НАЧАЛО СТАТЬИ
Ожидание хозяина, который сможет обуздать смуту, было не чуждо и самому Бородину. Хозяина, подобного Франко или Пиночету. «Крики и вопли о фашизме способны привести в истерику лишь самих вопящих… - отмечал он. - А может быть, потому, что не так уж политически безграмотен народ нынешний и способен отличить фашиста от диктатора? Может быть, и информирован он политически достаточно, чтобы знать или помнить, положим, о греческих полковниках, которых клеймили фашистами, а они сделали дело и куда-то подевались; о генерале Франко — фашисте из фашистов, что уберег государство от распада, сумел не ввязаться в мировую войну и, умирая, отписал власть королю; о пресловутом Пиночете, наконец, сумевшем в короткий срок привести разболтавшийся государственный механизм в приличное состояние. А что во всех этих случаях щепки летели, то пусть сперва «Выбор России» отчитается о количестве трупов, подобранных на московских улицах всего лишь за пару октябрьских ночей! Восстановится держава — и жизнь будет. Сначала порядок, а потом реформы всякие! А фашизм — это когда один народ самый-самый, а все остальные по пояс и ниже.
Русскому человеку это смешно даже. Говорить не о чем. Дай Бог себя в обиду не дать. Ведь и Гитлер, не сдвинься у него крыша на расизме и евреях, еще неизвестно, до чего б дошел. Германию за пять лет из ямы вытащил, и без коммунизмов притом. И еще о трупах. Одно дело — пострадать за державу, а другое — за демократию, от которой вся страна уже по миру пошла. Хватит, господа. Вы пробовали, мы терпели. Не сумели — готовьтесь терпеть, чтоб все по справедливости...»
Государственная концепция Бородина нераздельна с концепций Ивана Александровича Ильина, также полагавшего необходимой национальную диктатуру в переходный период. Опираясь на труды великого мыслителя и отрицая безответственное свободословие, Леонид Иванович указывал: «Не имеет право на реализацию никакая доброзвучащая идея, если она вступает в противоречие с идеей государственности как таковой. И, соответственно, государственно компетентным может быть лицо или орган, исповедующие идею «государственной правоты». Самая распрекрасная социальная идея оборачивается своей противоположностью, если она в противоречии с идеей государственности. И речь, безусловно, не идет о «культе Государства», но лишь об объективном законе соответствия государства и социальных инициатив, законе, действующем столь же неумолимо, как законы Ньютона или Паскаля. В этой связи партия, к примеру, стремящаяся к власти, не может быть классовой, поскольку:
«...государственная власть есть нечто единое для всех и общее всем. Партия, лишенная государственной программы, поддерживающая один классовый интерес, есть противогосударственная партия... если она захватит власть, то она поведет нелепую и гибельную политику и погубит государство раньше, чем сила вещей заставит ее наскоро придумать политические добавления к ее противополитической программе». (И.А. Ильин – прим. Е.С.)
Как говорится, тот самый случай! Революционно-интеллигентская чернь начала века захватила власть и построила неслыханное в истории государственное сооружение. Представьте себе, что некто строит дом и вместо раствора кирпичи кладет на пластиковую взрывчатку…
…Сооруженное чернью, наше государство просуществовало всего лишь одну человеческую жизнь. Столько ему было отпущено. Сколькими жизнями заплачено за это просуществование — известно. Приблизительно. Сколько недодуманных, но небезынтересных социальных идей скомпрометировано на десятилетия! Сработали все мины, заложенные российскими марксистами в основание государства трудящихся…
…Уже встречалось на страницах прессы утверждение, что центризм есть предательство. Что ж, звучит вполне по-большевистски. Но, думается, что относительно мирный выход из государственного кризиса под силу именно мощному центру, способному не только проявить инициативу по восстановлению государственности, но и не дать крайне левым и крайне правым вцепиться друг другу в глотки и вовлечь тем самым страну во всеобщий пересчет обид…
…Но если время упущено, то все эти соображения не имеют цены. Тогда ДИКТАТУРА! С непременным разгоном и левых и правых, красных, желтых, голубых и в полосочку. Тогда приготовимся вписать в историческую строку после Грозного, Петра и Сталина новое, пока еще неизвестное имя и настроимся на такой политический аскетизм, какого в нашем историческом опыте еще не было, поскольку в историческом опыте России тоже еще не было подобного катастрофического состояния».
