Прошло три года со дня смерти тети Анны. Снова был октябрь, месяц, когда она умерла, и когда я особенно скучала по ней. Не могу точно сказать, было ли это после ее смерти или в начале Великой войны в августе следующего года, когда во мне начался странный процесс. Внезапно я оказалась отрезанной от реальности. Меня одолевали вечные вопросы человеческой смертности и страданий, с которыми я столкнулась в самом начале войны, когда начала служить в качестве сестры-стажера-добровольца. Я знала, что не была первой, кто оказался в такой духовной пустыне, но эта мысль мне не помогала. В течение последних двух лет, сначала во время учебы в Казани, а затем в качестве сестры милосердия, я боролась с традиционными «проклятыми вопросами», в конце концов дойдя до отчаяния. Я теряла все свои прежние убеждения, чувствуя, что ничто никогда не сможет спасти меня от трагической бессмысленности человеческого существования. Но затем произошло нечто захватывающее и совершенно неожиданное. Подобные вещи обычно называют духовным опытом. Других слов, чтобы назвать или описать это еще не существует. Я думала обо всем этом в одну октябрьскую ночь, когда возвращалась домой с поздней смены в больнице, гуляя под лунными фонарями, которые проливали молочный свет на заснеженную землю, заставляя ее мерцать. Я любила такие тихие ночи. Мне нравилось вдыхать свежесть раннего снега после запаха анестетика и лекарств. Возможно, это был первый раз за два года войны, когда я возвращалась домой в безмятежном и счастливом настроении. Я не устала так сильно, как обычно, была довольна своим дневным трудом и счастлива, что молодой солдат, который неделями находился в критическом, почти безнадежном состоянии, внезапно пошел на поправку. Это улучшение, возможно, вовсе не было чудесным с медицинской точки зрения, но оно явилось вполне подходящим аккомпанементом к моему двухлетнему опыту и это действительно казалось неожиданностью. Вот как это произошло. Я только вошла в свою комнату и закрыла дверь, собираясь переодеться в форму Красного Креста перед ужином. Я стягивала с головы белый сестринский платок, так называемый апостольник, движения были полны изнеможения и истощения, которое я старалась скрывать, когда кто-то был рядом. Но в следующий момент платок выскользнул из моей руки на пол, и я стояла ошеломленная, охваченная волной счастья и бодрящего тепла, которое пронеслось через меня, через комнату, через всю вселенную. Как будто какое-то таинственное прикосновение подняло тяжесть, давившую на меня;  будто внезапный натиск космического тока пронесся сквозь меня и остановил пытливую, беспощадную работу моего ума командой: «Хватит. Все, что мог сделать твой ум, расчистило мне дорогу. Он сделал свое дело. Он удалил по крайней мере часть завалов на моем пути, так что теперь я могу вмешаться. Потому что я - настоящая жизнь. Я - истина». И вдруг я снова ожила и смотрела на все вокруг новыми удивленными глазами. Не то чтобы я могла поговорить с кем-нибудь об этом блаженном чувстве. Говорить об этом - все равно что убить сияющую бабочку или наступить на красивый осенний лист, раздавив его в пыль. Я чувствовала, что когда случаются такие вещи, никто не ставит под сомнение здравый смысл своего разума или понимание реальности - и никто никогда не сомневается в этой реальности даже по прошествии многих лет, которые могут последовать за этим.

Но теперь моя длительная замкнутость и барьер, которому я позволила вырасти между мной и тетей Катей, показались мне с большой ясностью. Я чувствовала себя эгоистичной и несправедливой по отношению к ней и понимала, что с этим нужно что-то немедленно сделать. Улица была пуста и тиха, но в большинстве окон все еще горел свет. Я шла, засунув руки в карманы пальто, наблюдая, как несколько ленивых снежинок оседают на моих рукавах, но по-настоящему оглядывалась на свое недавнее прошлое, видя, какими тревожными глазами тетя Катя часто наблюдала за мной в эти военные годы. «Что с тобой, Лита?». - спрашивали ее глаза. - «Война, конечно! Война. Ее разрушительная сила. Твой брат, твой жених, оба на фронте, в постоянной опасности. Столько молодых людей уже убито, и твоя изнурительная работа… О, Лита! Дружеские отношения, которые у нас были раньше, значительно облегчили бы жизнь всем нам!»

