« - Василь Иваныч, белые в лесу!
- Не до грибов мне, Петька, не до грибов…»
(советский анекдот)
Несколько дней назад на сайте уже был опубликован ответ на поразительную для священника статью о.Сергия Чечаничева «Бог был с красными» (http://rys-strategia.ru/news/2021-07-07-12113) – однако наш долг, как представляется, ответить на высказанные этим «пастырем» мысли более подробно. Хотя основной идеей автора, ради которой он и взялся, судя по всему, за написание этой статьи, является запугивание народа и власти мифической угрозой «белого майдана» - критиковать именно ее представляется бессмысленным просто в силу полнейшей абсурдности, заставляющей скорее вспомнить вынесенный в эпиграф анекдот. О каком «белом реванше» можно говорить в стране, насквозь пропитанной ресоветизацией в самых разных формах от символической до ментальной, где население, вне зависимости от своих политических предпочтений, дружно ненавидит Белое движение – для ностальгирующих по СССР они идейные враги, для лжеправых – «предатели царя», для тех и других – «марионетки Запада»? Однако обвинения, которые этот священник изливает на головы почивших белых вождей не хуже необольшевистских агитаторов – нуждаются в ясном опровержении.
Несмотря на то, что такие обвинения разбросаны довольно хаотично по всему тексту, в целом их можно свести к трем, давно нам известным: 1. Белые предали царя. 2. Белые являлись прямыми агентами Запада и сражались не за Россию, а их интересы и 3. Белый террор был ничуть не лучше красного. Частично мы уже имели возможность опровергнуть эти бредни, однако в данном случае можно разобрать их отчасти более конкретно.
Во-первых, автор вновь обвиняет в «предательстве царя» Алексеева, Колчака, Деникина и Маркова (называя именно их имена) - или в связи с их реальным или мнимым участием в Февральской революции, но чаще просто в силу их идейной позиции. В свое время мы уже указывали на то, что подобный, заимствованный из советской ментальности подход, невозможен для тех, кто хочет причислять себя не только к идейным сторонникам Белого движения, но и вообще намерен отвергнуть самосознание типичного гражданина СССР. Все мы прекрасно помним, какими красками рисовались тогда и как воспринимались не только реальные, но и мнимые враги партии и государства – просто в силу этого факта они были «обязаны» оказаться подлыми, своекорыстными, жестокими, беспринципными, жадными, коварными – словом, иметь весь набор человеческих пороков, иногда взаимоисключающих. Ни о каких попытках разобраться в душе «классового врага» не делалось – если только для того, чтобы использовать это для каких-то пропагандистских кампаний, а уж об оправдании не было и речи! Но так же естественно, что такой подход совершенно неприемлем для нормальных цивилизованных людей – нельзя не ставить на людях клейма только в силу того, что их поступки (даже реальные, а не вымышленные!) оказались не из тех, которых мы хотели бы видеть. О том, что ген. Алексеев не являлся никаким заговорщиком против императора, давно и аргументировано писал К.М. Александров (как бы не относиться к его политической позиции) – но мы хотели бы не повторять его доводы, а обратить внимание на другое: что бы мы не думали о правильности или неправильности поступков генерала в дни революции, для него происходящее было страшной личной трагедией, в конце концов сломавшей его физически и морально – а вовсе не каким-то заветным плодом честолюбивых и коварных замыслов. Вот как описывает его мысли и состояние накануне этих событий один из очевидцев:
«— Лучше ли будущее, ваше высокопревосходительство? — спросил я без особенного, впрочем, ударения на свою мысль.
— Ну, это как знать... О, если бы мы могли его предугадывать без серьезных ошибок! Это было бы величайшим счастьем для человека дела и величайшим несчастьем для человека чувства...
— Верующие люди не должны смущаться таким заглядыванием, потому что всегда будут верить в исправление всего высшей волей, — вставил Пустовойтенко.
— Это совершенно верно, — ответил Алексеев. — И вы знаете, только ведь и живешь мыслью об этой высшей воле, как вы сказали. А вы, вероятно, не из очень-то верующих? — спросил он меня.