Но в любом варианте останется актуальным политическое завещание замечательного русского мыслителя Ивана Ильина:
«Власть не должна и не может проводить реформ, разрушающих самое бытие государства или попирающих жизнь и автономию национального духа. Поддержание государства, как автономной формы национального духа, как жилища и как ограды национальной духовной культуры, составляет ту грань, которая ненарушима для государственной власти и перед которой должен склониться всякий, и даже самый справедливый и духовно-верный интерес граждан»».
Леонид Иванович полагал, что «на фоне смуты сомнительными по возможностям кажутся попытки срочным порядком «разработать» русскую идею и двинуть ее в массы в целях обустройства России. Всякая национальная идея познается ретроспективно, старание втиснуть ее в конкретные временные координаты чревато насилием над идеей как таковой. Хотя, безусловно, само признание бытия национальной идеи, ее реальности — уже некий ориентир…
…В далеких шестидесятых перспективное видение будущего было оптимистичным… …Мы видели свою задачу в разработке нового национального мировоззрения, каковое дало бы проекцию и на все прочие сферы общественной жизни. Но тогда мы не подозревали действительных последствий перековки русского человека в советского, не могли и предположить даже, что с крахом «советскости», с прекращением идеологического насилия свободу получит не раскрепощенный человек, но «человек без догмата» вообще, что именно он, «человек без догмата», мгновенно заявит себя хозяином страны, не оставив всем прочим и времени для оглядки и мобилизации. Внутри «советского человека» вызрел зверь, хищник, пассионарий хаоса и распада. Ни под каким иноземным игом не могло произойти подобного превращения, напротив, вся история говорит о том, что иноземное порабощение чаще всего служит прологом к возрождению народа, нации, если, конечно, она духовно не сломлена, что бывает, впрочем, крайне редко.
Так что же осталось от России, от России исторической, а если что-то осталось, то достаточно ли оставшегося для подлинного национального возрождения? И как, в какой форме должно мыслить возрождение?
Вопросы, выстроенные в боевые порядки, обступают нас, а мы пятимся растерянно, оглядываясь друг на друга, беспомощно разводим руками — мы бесплодны. И беда не в том, что мы не знаем, как лучше обустроиться, а в том, что не знаем, кто мы сегодня. Воистину — смута!
Только из церковных стен доносится до нас извечное и уверенное моление за Русь-Россию. Только доносится... Оглушены же мы бесконечными разборками самозванцев друг с другом да воплем народным о хлебе насущном, которого лишены миллионы по вине тех же самозванцев.
Что есть по сути своей самозванство? Прежде всего это легкомысленная убежденность вчерашних «служивых» людей в том, что государство — нехитрый механизм, которым способен управлять любой, кто, как говорится, взял да и призадумался на сей предмет с большей или меньшей добросовестностью, а призадумавшись, обнаружил, что не глупей и не хуже других, которые уже попробовали и напортачили, и притом кары не понесли. Самозванство — это белая горячка демократического хмеля. Мы все это проходили и четыреста, и восемьдесят лет назад; нынче, однако ж, ситуация усугублена, возможно, невосполнимой потерей генофонда, с одной стороны, и мутацией национального самосознания как итога коммунистического эксперимента — с другой. Идеи державности явно недостаточно, тем более что мыслится она в значительной мере по-советски, то есть мифологемно».
Размышляя о путях преодоления смуты и возрождения России, Бородин называл четыре основополагающих принципа, на которых это возрождение должно базироваться:
«1. Государственность. Ибо нет иных форм и способов существования народов.
2. Сильная государственность… …Сербские события показали: как и тысячу лет назад, последний и самый веский аргумент в международных отношениях — сила.
3. Сильная русская государственность. Без возрождения государственного сознания «титульного» народа России ей, России, уготован развал со всеми вытекающими отсюда последствиями. И в том не шовинизм, но историческая необходимость, осознать каковую предстоит всем народам многонациональной территории.
