к тому, что Г. Маркузе называет «активной официальной толерантностью».
Выступая с позиции защиты «угнетенных», Г. Маркузе останавливается на «двойственности» толерантности – на утверждении принципа одинаковости восприятия противоположностей в одновременном сосуществовании, как «движений за мир», так и «партии ненависти», что было характерно для США 60-х годов прошлого века, когда человек в большей степени мог свободно выражать свою точку зрения, апеллируя к принципу демократии и свободы слова, – что, конечно, по мнению Г. Маркузе является неприемлемым, с чем необходимо бороться, так как данный принцип является инструментом угнетения.
Но на этом «активная официальная толерантность» не завершается, она является лишь промежуточной фазой. Продолжение её – окончательное изменение социальной полярности с «плюса на минус» в отношении угнетенных и угнетателей – то, чего искренне желает автор. Когда на уровне государства действительная «активная официальная толерантность» непременно будет означать государственную цензуру неугодных социальных групп.
“Толерантность, которая расширила рамки и содержание свободы, всегда была предвзятой, т.е. нетерпимой к протагонистам репрессивного статус-кво. Под вопросом была только степень нетерпимости. Иными словами, свободу всё ещё нужно создавать — даже в обществах, самых свободных из существующих. И понимание того, в каком направлении необходимо двигаться и какие институциональные и культурные изменения для этого необходимы, — по крайней мере, в развитой цивилизации вполне достижимо, т.е. это можно определить на основе опыта и разума.
Толерантность не может быть безразличной и неразборчивой в отношении содержания как слов, так и действий; она не должна защищать ложные слова и неправильные действия, которые противоречат и противодействуют возможностям освобождения. Общество не должно быть неразборчивым в том, что касается умиротворения существования — там, где ставкой являются свобода и счастье: здесь не все позволительно говорить, не все идеи могут быть пропагандируемы, не всякая политика допустима, не всякое поведение может быть разрешено — коль скоро это превращает толерантность в инструмент сохранения рабства.”
“Универсальная толерантность становится сомнительной, когда это рациональное основание исчезает и толерантность предписывается манипулируемым и индоктринируемым индивидам, которые, как попугаи, повторяют мнения своих хозяев и свою гетерономию считают автономией.”
Кто будет являться протагонистами репрессивного статус-кво, какие идеи не могут быть пропагандируемы, – по всей видимости известно Г. Маркузе с сотоварищами, как представителям наиболее прогрессистской части общества.
Но все же нельзя не согласиться с приведённым последним абзацем – нельзя найти более точного описания для последователей «репрессивной толерантности» в современном обществе, которые «как попугаи, повторяют мнения своих хозяев и свою гетерономию считают автономией». Так и хочется сказать – вы имеете право сохранять молчание, все, что вы скажете, будет использовано против вас.
“Блокирование действенного несогласия, поиска альтернатив начинается на уровне языка, который также является объектом регулирования. Значение слов жёстко фиксируется. Рациональное убеждение, убеждение в противоположном пресекается. Поиск иных слов и идей, отличных от утверждаемых с помощью рекламы власти и верифицируемых её практикой, прекращается. Можно употреблять другие слова, можно выражать другие идеи, но массой консервативного большинства (за пределами таких анклавов, как интеллигенция) они немедленно «оцениваются» (т.е. автоматически воспринимаются) в терминах публичного языка — языка, который «a priori» определяет направление движения мысли.
Такая дискуссия становится самодостаточной, она не допускает противоречий, поскольку антитезис переопределяется в терминах тезиса. Например, тезис: мы работаем ради мира; антитезис: мы готовимся к войне (или даже: мы ведём войну); объединение противоположностей: готовиться к войне означает работать ради мира. Мир переопределяется в нынешней ситуации таким образом, что он с необходимостью включает в себя подготовку к войне (или даже войну) и в этой оруэлловской форме значение слова «мир» фиксируется. Тем самым базовый лексикон оруэлловского языка начинает действовать как априорные категории понимания — реформируя содержание целиком.”
До этого момента можно было бы подумать, что автор описывает события наших дней, репрессивную социальную политику в США и ряде других стран в отношении собственных граждан, пока речь не зашла о злополучном «консервативном большинстве», в такой знакомой нам коннотации – народ не такой и мыслит он не так как надо. В будущем именно эта часть общества будет подвергнута новой форме «толерантности», ради новой формы «справедливости».
Рассуждения об «оруэлловском языке», о негативных последствиях его имплементации массам вполне справедливы, хотя и довольно забавно, когда они исходят от автора определения – «репрессивной толерантности». С другой стороны, и что следует уяснить: нежелательность того или иного процесса, какого-либо действия, зависит только от того, в чьих интересах оно осуществляется – у Г. Маркузе, это лидирующая мысль, проходящая сквозь всю его работу. Банально, но если на «оруэлловском языке» изъясняются «левые», то это в порядке вещей.
Такие словосочетания, как: «борьба с расизмом и белыми привилегиями» – даже если на деле они выражают обратную аналогию в виде черного расизма по отношению к белым и наделения небелого населения социальными привилегиями, то ничего страшного – это другое; даже если «планирование семьи» и «забота о репродуктивной здоровье женщины» – это целенаправленная политика по ограничению рождаемости, продвижение и одобрение доступности пренатального убийства детей под видом «аборта» – в этом случае, также все в полном порядке, и т.д. Примеров «оруэлловского языка» в лексиконе современных «левых» масса. Все согласно принципа – если не можешь победить, возглавь.