— Просто атеист, — посмеялся Пустовойтенко и отвел от меня ответ, который мог бы завести нас в сторону наименее для меня интересную.
— Нет, а я вот счастлив, что верю, и глубоко верю в Бога, и именно в Бога, а не в какую-то слепую безличную судьбу. Вот вижу, знаю, что война кончится нашим поражением, что мы не можем кончить ее чем-нибудь другим, но, вы думаете, меня это охлаждает хоть на минуту в исполнении своего долга? Нисколько, потому что страна должна испытать всю горечь своего падения и подняться из него рукой Божьей помощи, чтобы потом встать во всем блеске своего богатейшего народного нутра...
— Вы верите также и в это богатейшее нутро? — спросил я Алексеева.
— Я не мог бы жить ни одной минуты без такой веры. Только она и поддерживает меня в моей роли и моем положении... Я человек простой, знаю жизнь низов гораздо больше, чем генеральских верхов, к которым меня причисляют по положению. Я знаю, что низы ропщут, но знаю и то, что они так испакощены, так развращены, так обезумлены всем нашим прошлым, что я им такой же враг, как Михаил Саввич, как вы, как мы все...
— А вы не допускаете мысли о более благополучном выходе России из войны, особенно с помощью союзников, которым надо нас спасти для собственной пользы?
— Нет, союзникам вовсе не надо нас спасать, им надо только спасать себя и разрушить Германию. Вы думаете, я им верю хоть на грош? Кому можно верить? Италии, Франции, Англии?... Скорее Америке, которой до нас нет никакого дела... Нет, батюшка, вытерпеть все до конца — вот наше предназначение, вот что нам предопределено, если человек вообще может говорить об этом...
Мы с Пустовойтенко молчали.
— Армия наша — наша фотография. Да это так и должно быть. С такой армией, в ее целом, можно только погибать. И вся задача командования — свести эту гибель возможно к меньшему позору. Россия кончит прахом, оглянется, встанет на все свои четыре медвежьи лапы и пойдет ломить... Вот тогда, тогда мы узнаем ее, поймем, какого зверя держали в клетке. Все полетит, все будет разрушено, все самое дорогое и ценное признается вздором и тряпками.
— Если этот процесс неотвратим, то не лучше ли теперь же принять меры к спасению самого дорогого, к меньшему краху хоть нашей наносной культуры? — спросил я.
— Мы бессильны спасти будущее, никакими мерами этого нам не достигнуть. Будущее страшно, а мы должны сидеть сложа руки и только ждать, когда же все начнет валиться.»
Как-то мало походят эти горькие и обреченные слова генерала, ясно предвидящего то, что впоследствии и произошло, на признания мечтающего о революции заговорщика, не так ли?
Впрочем, еще более, чем к Алексееву, обличающие слова о.Сергий позволяет себе по отношению к Колчаку: «…На допросах у большевиков перед своей гибелью адмирал Колчак заявил: «Когда совершился переворот, я получил извещение о событиях в Петрограде и о переходе власти к Государственной Думе непосредственно от Родзянко, который телеграфировал мне об этом. Этот факт я приветствовал всецело», «…я приветствовал революцию…», «Я первый признал Временное правительство…». Разве эти заявления не являются свидетельством об измене присяге, даваемой Богу и Государю перед Крестом и Евангелием?» - риторически вопрошает он. Но давайте почитаем подробнее фрагмент этого места допроса, не вырывая из него отдельных слов:
«…Я приветствовал перемену правительства, считая, что власть будет принадлежать людям, в политической честности которых я не сомневался, которых знал, и поэтому мог отнестись только сочувственно к тому, что они приступили к власти. Затем, когда последовал факт отречения государя, ясно было, что уже монархия наша пала, и возвращения назад не будет. Я об этом получил сообщение в Черном море, принял присягу вступившему тогда первому нашему временному правительству. Присягу я принял по совести, считая это правительство, как единственное правительство, которое необходимо было при тех обстоятельствах признать, и первый эту присягу принял. Я считал себя совершенно свободным от всяких обязательств по отношению к монархии, и после совершившегося переворота стал на точку зрения, на которой я стоял всегда,— что я, в конце концов, служил не той или иной форме правительства, а служу родине своей, которую ставлю выше всего, и считаю необходимым признать то правительство, которое объявило себя тогда во главе российской власти.
