Идеологическая Дестреза. Герберт Маркузе «Репрессивная толерантность». Ч.1.
“Если в области образования переломить нынешнюю тенденцию (по крайней мере, теоретически) по силам самим студентам и преподавателям, то систематический отказ от толерантности в отношении регрессивных и репрессивных мнений и движений возможен лишь в результате давления, охватывающего общество в целом, что равнозначно перевороту. Иными словами, это предполагает то, что по-прежнему остается предстоящей задачей — перелом общей тенденции. Однако такие действия, как сопротивление в конкретных ситуациях, бойкот, неучастие на уровне местных сообществ или даже малых групп, могут помочь тому, чтобы подготовить почву для него."
И действительно, ситуацию в образовании на Западе удалось переломить. Сегодня, Белый Дом выделяет сотни миллионов долларов в качестве грантовой помощи на разработку университетских курсов «критической расовой теории», причем даже ВУЗам, специализирующихся на техническом образовании. А квотирование мест в учебных заведениях для представителей всевозможных меньшинств уже давно не является новостью.
В Британии даже в специализированных христианских школах и лицеях идут гонения на учителей, которые отказываются преподавать детям «гендерные науки» и идеологию ЛГБТ. Их в лучшем случае попросту увольняют с работы – репрессивная толерантностью в действии. А затрагивая тему ненавистной автору индоктринации можно с очевидностью сказать, что она приняла небывалые прежде масштабы, когда детям промывают мозги «толерантностью», начиная с детского сада.
В сущности, произошел переход от описанной Г. Маркузе первой стадии – «пассивной толерантности» широких массах граждан, остававшихся безучастными к происходящим социальным изменениям в обществе на протяжении всего процесса его трансформации, воспринимая её, как данность, при одновременной, непрерывной и активной деятельности «меньшинств» и сочувствующих им групп «интеллигенции», – через промежуточную, вторую стадию «официальной толерантности», дававшую права голоса представителям противных точек зрения, окончательно перейдя к третей, – к «активной, официальной, репрессивной толерантности» ставшей инструментом подавления неугодных в руках государства.
При этом, очевидно, что сам процесс не является чем-то уникальным для США, но характерен для Запада в целом. Большую роль в захвате информационного пространства «левыми» (на примере науки и образования) сыграло то, что их наработки и, в том числе – теория «репрессивной толерантности», были взяты на вооружение в послевоенные годы ведущей страной того времени – США, а уже через них и её сателлитами. Вся, так называемая, школа неомарксизма расцвела в те годы в ведущих университетах Америки, на базе специализированных институтов, как их сейчас принята называть – «think tanks», ставши впоследствии удобным инструментом глобализации, её тараном.
Но перейдем к заключительной части эссе:
“Само понятие ложной толерантности и различие между правильными и неправильными ограничениями толерантности, между прогрессивной и регрессивной индоктринацией, революционным и реакционным насилием требуют определения критериев их значимости. Эти нормы должны быть первичными по отношению к любым конституциональным и юридическим критериям, установленным и используемым в существующем обществе, поскольку такие дефиниции сами предполагают нормы свободы и подавления, применимые или неприменимые в соответствующем обществе, — они суть конкретизации более общих понятий. Я считаю, что различение между истинной и ложной толерантностью, между прогрессом и регрессом можно рационально провести на эмпирических основаниях. Вопрос о том, в чьей компетенции находятся все эти различения и определения в обществе, теперь получает простой и логичный ответ, а именно: каждый «в меру зрелости своих способностей» как человеческого существа, каждый, кто научился мыслить рационально и автономно.”
В силу внутренней логики отказ от толерантности по отношению к регрессивным движениям и дискриминационная толерантность в пользу прогрессивных тенденций равнозначны перевороту «сверху». Исторический расчёт прогресса, по-видимому, предполагает расчётливый выбор между двумя формами политического насилия: со стороны законной власти и со стороны потенциально подрывных движений. Более того, в отношении последней формы насилия возможна политика неравенства, которая бы защищала левый радикализм в противовес правому.
Можно ли оправдать, исходя из исторического расчёта, одну форму насилия в противовес другой? Или точнее — существуют ли исторические свидетельства в пользу того, что социальное происхождение и источник насилия находится в необходимой связи с прогрессом? При всех оговорках, «открытый» ряд исторических фактов указывает на то, что насилие, являющееся следствием восстания угнетенных классов, всегда на короткий момент прорывало исторический континуум несправедливости, жестокости и молчания — короткий, но достаточный для достижения подвижек в объёме свободы и справедливости, а также лучшего и более равного распределения нужды и угнетения в новой социальной системе, словом, для прогресса цивилизации.