“Объективность, равное внимание к конкурирующим и конфликтующим позициям является безусловно базовым требованием для принятия решений в демократическом процессе – а равно и базовым требованием для определения границ толерантности. Однако в демократии с тоталитарной организацией объективность может выполнять совершенно иную функцию, а именно формировать умственную установку, склонную предавать забвению различие между истиной и ложью, информацией и индоктринацией, правильным и неправильным. В действительности выбор между двумя противоположными мнениями сделан уже до их представления и обсуждения — сделан не тайными силами, спонсорами или издателями, не диктатурой, а просто «естественным течением событий», который представляет собой управляемое течение событий, и мышлением, сформированным этим течением.
Толерантность, выражающаяся в беспристрастности, служит преуменьшению или даже оправданию господствующих нетолерантности и угнетения. Если объективность имеет отношение к истине и если истина — нечто большее, чем вопрос логики и науки, то такая объективность ложна, а такого рода толерантность бесчеловечна. И для того чтобы разрушить установившийся универсум смыслов (и практики, господствующие в этом универсуме), дабы помочь человеку разобраться в том, где истина, а где ложь, такая обманчивая беспристрастность должна быть отброшена. Люди, к которым обращена эта беспристрастность, отнюдь не являются «tabulae rasae», они индоктринированы условиями их жизни, за рамки которых они не в состоянии вырваться. Для того чтобы они могли стать по-настоящему автономными и уметь самостоятельно выбирать между истиной и ложью в нынешнем обществе, их нужно освободить от индоктринации (которая ныне воспринимается как норма). Но это означает необходимость движения против течения — научиться сопротивляться предложенной информации. Ибо факты никогда не представляются непосредственно и никогда не доступны сами по себе; они фиксируются и опосредуются тем, кто их «изготавливает»; истина, «вся истина» шире фактов и требует умения сопротивляться видимости. Это сопротивление — необходимая предпосылка и признак свободы мысли и речи — невозможно в нынешних условиях абстрактной толерантности и фальшивой объективности, потому что именно последние и подрывают в сознании способность к сопротивлению.”
С патетической лирикой, достойной лучшего применения, автор берется разрушать установившийся универсум смыслов, избавлять людей от индоктринации «консервативного большинства», а также разрушать фальшивую объективность. И рассматривая данный посыл как теоретического обоснования для изменения сложившегося статуса-кво, как обоюдоострый инструмент применимый сегодня в обратную сторону, против диктатуры «меньшинства», с ним, в целом, нельзя не согласиться. Особенно, когда речь идет о передаче и восприятии «фактов». Но в этом пассаже есть и другой, более тонкий момент, на который хотелось бы обратить внимание.
Примечательно, что Г. Маркузе, говоря об оценки толерантности с позиции объективности и истинности, проводит прямую взаимосвязь между этими понятиями, однако же ставит их в зависимость от сторонних определяющих факторов – от логики и науки, через которые, как через призму, и должно рассматриваться само понятие объективности и истинности по отношению к конечному объекту – толерантности.
То есть, понятия «объективности и истинности» как характеризующие инструменты оценки какого-либо явления (в данном случае – толерантности), по мнению Г. Маркузе, могут быть таковыми только если основываются на сухом языке науки и логики. Такая «истинность» будет «правильной истинностью», а объективность – «правильной объективностью» и точка.
Так в этот смысловой конструкт проник субъективный, но, в данном случае, определяющий взгляд самого автора, который сам же и дает определение «истинности и объективности» через отрицание их существования вне рамок «логики и науки».
Но на деле все оказывается куда интереснее. Если продолжить логическую цепочку – если согласиться с тезисом автора и выводить понятие «истинности, объективности» исключительно из понятий логики и науки, то последние должны быть чем-то неизменными в своей сущности, в своих свойствах, что сделает их тождественными. Но реальность говорит об обратном. Последние зачастую бывают крайне изменчивыми, ведь сама логика, как инструмент познания, не может является абсолютным основанием для определения «истинности» и часто поддается влиянию извне, куда более неустойчивых конструктов, таких как мировоззрение и идеология. То же можно сказать и о науке – не раз изменявшей вектор своего «развития» в угоду конкретной идеи. Оба понятия с легкостью искажаются в угоду субъективным интересам и вопросам имеющим личную заинтересованность. В итоге получается: кто в полной мере оперируют понятиями логики и науки – у того монополия на истинность и объективность.
Такую картину восприятия мира рисует нам автор «Репрессивной толерантности». На этом основывается сама концепция, в которой нет ни логики, ни науки в её чистом виде – есть лишь их практическое употребление в качестве инструмента для достижения поставленной цели.
Примером такого использования сегодня являются «социальные науки» в общий состав которых вошли, так называемые, «гендерные науки» или «исследования», которые представляют целую отрасль «науки» со своей «логикой» доказывания и самообоснования. Поистине софизм, ставший для многих и истинностью, и объективность. И таких примеров ныне превеликое множество, затрагивающих все больше сфер жизни простых граждан в образовании, медицине, религии и т.д.
Александр Дудчак
Русская Стратегия |