Сильная российская государственность — это и эффективная экономика, и разумно выстроенные социальные отношения, и, наконец, духовно-идейный базис, определяющий цели и смыслы нашего дальнейшего существования в истории.
4. Отсюда (последнее по списку, но не по значимости) — Православие как единственный несомненный ориентир в отстраивании Нового Государственного Дома».
По Бородину, «нация - это в конечном её смысле есть способ бытия в Боге родственных по мировоззрению людей». Отвечая на вопрос, почему самое упоминание о русском самосознании вызывало и вызывает настоящий гвалт и в советские времена, когда русисты были объявлены ведомством Андропова самыми опасными врагами режима, и во времена демократические, когда всё русское национальное беззастенчиво заляпывается клеймом «фашизма», Леонид Иванович говорил: «К власти пришли люди, которые были полностью поражены советской пропагандой, которые воспитывались в своих партийных семьях на идейных началах. Не на национально-государственных, а на идейных. У советского человека нормальные патриотические чувства заменены политическим патриотизмом. Не за родину, а за нашу Советскую Родину. Не за власть государственную, а за нашу Советскую власть. И эта подмена понятий осуществлялась и путем отстрела, и путем насилия, и путем пропаганды. В итоге получился социально-патриотический человек. И когда социальная идея оказалась не способной к дальнейшему совершенствованию, этот патриотизм рухнул, а другой был выкорчеван.
Наши демократы – это несчастные люди. Им с детства не повезло получить заряд национального воспитания. Они не предатели, они несчастные, потому что искренне верят, что там, на Западе, осуществляется идеал человеческого счастья. Кто, положим, мог воспитаться в семье Гайдара? Ну конечно, мальчик Гаврош, подасфальтный шампиньон, который сначала был очарован идеями коммунизма. Потом обернулся на Запад: вот где красота и правильность! Я уверен, что он совершенно искренне очарован Западом, идеями мониторизма и прочим. Мол, там прекрасно и правильно живут, и почему бы нам не устроить так же? Что нам мешает? Оказывается, то, что отличает нас от западных людей. Какая-то русская идея. Да пропади она пропадом, если она мешает нам лучше жить. Думаю, таким людям не повезло в жизни получить национальный заряд. В том их трагедия. А через них – трагедия страны...»
Понимая корневую, духовную первопричину русской трагедии, Бородин в отличие от резко обратившихся монархистами советских патриотов не был очарован и грёзой о явлении Царя, который возьмёт и раз-навсегда разрешит все наши беды. «Монархия - не форма правления, а форма бытия народа, отражающая особенности его сознания, - предупреждал писатель. - В нерелигиозном обществе возможна только пародия на монархию. Фактически будет не царь, а президент без права переизбрания».
Леонид Бородин не примыкал ни к одной партии, всегда следуя своим путём. Путём третьим… Третий путь – это программа ВСХСОН, предлагавшая единственно возможный выход из двух тупиков, коммунизма и либерализма – христианский, русский, национальный. «Третья правда» - ключевое произведение самого писателя, герой которого, Селиванов, редкий тип цельного человека в нашей литературе, в протяжении всего русского лихолетия сумел сохранить собственное самостояние, прожить по своей воле. Бородин, несмотря на 11 лет заключения, также шёл своим путём, по своей воле. Как ни парадоксально звучит это. Рабство – это искательство, приспособленчество, покорное уклонение своих воззрений под «линию партии», угодничество, надломленность или полный слом души, рабство – это «жизнь во псах». Бородин же во всякой ситуации оставался человеком, свободным человеком, чью «офицерскую прямость» никто и ничто не могло сломать или согнуть.