В отношении исторического насилия, исходящего от правящих классов, не видно никакой связи с прогрессом. Я сказал «исходящего от правящих классов», но, разумеется, почти всякое организованное насилие сверху мобилизует и активизирует массовое сопротивление снизу; решающий вопрос заключается в том, от имени и в интересах каких групп и институтов осуществляется это насилие. Освобождающая толерантность поэтому должна означать нетерпимость по отношению к правым движениям и толерантность по отношению левым движениям. Что же касается объёма этой толерантности и нетолерантности, то она должна касаться как действий, так и дискуссии и пропаганды, как дела, так и слова.
Весь постфашистский период представляет собой одну явную и актуальную опасность. Поэтому истинное умиротворение требует отказа от толерантности уже до действия, на стадии коммуникации — устной, печатной, визуальной. Такое крайнее ограничение права на свободу слова и собраний оправдано, конечно же, только в том случае, когда всё общество находится в крайней опасности. Я настаиваю на том, что наше общество находится именно в такой чрезвычайно ситуации, и это стало уже нормальным положением вещей. Различные точки зрения и «философии» уже не могут мирно состязаться друг с другом на рациональных основаниях — «рынок идей» организован и ограничен теми, кто определяет национальные и индивидуальные интересы. Теперь должно быть очевидно, что предоставление в полном объёме гражданских прав тем, кто их лишен, предполагает лишение гражданских прав тех, кто препятствует их освобождению, и что освобождение обездоленных представителей человечества предполагает подавление не только их старых, но и новым хозяев.
Отказ от толерантности в отношении регрессивных общественных движений, прежде чем они становятся активными; нетерпимость даже в сфере мысли, мнений и слова и, наконец, нетерпимость по отношению к мнимым консерваторам, правым политикам — эти антидемократические положения соответствуют реальному развитию демократического общества, которое в действительности разрушило фундамент универсальной толерантности. Условия, при которых толерантность вновь превратится в фактор освобождения и гуманизации, ещё предстоит создать. Когда толерантность служит главным образом защите и сохранению репрессивного общества, нейтрализации оппозиции и формирует в людях невосприимчивость к другим, лучшим формам жизни, это означает извращение толерантности. И поскольку это извращение внедряется в сознание индивида, в его потребности, поскольку гетерономные интересы овладевают им прежде, чем ему удаётся осознать своё рабство, то усилия, направленные против его дегуманизации, должны быть нацелены туда, где формируется (причём систематически формируется) ложное сознание, — на упреждение речевого и визуального воздействия, питающего это сознание. Разумеется, это цензура, даже упреждающая цензура, так как она открыто направлена против более или менее скрытой цензуры, пронизывающей деятельность свободных средств массовой информации.”
Вся суть «репрессивной толерантности» заключается в этих нескольких пассажах. То, к чему так по-иезуитски подводил автор на протяжении всего эссе, в конце представляется читателю совершенно открыто. Причем представляется с такой искренней простотой и уверенностью в своей правоте, что можно только позавидовать.
Как можно отличить истинную толерантность от ложной, какие ограничения следует считать правильными и неправильными, в конце концов, у кого есть безусловное право на насилие, и кто же будет являться определяющим субъектом в решении данных вопросов? Все предельно просто – решать будут те, кто «научился мыслить рационально и автономно», те, кто этого достиг в меру своих способностей. То есть все те, кого автор относит к левому, «революционному» лагерю, угнетённые меньшинства и борцы за социальную справедливость. И всё. Нет никакого действительно объективного обоснования для такого определения – все согласно принципу: мы и есть истина, и объективность.
Освобождающая толерантность поэтому должна означать нетерпимость по отношению к правым движениям и толерантность по отношению левым движениям. Более того, такая система восприятия должна быть первичной по отношению к любым конституциональным и юридическим критериям, установленным и используемым в существующем обществе.
Левый радикализм, как форма насилия снизу, не только допускается, но всецело поощряется, «требует защиты», в противовес «правому». А действительно «справедливое», или, говоря оруэлловским языком автора, «толерантное» государство», должно обеспечить ему такую защиту. Репрессии в отношении консерваторов и правых политиков, как, впрочем, и в отношении всех несогласных с такой формой обустройства справедливого общества будущего, необходимо проводить уже на стадии мыслей и мнений. Высказывание противных убеждений недопустимо. Предлагается лишать гражданских прав всех несогласных, как угнетателей – «врагов народа», на американский манер.