Когда совершился переворот, я считал себя свободным от обязательств по отношению к прежней власти. Мое отношение к перевороту и к революции определилось следующим. Я видел,— для меня было совершенно ясно уже ко времени этого переворота,— что положение на фронте у нас становится все более угрожающим и тяжелым, и что война находится в положении весьма неопределенном в смысле исхода ее. Поэтому я приветствовал революцию, как возможность рассчитывать на то, что она внесет энтузиазм, — как это и было у меня в Черноморском Флоте вначале, — в народные массы и даст возможность закончить победоносно эту войну, которую я считал самым главным и самым важным делом, стоящим выше всего,— и образа правления, и политических соображений.
(…)
Попов: Какой образ правления представлялся вам лично для вас наиболее желательным?
Колчак: Я затрудняюсь сказать, потому что я тогда об этом не мог еще думать. Я первый признал временное правительство, считал, что, как временная форма, оно является при данных условиях желательным; его надо поддержать всеми силами; что всякое противодействие ему вызвало бы развал в стране, и думал, что сам народ должен установить в учредительном органе форму правления, и какую бы форму он ни выбрал, я бы подчинился. Я считал, что монархия будет, вероятно, совершенно уничтожена. Для меня было ясно, что восстановить прежнюю монархию невозможно, а новую династию в наше время уже не выбирают. Я считал, что с этим вопросом уже покончено, и думал, что, вероятно, будет установлен какой-нибудь республиканский образ правления, и этот республиканский образ правления я считал отвечающим потребностям страны.
Алексеевский: Не возникала ли у вас лично и вообще в офицерской среде мысль, что отречение Николая II произошло не совсем в тех формах, которые бы позволили военным людям считать себя совершенно свободными от обязательств по отношению к монархии? Я предлагаю, этот вопрос потому, что император Вильгельм, когда отрекался, специальным актом освободил военных от верности присяге, данной ему. Не возникала ли у вас мысль о том, что такого рода акт должен был сделать и император Николай?
Колчак: Нет, об этом никогда не поднимался вопрос. Я считаю, что раз император отрекся, то этим самым он освобождает от всех обязательств, которые существовали по отношению к нему, и когда последовало отречение Михаила Александровича, то тогда было ясно, что с монархией дело покончено. Я считал необходимым поддерживать временное правительства совершенно независимо от того, какое оно было, так как было время войны, нужно было, чтобы власть существовала, и как военный, я считал нужным поддерживать ее всеми силами.»
Конечно, с точки зрения современного «правоверного» монархиста эти слова Колчака несут в себе множество «ересей» от «измены Помазаннику Божию» до признания республиканского строя – но дело в том, что это для них самих, в рамках ими же самими расставленных «красных флажков» любая мысль, формально не вписывающаяся в их катехизис, автоматически переводит ее носителя в разряд предателей и изменников – в то время как сам Колчак вообще мыслил в других категориях, для него этот вопрос просто не был так болезненно обострен (тем более ведь никто не знал в феврале 1917 года, что дело закончится цареубийством!), и он просто и логично рассудил, что отречение императора освобождает офицерский корпус от присяги ему и теперь надо исходить из сложившейся реальности. Изменой являлась бы сознательная деятельность по подготовке свержения монарха – а не простая констатация факта переворота и принятия его как данность. Кроме того, он, как и вся Россия, видели тяжелые и реальные проблемы, стоявшие перед страной – и надеялся (хотя и наивно), что революция позволит их разрешить.