В 1993 году различные «дворяне арбатского двора», увешанные коммунистическими наградами, бряцающие званиями, облагодетельствованные советской властью, а затем резко перестроившиеся и объявившие себя главными борцами с кровавым режимом, требовали раздавить «красно-коричневую гадину», улюлюкали и аплодировали убийству сотен людей на улицах Москвы. В это время Леонид Бородин, боровшийся с режимом большую часть жизни и получивший два вполне «сталинских» срока, метался по охваченной гражданской войной столице и спасал раненых, вывозя их на своей машине, потому что «обреченный и погибающий всегда прав». А ещё лихорадочно снимал происходящее на камеру, чтобы затем самому лучше понять, разобрать новый акты третьей русской смуты…
Он был холодным антисоветчиком, последовательно боровшимся с системой, уничтожавшей его Родину и народ, и одновременно противником демократического разнуздания всего и вся; апологетом твёрдой, а, если надо и жёсткой, власти, но лишь такой власти, которая будет служить истинным интересам государства и народа. Его борьба с режимом сочеталась с глубочайшей ответственностью за судьбу России, и эта ответственность диктовала взвешенность каждого поступка и слова. Он был православным человеком, но считал, что «молиться – удел женщин», удел же мужчины – действие. Себя он смиренно отделял от «воцерковленных, подлинно верующих»: «Примкнувший – на большее мне не претендовать, и молитва моя будет формальной, потому что не умею загонять мысль, как собаку в конуру, а без этого нет полноты и искренности молитвы».
Жаждая восстановления единства русского государства, будучи имперцем по воззрениям, Леонид Иванович и здесь смотрел на положение дел трезво, ясно понимая, что грёзы о «восстановлении Союза» совершенно беспочвенны. Ещё задолго до начала кровопролитной войны в Новороссии он писал: «Мне, к примеру, вовсе нет нужды читать теперешние украинские учебники и пособия по истории Украины. Они построчно были отчеканены в головах украинских националистов еще в конце 60-х… …Некто Петр Сорока в шестьдесят девятом году уже заканчивал десятитомный труд по истории Украины. Только один перл из его трудов: «Моисей выводил евреев не из Египта через Синай, а из Киева через Сиваш»… …Международная семья-банда, в Московии имевшая фамилию Романовых, а в других странах всяких прочих "гогенцоллеров", по преступному сговору принудила своих холуев-историков переписать историю народов Европы, чтобы стереть в человеческой памяти знания о великой Украине…
…В конце 80-х, во время моей первой поездки по стране с группой известных советских писателей, зашел как-то разговор о возможных сепаратистских потугах прибалтийских народов. Я тогда сказал, что главной нашей головной болью будет не Прибалтика, а Украина. Советские писатели дружно подняли меня на смех в том смысле, что почти у каждого из них половина родовы на Украине, что они каждый год там бывают, и не по разу, в отличие от меня, ни разу там не бывавшего, что знают обстановку из первых рук, что да, несколько полупсихов-галичан действительно мутят воду, но все хохлы их дружно ненавидят и презирают и при том и малейших помышлений не имеют об отделении от России, потому что... ну, это вообще невозможно представить! Да куда ж денутся все эти хохляцкие поэты и писатели, которые только через русский язык и вышли более или менее на мирового читателя. А что до прибалтов, то они через пару месяцев сами приползут к нам, опухнув от голода, потому что мы их кормим...
В том же девяностом весьма известный русский писатель в компании рассуждал о перспективах тогда так называемой Средней Азией: чучмеки ни к какой промышленной деятельности не способны по определению. Вся промышленность там - это русские. Без русских они упадут в каменный век, они держатся за нас, как теленок за коровью сиську…
…Вся история построения "нашего великого государства" - это сплошное минирование, и неизвестно, на всех минах коммунистического азарта мы уже подорвались или еще нет.
Коварство нынешней ситуации еще и в том, что вождям и теоретикам коммунизма собственно "советскими" удалось сделать только русских, поскольку только русских удалось лишить религии, то есть в значительной степени денационализировать. Все прочие вчерашние советские народы без особых усилий стряхнули с себя "советизм", как пыль придорожную, и объявили себя тем, кто они есть по сущей природе своей: армяне, литовцы, грузины, молдаване и т.д. "Советизм" как интеграционный фактор перестал существовать, и, соответственно, как бы вовсе утратился смысл "советской державности"…
…Так уж получается, что мы, русские, с помощью наших русских евреев и революцию сварганили, и режим установили соответствующий величайшей задумке человечества - коммунизму, мы же и государство, как оказалось, самовзрывное отгрохали, проведя неслыханную селекцию населения (и тут уж без оглядки на национальность - дело-то общеинтересное). А когда обрушилось столь самоотверженно построенное здание семьи народов, стали мы враз несчастными, потому что (так уж получается) остались одни с нашими евреями, каковые, как всегда, выпали в осадок жертв, оставив нам право быть единственно виноватыми.