“Технология предубеждения делает заведомо невозможными беспристрастность и объективность — студента с самого начала учат рассматривать факты в господствующей системе ценностей. Познание, т.е. приобретение и сообщение знаний, несовместимо с вылущиванием и изоляцией фактов из контекста всей истины. Существенной же частью истины является признание того, что история в значительной степени совершалась и описывалась в интересах победителей, т.е. была историей угнетения. Это угнетение присутствует в самих фактах, которые оно определяет; поэтому факты как таковые несут в себе негативную ценность как часть и аспект своей фактичности. Рассматривать крестовые походы против человечности (например, против альбигойцев) с тем же бесстрастием, что и отчаянную борьбу за гуманизм, — означает нейтрализовать противоположность их исторической функции, примирять палачей с их жертвами, искажать суть фактов. Такая фальшивая нейтральность служит тому, что воспроизводит сознание приемлемости господства победителей в умах людей. Поэтому в образовании тех, кто ещё не полностью интегрирован, в сознании молодёжи, также предстоит заложить фундамент освобождающей толерантности.
Я полагаю, что можно говорить о «естественном праве» на сопротивление в отношении угнетённых и подавленных властью меньшинств, праве на использование не предусмотренных законом средств, коль скоро законные оказались неадекватными. Закон и порядок — всегда и везде такие закон и порядок, которые защищают утвердившуюся иерархию; бессмысленно говорить об абсолютном верховенстве этого закона и этого порядка по отношению к тем, кто страдает от них и борется против них — не ради личной выгоды или мести, но ради своей доли человечности. И над ними нет другого судьи, кроме установленной власти, полиции и их собственного сознания. Если они прибегают к насилию, это не значит, что они зачинают новую цепь насилия, но, напротив, пытаются разорвать существующую. Они знают о грозящем им наказании и, значит, понимают степень риска, но коль скоро они идут на него, никто не имеет права удерживать их — и меньше всего представитель сферы образования и интеллектуал.”
Борьба с фактами, а точнее их специфическая подача, важный аспект, на котором акцентирует внимание автор. Другими словами, и здесь несколько завуалированно, говорится о необходимости «правильно» оперировать фактами, исходя из того, что факты, как таковые, могут нести в себе негативную ценность, как часть и аспект своей фактичности.
Если вся мировая история совершалась и описывалась в интересах победителей, а значит была историей угнетения, то это может представлять угрозу для еще не осознавших всю истинность «освобождающей толерантности», тех, кто ещё не полностью интегрирован в рамки данной концепции восприятия мира, в первую очередь, для той части молодежи, которая по факту своего рождения или положения, так или иначе, относится к социальной группе угнетателей.
Значит выбор невелик, надо или переписать историю, или объявить её чудовищной ошибкой, требующей исправления через искупление, а лучше и то, и другое. Что сегодня и делается, отсюда и проистекают такие явления, как «культура отмены» по отношению уже не к отдельным личностям, а к целым историческим эпохам, борьба с «белыми привилегиями» в контексте исторического наследия европейской цивилизации, как цивилизации угнетателей, поработителей и т.д.
В информационной сфере, в образовании, а также через культивируемые медиа образы в печати, прессе и кино, осуществляется подмена понятий в историческом и культурном плане. Так, одни исторические события преподносятся в исключительно негативном свете, – как, например, это происходит с эпохой крестовых походов, без относительно причин и исторических предпосылок. В то же время другие не подвергаются осуждению, – как этого не происходит в отношении эпохи арабских завоеваний. Все очень просто и зависит оттого, кто является «истинным» угнетателем. Не говоря уже о сфере искусства и кино, где негр предстающий в историческом образе английского короля или королевы, это реальность наших дней, а пропаганда расового смешения и межэтнических браков носит структурный характер на уровне государства.
Говоря же о «естественном праве» на использование не предусмотренных законом средств для сопротивления угнетённых и подавленных властью групп и сообществ людей, Г. Маркузе, конечно, имеет ввиду исключительно «левые группы». Как было сказано ранее, только у них есть право на насилие снизу. А в тех случаях, когда власть более не представляет из себя действительного противника, по сути, уже являясь активным или пассивным союзником, то и само «сопротивление» будет направленно против социальных групп «угнетателей», благо враг в лице правых и консерваторов определен ясно и четко.
Воплощение данного принципа сегодня проводится в таких движения как «Антифа» и «БЛМ», при молчаливом потакательстве или активной поддержки государств, в которых они осуществляют свою деятельность. Наверное, лучшей иллюстрацией такого «активного государственного невмешательств» являются современные США и Германия.
Постскриптум 1968 года
“В условиях США толерантность не выполняет и не может выполнять цивилизующей функции, которую ей приписывали либеральные поборники демократии, а именно защиты несогласия. Прогрессивная историческая сила толерантности заключается в её распространении на те способы и формы несогласия, которые оспаривают статус-кво общества и институциональные рамки утвердившегося общества. Следовательно, идея толерантности предполагает необходимость для несогласных групп или индивидов выходить за рамки закона в том случае, когда установленный закон запрещает выражение несогласия и противодействует ему. Так обстоит дело не только в тоталитарном обществе, в условиях диктатуры, в однопартийных государствах, но и в демократии (представительской, парламентской или «прямой»), где большинство образуется не путём развития независимой мысли и мнения, а скорее в силу монополистического или олигополистического управления общественным мнением без террора и (обычно) без цензуры. В таких случаях большинство пытается само себя увековечить, поскольку увековечивает торжество тех интересов и кругов, которые сделали его большинством.