Это же или почти это же самое можно сказать и о Деникине. Естественно, занимая пост командира 8-го армейского корпуса на Румынском фронте, он не мог принимать никакого участия в революции, но, по рецептам Вышинского и Ульриха, ему инкриминируется и это: «…Генерал Деникин после февральского переворота в марте 1917 года был вызван новым военным министром А.И. Гучковым с Румынского фронта в Петроград, где вступил в должность Начальника штаба при только что назначенном верховном главнокомандующем Русской армией генерале Михаиле Алексееве. Такие предложения кому попало – не делают. Это означает, что Деникин был таким же ключевым звеном февральской революции и свержения Государя, как Гучков и генерал Алексеев.»
А вот что в эти дни делал генерал на самом деле:
«…Утром 3-го марта мне подали телеграмму из штаба армии "для личного сведения" о том, что в Петрограде вспыхнуло восстание, что власть перешла к Государственной Думе, и что ожидается опубликование важных государственных актов. Через несколько часов телеграф передал и манифесты императора Николая II и великого князя Михаила Александровича. Сначала было приказано распространить их, потом, к немалому моему смущению (телефоны разнесли уже весть), задержать, потом, наконец, — снова распространить. Эти колебания, по-видимому, были вызваны переговорами Временного комитета Государственной Думы и штаба Северного фронта о задержке опубликования актов, ввиду неожиданного изменения государем основной их идеи: наследование престола не Алексеем Николаевичем, а Михаилом Александровичем. Задержать, однако, уже не удалось.
Войска были ошеломлены — трудно определить другим словом первое впечатление, которое произвело опубликование манифестов. Ни радости, ни горя. Тихое, сосредоточенное молчание. Так встретили полки 14-ой и 15-й дивизий весть об отречении своего императора. И только местами в строю непроизвольно колыхались ружья, взятые на караул, и по щекам старых солдат катились слезы...
Спустя некоторое время, когда улеглось первое впечатление, я два раза собирал старших начальников обеих дивизий, с целью выяснить настроение войск, и беседовал с частями. Эти доклады, личные впечатления, донесения соседних корпусов, которые я читал потом в штабе армии, дают мне возможность оценить объективно это настроение. Главным образом, конечно, офицерской среды, ибо солдатская масса — слишком темная, чтобы разобраться в событиях, и слишком инертная, чтобы тотчас реагировать на них — тогда не вполне еще определилась.
Чтобы передать точно тогдашнее настроение, не преломленное сквозь призму времени, я приведу выдержки из своего письма к близким от 8 марта:
"Перевернулась страница истории. Первое впечатление ошеломляющее, благодаря своей полной неожиданности и грандиозности. Но в общем, войска отнеслись ко всем событиям совершенно спокойно. Высказываются осторожно, но в настроении массы можно уловить совершенно определенные течения:
1) Возврат к прежнему немыслим.
2) Страна получит государственное устройство, достойное великого народа: вероятно, конституционную ограниченную монархию.
3) Конец немецкому засилию, и победное продолжение войны".
Отречение государя сочли неизбежным следствием всей нашей внутренней политики последних лет. Но никакого озлобления лично против него и против царской семьи не было. Все было прощено и забыто. Наоборот, все интересовались их судьбой и опасались за нее.»
А вот что писал в это время в своем дневнике ген. Марков, которого о.Сергий также хамски поливает в своей статье клеветническими помоями:
«…1 Марта. "Был у Горбатовского. Говорили о событиях в Питере. Дай Бог успеха тем, кто действительно любит Россию. Любопытна миссия Иванова...
3, 4 Марта. "Все отодвинулось на второй план, даже война замерла. Телеграмма за телеграммой рисуют ход событий. Сначала все передавалось под сурдинку, затем громче и громче. Эверт проявил свою обычную нерешительность, задержав ответ Родзянке. Мое настроение выжидательное, я боюсь за армию, меня злит заигрывание с солдатами, ведь это разврат, и в этом поражение. Будущее трудно угадать, оно трезво может разрешиться (если лишь) когда умолкнут страсти. Я счастлив буду, если Россия получит конституционно-монархический строй, и пока не представляю себе Россию республикой". (…)
6 Марта... "Все ходят с одной лишь думой — что-то будет? Минувшее все порицали, а настоящего не ожидали. Россия лежит над пропастью, и вопрос еще очень большой — хватит ли сил достигнуть противоположного берега.»