И если, оставшись одни, мы не сумеем с достоинством восстановиться на мировой сцене, то все дурное, когда-либо и кем-либо сказанное в наш русский адрес, окажется правдой. Но если сумеем и только тогда, когда сумеем, только после того может идти какая-то речь о реальных и, видимо, лишь частичных относительно прежнего объема интеграционных процессах. Нынешние же вопли о восстановлении Союза (или империи) - свидетельство страха, бессилия, беспомощности и безыдейности. Ничего, кроме презрения и злорадства со стороны отпавших от нас народов».
Исторический фаталист, жёсткий, подчас беспощадный диагност в публицистике, Леонид Иванович был при этом проникновенным лириком, поэтом… Самая поэтическая, волшебная повесть не только в его собственном творчестве, но, быть может, и во всей русской литературе ХХ века была написана им в заключении. «Год чуда и печали»… В основу её легли воспоминания писателя о своём байкальском детстве. «Внезапно распахнутся горы и не расступятся, а именно распахнутся сразу на три измерения - вверх, вдаль, вниз, - и тотчас же откроется необычайное, окажется, что поезд ваш идет по самому краю вершины высоченной горы, а точнее, по краю обычного мира, за чертой которого, если вверх, то синева дневного космоса, если вдаль, то беспредельная видимость горизонта, расписанного орнаментом бегущей с севера на юг кривой линии остряков вершин Хамар-Дабана, но вниз если, то там откроется ослепляющая взор страна голубой воды и коричневых скал, и это так глубоко внизу, что вы можете забыться относительно того, где же вы сами в этот момент находитесь: на поезде, или на самолете, или на орбите незнакомой планеты. Для вас исчезнет стук колес, тряска вагона, для вас исчезнет само движение, потому что по отношению к необъятности открывшейся панорамы скорость поезда смехотворна, и вы как бы повиснете на краю фантастического мира, и вместе с движением поезда прекратятся и мысли, и чувства, и все ваше суетное бытие преобразится в этот миг в единое состояние восторга перед чудом!
Не все необычное есть чудо. Чудо - понятие нравственное. И вы убедитесь в том, если сможете оторваться в этот момент от окна и взглянуть на лица справа и слева от вас, что также приросли к окнам. Вы тогда увидите в этих лицах редчайшее выражение доброты, открытости, искренности, вы осязаемо уловите тогда факт того самого подобия, коим человек отличается от всякой прочей твари и что делает его собственно человеком...».
Чудо – понятие нравственное… История – Божий промысел, осуществляемый через людей, посредством людей… Эти и другие афоризмы Леонида Ивановича трудно забыть.
Удивительно, что писатель, наделённый Творцом столь прекрасным и могучим даром, сам весьма скромно относился к своему таланту и даже словно бы стеснялся называться писателем.
- Я немного пописывал до ареста, с десяток рассказов были опубликованы в областной газете "Лужская правда", но первые известные вещи - "Повесть странного времени", рассказы "Встреча", "Вариант", "Перед судом" - написаны в заключении, - с некоторой небрежностью к своему творчеству говорил Бородин в одном из интервью.
- Видимо, тогда Вы впервые поняли, что Вы - писатель? – догадывается журналист и с удивлением слышит в ответ:
- Я и сейчас этого не понимаю. Пишу, потому что есть потребность, но не уверен, что это хорошо.
Какой контраст с непомерно размножившимися ныне сочинителями, полагающими гениальным всякий свой опус, чинно восседающими в различных собраниях и о своём писательстве рассуждающими, как о подвиге и жертве.
Для Леонида Бородина понятия «подвига и жертвы» имели совсем иное значение. Значение истинное. Полагание души за други. Восхождение на крест за веру.
Мне Русь была не словом спора!
Мне Русь была судья и мать!
И мне ль российского простора
И русской доли не понять,
Пропетой чуткими мехами
в одно дыхание мое!
Я сын Руси
с её грехами
И благодатями её!
Но нет отчаянью предела,
И боль утрат не пережить!