Но она, конечно, не произносила этого вслух и не задавала никаких вопросов, боясь усложнить мне жизнь еще больше. «Но, тетя Катя, - говорила я ей мысленно, представляя, что я уже пришла домой, сижу у ее постели, держа ее руки и пытаясь оправдаться перед ней, - я не могла найти подходящих слов, чтобы рассказать вам обо всем, что я думала и чувствовала, и если бы были такие слова, я бы только напугала и обеспокоила вас, произнеся их. По какой-то причине человек удивительно одинок на пути познания себя, который я выбрала - пути интеллектуальных усилий и самоанализа. На этом пути человек отрезан от всех остальных и не может общаться с теми, кого любит больше всего. Я знаю, тетя Катя, что вам не менее тяжело, чем мне, нести бремя войны, наверное, даже тяжелее, но я не могла помочь вам. В моем отчаянии по поводу бессмысленной, несправедливой жестокости человеческой судьбы я, должно быть, ждала момента, когда наконец увижу свет, момента, о котором вы говорили со мной еще в раннем детстве, помните? Вы говорили мне, что наши сердца подобны зеркалам, с которых мы должны постоянно счищать грязь и пыль, которые они накапливают, потому что только тогда они будут отражать настоящий мир Бога и Его Истину».

И даже если бы я больше не верила в Божью Истину, я, должно быть, вопреки самой себе, ждала бы того момента, когда это случится со мной, и вот это произошло внезапно! Так же, как это было после смерти тети Анны, когда я вернулась из Петербурга с болью утраты, как будто потеряла не только ее, но еще раз потеряла мою мать, думая, что боль никогда не пройдет. Но однажды, войдя в мою комнату, я была ошеломлена осознанием того, что тетя Анна ждет меня там. Она не была призраком. Я не видела ее глазами и не слышала ее, но ее присутствие было для меня ощутимо, и я точно знала, что она в комнате: стоит у шкафа. Таким было ее послание, осязаемое и ясное: «Не горюй обо мне, потому что я здесь, с тобой». Оно дошло до меня меня с силой неопровержимого знания, по сравнению с которым внешняя реальность казалась тусклой, изменчивой и неопределенной. Она была там и на следующий день, и еще несколько дней, наполняя мое сердце и душу миром и силой. Это были моменты блаженства, каждый из которых был мощным дыханием бесконечности и свободы. Бодрящие, чудесные моменты! Но я не хотела называть их чудесными. Если такие внезапные выбросы космических волн могли пережить нормальные, средние люди вроде меня, то должно было бы существовать какое-то нормальное, логическое объяснение таких явлений, приемлемое для разума. Я решила, что задумаюсь об этом в будущем. Так что тетя Анна меня не оставила. Она пришла ко мне через барьер смерти, чтобы вновь заявить о своей вере в жизнь, всепобеждающую и вечную, и утешить меня.

А вот я  подвела тетю Катю, которая была рядом со мной и отчаянно нуждалась в моей помощи. Эта мысль ускорила мои шаги. До дома всего два квартала, и мне нужно добраться до того, как тетя Катя уснет. Вероятно, она, как обычно, все еще читала лежа в постели. Я хотела сказать ей, что я счастлива, что со мной снова все в порядке, что на каждый, казалось бы, не имеющий ответа вопрос был получен ответ,

наполнивший меня миром и спокойствием. Все, что мне нужно было сделать сейчас, - это сесть у ее постели и взять ее руки в свои, и она узнает, насколько искренней и глубокой была моя любовь, и наша близость немедленно восстановится. Когда я пришла домой, Арсений сказал мне, что тетя Катя еще не спит и работает за своим столом. Я позволила ему взять мое пальто и обувь и пошла прямо к ней в кабинет. Дверь была приоткрыта, и я увидела, как она сидит в своем старом сером фланелевом платье, опершись локтями о стол, закрыв лицо руками. Я постучала, и она поспешно выпрямилась. «Войдите», - сказала она вопросительно, даже несколько обеспокоенно. А потом с облегчением сказал: «О, ты дома». «Простите, тетя Катя, - сказала я, - должно быть, я вас прервала». «И я рада, что ты это сделала, - ответила она, - потому что я думала о тебе, а не просматривала эти больничные отчеты. Работать с деловыми бумагами - худшее из всех испытаний». Я вошла, придвинула стул и села напротив нее.