Как видим, всех этих «изменников», которые, по мнению автора, «воевали не за Россию, не за веру и Отчество, а за интересы февральских революционеров и их западных кураторов», на самом деле интересовала именно судьба родины, ради которой они не жалели ничего, в том числе и самой жизни. Да, вопрос формы правления был для них не самым важным – но не человеку, утверждающему, что «Бог был с большевиками», упрекать их за «ужасный грех» симпатии к конституционной монархии! Вообще невозможно понять источник того потока иступленного хамства, лжи и клеветы, которые изливает на их доброе имя не современный коммунист, в устах которого такие оскорбления были бы, по крайней мере, логичны – а православный священник, перемежающий эту мерзость евангельскими цитатами и ссылками на заповеди Божии, среди которых вообще-то девятую никто не отменял.
Конечно, это же относится и к столь излюбленному современными россиянами обвинению белых в том, что они сражались-де за интересы западных союзников, а Колчак поступил на службу в британскую армию. Разумеется, мы можем еще раз процитировать протокол допроса самого адмирала, тем более что на этот текст ссылается сам автор:
«…Вскоре после этого получилось известие о переговорах и Брестском мире. Это было дли меня самым тяжелым ударом, может быть, даже хуже, чем в Черноморском Флоте. Я видел, что вся работа моей жизни кончилась именно так, как я этого опасался и против чего я совершенно определенно всю жизнь работал. Для меня было ясно, что этот мир обозначает полное наше подчинение Германии, полную нашу зависимость от нее и окончательное уничтожение нашей политической независимости. Тогда я задал себе вопрос: что же я должен делать? Правительства, которое заключает мир, я не признаю, мир этот я также не признаю; на мне, как на старшем представителе Флота, лежат известные обязательства, и признать такое положение для меня представлялось невозможным. Тогда я собрал своих офицеров и сказал, что предоставляю им полную свободу ехать, куда кто хочет, но что свое возвращение в Россию после этого мира считаю невозможным, что я сейчас ничего не могу решить, но поступлю так, как подскажет мне моя совесть.
Обдумав этот вопрос, я пришел к заключению, что мне остается только одно — продолжать все же войну, как представителю бывшего русского правительства, которое дало известное обязательство союзникам, Я занимал официальное положение, пользовался его доверием, оно вело эту войну, и я обязан эту войну продолжать. Тогда я пошел к английскому посланнику в Токио сэру Грину и высказал ему свою точку зрения на положение, заявив, что этого правительства я не признаю и считаю своим долгом, как один из представителей бывшего правительства, выполнять обещание союзникам; что те обязательства, которые были взяты Россией по отношению союзников, являются и моими обязательствами, как представителя русского командования, и что поэтому я считаю необходимым выполнить эти обязательства до конца и желаю участвовать в войне, хотя бы Россия и заключила мир при большевиках. Поэтому я обратился к нему с просьбой довести до сведения английского правительства, что я прошу принять меня в английскую армию на каких угодно условиях. Я не ставлю никаких условий, а только прошу дать мне возможность вести активную борьбу.»