Я ж не умею жить без дела,
Без веры не умею жить!
Без перегибов,
перехлестов,
Без верст, расхлестанных в пыли!
Я слишком русский, чтобы просто
Кормиться благами земли!
В этих строфах – весь Бородин. Слишком русский, чтобы просто жить в режиме «полу-правды, полу-так». Что такое третья правда Бородина? Что такое третий путь ВСХСОН? Это, собственно, и есть Правда. Не левая, не правая, не красная, не белая, не зелёная. Правда четвертого измерения. Правда-праведность. Всегда и везде – неудобная и наказуемая. Именно правда, а точнее ясное видение её попрания и невозможность мириться с ним некогда заставила Бородина искать пути и способы борьбы за Россию.
«Комсомолец из комсомольцев, я сам впервые по-настоящему был неизлечимо ранен открывшейся второй стороной социалистической медали, - вспоминал он. - Поначалу мое ранение, естественно, было «детоарбатского» типа. Дескать, как же так! Герои революции, маршалы всякие, да верные ленинцы, да мудрецы-марксисты… Да что же это такое?! Но когда в поисках «полной правды» попал в Норильск, кого я там увидел? Прежде всего — солдат и офицеров доблестной Красной Армии; затем «остербайтеров», людей, угнанных в Германию и «возвращенных»; далее — жителей оккупированных областей; далее — всякую «мелочь»: «белоэмигрантов», точнее, их детей; «колосошников» (за колоски, померзшую картошку, капусту, морковь и т. п.). Большинство из таковых остались в Норильске по доброй воле. Не в колхозы же возвращаться! Были и бендеровцы, и прибалтийские «зеленые», и немцы Поволжья… И уголовники, конечно. Но большая часть их как раз получила по амнистии полную волю и смоталась на «материк»…
…Это только Норильск. А Воркута, а Колыма, а Мордовия, а Пермь, а Тайшет… Воистину архипелаг. Точнее названия А.Солженицын и придумать не мог. Когда прочитал книгу, содержанием поражен не был. Поражен был единственностью названия.
Когда из Норильска вернулся «на материк», приглядывался к людям, знают ли то, что узнал сам, догадываются ли, кто страхует их скромное благополучие? Если догадываются и тем более знают, что в душе? Пригляделся и понял.
А НИЧЕГО! Решительно ничего! И вот тогда впервые сказал себе: «Нет, что-то очень неладно в Датском королевстве! За это самое „ничего“ когда-нибудь наступит страшная расплата! Я, конечно, до нее не доживу, как-никак, но „семимильными шагами идем к торжеству социализма“. Вот, к примеру, бригады коммунистического труда — возможно, в этой форме компенсация уменьшения труда рабского?.. Или целина… Говорят, идея добрая и энтузиазм, что надо. Лет на полсотни хватит…»
Но, с другой стороны, как такое возможно, чтобы одна часть народа десятилетиями упрямо делала вид, что не знает о существовании другой? Ведь вот тот же добрый и славный Станислав Юрьевич Куняев… Он начал мотаться по стране раньше меня, и не как я — изгой, но с журналистским удостоверением в кармане. Места наши сибирские — Иркутск да Тайшет, — куда ни плюнь, везде зона… И что? Да то самое — НИЧЕГО. Не было! Были писатели и поэты, мужички интересные и говорливые, места, прекрасные природой сибирской…
Именно в это время учитель и друг С.Куняева Б.Слуцкий пишет известное стихотворение: «И вот объявили ошибкой семнадцать украденных лет… И снова сановное барство его не пускает вперед. И снова мое государство вины на себя не берет!»