Я предложил в «Репрессивной толерантности» практику дискриминирующей толерантности как средство смещения равновесия между правыми и левыми — путём ограничения свободы правых и тем самым компенсации всепроникающего неравенства (неравного доступа к средствам демократического убеждения) и усиления угнетаемых в сравнении с угнетателями. Толерантность должна быть ограничена по отношению к движениям явно агрессивного или деструктивного характера (деструктивного для перспектив установления мира, справедливости и свободы для всех). Такая дискриминация должна также касаться движений, противящихся распространению социального законодательства на бедных, слабых и инвалидов. Вопреки осуждениям такой политики, которая противоречит священному либералистскому принципу равенства для «другой стороны», я настаиваю на том, что существуют вопросы, где либо нет никакой «другой стороны» в формальном смысле, либо «другая сторона» является очевидно «регрессивной» и препятствует возможному улучшению условий человеческого существования. Толерантность по отношению к пропаганде бесчеловечности извращает цели не только либерализма, но и всякой прогрессивной политической философии.
В контексте этой борьбы я предлагаю практику дискриминирующей толерантности. Разумеется, эта практика уже предполагает радикальную цель, которой она ещё только собирается достичь. Это petitio principia направлено против той разрушительной идеологии, согласно которой толерантность уже институционализирована в данном обществе. Толерантность, которая является жизненно важным элементом и признаком свободного общества, никогда не будет даром власть имущих; в условиях тирании большинства она может быть лишь завуалирована настойчивыми усилиями радикальных меньшинств, готовых уничтожить эту тиранию и трудиться ради появления свободного и суверенного большинства, — меньшинств нетерпимых, воинственно нетерпимых и непокорных в отношении правил поведения, которые терпимы к разрушению и подавлению.”
Резюмируя вышеизложенное:
В рассматриваемом эссе «Репрессивная толерантность» весьма примечательным является не то, что автор на основании своей субъективной позиции убежденного неомарксиста выступает за изменение социальных устоев и даже более того – всего спектра общественных отношений с использованием репрессивных инструментов подавления несогласных, (которые к тому же являются «большинством» согласно его же классификации) причем уже на стадии мысли, на стадии процесса формирования мировоззрения у индивида, а то, как именно он это делает.
Описательная часть применения репрессивного воздействия безусловно важна для нас в качестве примера способа осуществления социальной реформации, так как указывает нам на сам механизм, или, если угодно, инструмент, с помощью которого те или иные преобразования имеют потенцию к реализации. Тем более, что его идеи не остались голой теорией оторванной от реальности, а представлены в практической плоскости. Но не менее важно и то, какое обоснование подводится под эту теорию.
То, как с ловкостью напёрсточника в сфере смыслов Г. Маркузе пытается одурачить доверчивого игрока, апеллируя к понятиям свободы и угнетения, толерантности и подавления, истинности и ложности, меняя их местами, исходя из своих личных идеологических предпочтений – является всего лишь шулерством с подменой понятий. С другой стороны, его позицию можно сравнить с позицией аболициониста, борющегося не за отмену рабства, а за порабощение рабовладельцев бывшими рабами. Г. Маркузе по праву можно назвать отцом, если не основателе, то по крайней мере, главным популяризатором современно дискриминационного социального дискурса.
Все это должно всецело избавить нас от каких-либо иллюзий о возможности честного, непредвзятого и открытого диалога с представителями любых течений, неомарксизма, если у кого-то еще были какие-то сомнений на этот счет, разумеется. Вместе с тем, понимая, какой стратегией для достижения своих целей руководствуются наши оппоненты при наглядности её эффективности, не стоит отказывать себе и в заимствовании её действенных положений.
В конечном счете, что теория «Репрессивной толерантности» Г. Маркузе, что теория «Авторитарной личности» Т. Адорно, или концепция «Гегемонии» А. Грамши – все они по своей структуре являются обоюдоострыми, и перед нами стоит задача в обращении оружия врага против него самого, где и когда это возможно. Непростительным заблуждением будет являться уход в «глухую оборону», сосредоточившись лишь на том, чтобы как можно на более продолжительное время отсрочить свое поражение. Для победы над противником экзистенциально важно научиться контратаковать и переходить в наступление.
Александр Дудчак
Русская Стратегия |