Кажется, все совершенно ясно – но для автора очевидно иное: перед нами матерый агент британского империализма! То, что впоследствии Колчак вел почти полностью независимую от союзников политику и, естественно, никаким их приказам не подчинялся – его не волнует. Однако в его руках это очень «сильный» аргумент, ибо для россиян все, что хоть как-то связано с дружественными отношениями с западными державами, является несмываемым клеймом и печатью тяжкого греха, как будто речь идет о гитлеровцах или международных террористах. А между тем Великобритания, Франция и США являлись тогда союзниками России, а не врагами, и только последующие десятилетия яростного идеологического противостояния между ними и СССР создали в сознании потомков его граждан нерушимую конструкцию: западные державы враги России (и Советского Союза, который они считают той же Россией) по определению, а все, кто с ними дружит – вражеский агент. Конечно, не нужно ни идеализировать эти державы, ни закрывать глаза на те случаи, когда они или вступали в противоборство с русскими и тем более жертвовали ими ради своих интересов – но при этом невозможно, оставаясь в рамках и научной, и человеческой порядочности, заниматься фальсификацией и передергиванием исторических фактов. Особенно смешно (вернее, печально) наблюдать, как нынешние красные и белые играют друг с другом в «горячую картошку», с отвращением отталкивая от себя мячик-«Антанту» и перебрасывая его оппоненту: «Белые позвали в Россию интервентов! – Так это ваш Ленин сам пригласил их в Мурманск! – А Колчак вообще британский шпион! – Да союзники предали Колчака и увезли русское золото! – Черчилль сам сказал, что белые воюют за дело Англии! – Нет, англичане бросили белых и сделали ставку на большевиков!» – и т.д. и т.п. Трезвый и объективный анализ подменяется крикливыми и тенденциозными лозунгами пропаганды, хотя невозможно оспорить общеизвестный факт – гражданская война в России была именно гражданской войной, в которой ее народы сражались за то, каким они видели будущее своей страны – и вмешательство или участие на той или иной стороне иностранных держав или «наемников» ничего в этом факте не меняет.
Наконец, третьим обвинением, которое этот священник бросает белым, является обвинение в ужасном «белом терроре»: «…если бы «Белые» победили в гражданской войне, то количество жертв последующего «белого террора» могло быть гораздо больше, чем от террора «красных». Все эти т.н. «христолюбивые воины» практиковавшие массовые казни, ни чем, по сути, не отличались от тех, кого они обвиняли и продолжают обвинять в «красном терроре». Просто «Красные» не дали разгуляться «Белым» на русских просторах терроризма.» - На самом деле уже неоднократно указывали на то, что и по сути, и по масштабам белый и красный террор несопоставимы – самые жестокие проявления белого террора есть или инициатива полусамостоятельных атаманов, или просто злоупотребление властью, в то время как красный террор представлял из себя принципиально иное явление – сознательное истребление целых социальных групп населения, виновность жертв которого определялась по принципу принадлежности к ним. Что же касается фантазий автора по поводу «благодеяний» красных, положивших, оказывается, конец «зверствам белых» - то от подобных измышлений легко обратиться к фактам, то есть примерам стран, где в результате гражданских войн победили белые – Финляндии, Венгрии и Испании. Да, в самом деле – в первые месяцы после их победы белый террор действительно имел место, подчас весьма жестокий. И тем не менее масштабы этого террора очень быстро шли на спад, через несколько лет о нем можно было уже и не говорить, а сейчас все эти страны – вполне демократические и цивилизованные государства. И это не случайно – ведь белый террор был направлен по преимуществу только против тех, кто сражался на стороне красных с оружием в руках, а идея национальной консолидации всегда являлась весьма важной для победителей. Но совсем иная картина наблюдалась там, где победили красные – непрерывный и нарастающий по масштабам террор уничтожал миллионы людей до тех пор, пока подпавшим под власть коммунистов народам не был нанесен непоправимый демографический ущерб или они не успевали освободиться от них тем или иным способом.
Конечно, можно еще долго опровергать и эти, и менее существенные обвинения из текста статьи – однако и сказанного вполне достаточно для ясного вывода: перед нами только очередная разновидность современного «православного» большевизма (особенно дикая в силу того, что ее автором является священник), однако ничуть не уступающая классической версии по части лжи, клеветы и искажения фактов. Да, такая точка зрения, к несчастью, весьма востребована в среде российских «патриотов» как составная часть теории «большевики сохранили историческую Россию, разбив интервентов и их белых марионеток» - но, естественно, от этого она не становится более правдивой и честной. Печально только то, что в рядах этих фальсификаторов истории все чаще встречаются не только верующие, но и представители духовенства, для которых, казалось бы, одно только почитание новомучеников должно было снять все вопросы относительно того, на чьей же стороне был Бог в гражданской войне.
Андрей Грибакин
Русская Стратегия
|