Народ и партия едины — это и есть государство. Какая же может быть вина у народа? Тем более — у партии. Нет вины. Была и есть историческая необходимость. Сперва ликвидировать классы, исторически отжившие. Потом доблестная коллективизация, потом славная индустриализация, затем величайшая победа, а после победы — героическое восстановление. Одним лишь перечислением горда душа. И поныне горда. От гордости в облака взлетала б, когда б не досадные колдобины на пути торжества русского социализма в лице «некоторых евреев». А в остальном, прекрасная маркиза…»
Станислав Юрьевич Куняев и другие могли следовать незатейливому припеву песенки о прекрасной маркизе, замыкая слух от вопиющего… Леонид Бородин был лишён подобной сомнительной способности. Иван Ильин сказал: «Жить надо тем, за что стоит умереть». Николай Гумилёв: «Но молчи: несравненное право – самому выбирать свою смерть!» Выбирающий смерть, выбирает и жизнь. Именно то в ней, за что стоит умирать. И в этом выборе заключается высшая и настоящая свобода. Ибо это – выбор четырёхмерного измерения, выбор того главного, к чему прочее лишь прилагается. Такой выбор сделал однажды Леонид Бородин и с честью следовал ему до конца своих дней.
В одном из последних интервью писатель говорил: «Я надеюсь только на восстановление русского государственного сознания. Если оно произойдет, то скажется положительно на всем: литературе, музыке, культуре речи, экономике, борьбе с коррупцией, преступностью, проституцией, наркоманией...»
Та беседа была вновь посвящена русской смуте. К этой теме Леонид Иванович возвращался часто, пытаясь различить пути выхода из её кажущегося беспросветным морока. «Может быть, - писал он в одной из статей, - есть смысл взглянуть на завтрашний день как на первый послевоенный — ведь она была, затяжная, порою закамуфлированная война: сперва коммунистическая идея в лице вождей, фанатиков и идеалистов вела войну с народом, изничтожая его тысячелетнюю суть; Отечественная война в этом контексте была короткой передышкой — пришлось на время отвлечься от осчастливливания народа, к тому же для победы затребовались до того пресекаемые народные инстинкты — патриотический и православный. Из этой «передышки» народ вышел с утратой лучшей части генофонда. Но и с оставшейся после передышки не слишком церемонились: новое наступление на Православие и крестьянство, все еще к тому времени определительное наше сословие, пошло теперь с явным одобрением интеллигенции, для которой была «спущена» безусловно клановая «оттепель», с брежневскими временами вовсе не закончившаяся, как принято считать. Советская интеллигенция получила умеренное право политического люфта, воспользовалась им, и одна, большая, часть тут же тоскливо заморгала в сторону прогрессивного Запада, другая, меньшая, сделала робкую попытку «покопаться в почве», но по первому же окрику «хозяев» сникла, стушевалась...
Наконец, вторые секретари, свергнув первых, с компанией завлабов, помполитов, комбатов повели новую атаку на народ, уже давно обезоруженный и деморализованный, не имеющий за спиной ни веры, ни Родины в ее тысячелетнем значении.
Сегодня эта война еще идет, но правым сегодня видится не тот, кто надеется сопротивляться до победы, а тот, кто сумеет остановить войну, то есть некто третий, чье слово и дело так или иначе зададут центростремительную тенденцию, и на крайних флангах политического театра действий останутся тогда корысть политическая да корысть экономическая, те самые евангельские козлы, что мудрым хозяином были заблаговременно отделены от стада.
В том задача дня завтрашнего, дня ближайшего».
И ещё, обращаясь к опыту Смутного времени, когда цементом для русского общества оказалась Православная вера, Бородин указывал: «В нашей же фактически до сих пор атеистической стране гением и героем справедливо будет признан тот, кто вовремя и для всех понятно сформулирует идею, на которую, как и триста лет назад, «родственно» откликнутся все противоположные интересы нашего тяжкого смутного времени...»
Дождёмся ли мы увидеть и узнать такого гения и героя? Или так и суждено нам, России, оставаться горестным уделом нахальных самозванцев и лукавых временщиков? Леонид Иванович Бородин, несмотря на собственный скептицизм и отсутствие иллюзий, верил, что Россия, народ наш не может кануть в небытие, а, значит, должна найтись и идея, и должно восстать из разрухи наше Отечество. Как? Быть может, тем самым чудом, которое есть понятие нравственное, тем самым Божьим промыслом, который действует посредством нас. И, стало быть, мы все несём ответственность за судьбу России. И дай Бог ощущать нам это в полной мере, так как ощущал Леонид Бородин.
Елена Владимировна Семёнова
писатель, редактор журнала «Голос Эпохи», исполнительный секретарь
Русского просветительского общества им. Императора Александра III
(Москва)
|