- Значит, вы думали обо мне, пока я думала о вас по дороге домой, - сказала я, - я надеясь, что вы еще не спите и что я могу поговорить с вами.

- Я еще не собиралась спать, еще слишком много дел», - ответила она. - Гранд Маман была так больна сегодня, что у меня не было возможности добраться до этих больничных счетов, и даже теперь я этого не делаю. Я просто сижу здесь и хандрю. О чем? Обо всем. В основном виню себя в своих ошибках, гадая, как их не повторить.

Она остановилась, перекладывая какие-то бумаги на столе.

- А как летит время! Ты представляешь,  со дня смерти тети Анны прошло больше трех лет?

- Да, я знаю. Так о чем вы думали? Я имею в виду, когда Вы сказали, что думаете обо мне?

 Настольная лампа отбрасывала зеленоватый свет на одну сторону ее узкого лица, и я увидела, что за последнее время она похудела, а морщины вокруг ее рта стали глубже. Она потерла лоб тонкой рукой без кольца.

- В основном я обвиняла себя в том, что противилась желанию Анны дать тебе почувствовать вкус придворной жизни в Санкт-Петербурге.

 Я посмотрела на нее с удивлением и даже немного посмеялась.

- Стоит ли это раздумий. Начнем с того, что вы никогда не возражали против планов тети Анны, насколько мне известно. Просто так случилось, что она умерла, и без нее все это было бы для меня бессмысленно.

- Нет, это не бессмысленно, потому что ты бы увидела то, чего, как я полагаю, не будет у нас очень долго: блеск и величие России под императорской властью, против которой сейчас восстает большая часть нашего населения и которая может продлиться недолго.

- Я просто не могу поверить, тетя Катя, вы говорите эти слова. Вы, которая всегда страдали от разрыва, разделяющего наши верхние слои общества с нижними, и которая никогда не была приверженцем светской власти.

- Но я всегда верила в монархию для России, основанную на принципах христианства, как сейчас, но ограниченную демократическими процессами.

Разговор принял направление, отличное от того, что я планировала, и теперь, когда нас разделял стол, я не могла взять ее за руки, поэтому ждала, пока она продолжит.

- В общем, Лита, с тех пор как началась война, и все несчастья в мире и дома - Гранд Маман медленно умирает в ужасных страданиях, Дмитрий на фронте, его Соня и дети остаются в Синем Бору - несмотря на то, что мы, кажется, движемся прямо к беспорядку и революции ... крестьяне, не в самом  Синем Бору, а вокруг него, начинают бунтовать, на фронте неудачи,  растет неприязнь к трону ...

Она снова закрыла лицо руками на мгновение и воскликнула:

- Подумать только о той роли, которую Распутин играет во всем этом! Как непостижимо, что все это происходит! Все население России сверху донизу страдает от возмущения, когда он вмешивается в главные дела государства и все рушит! Когда я вспоминаю то время, когда он сидел здесь, за нашим столом, вытирая потное лицо салфеткой! «Бог сказал мне это, и Он сказал мне то...», - она яростно покачала головой, как бы стряхивая воспоминания. - Именно с его помощью мы все можем в любую минуту оказаться во мраке пустыни.

Но я не могла не добавить, внезапно охнув от смеха:

- Вы помните, как он почесал себе висок вилкой?

 А тетя Катя сказала стонущим голосом: «Ах, как все это теперь не смешно! И подумать, что вся эта катастрофа в России происходит на фоне этой жестокой войны ... Осознание того, что самые так называемые культурные христианские страны мира убивают и калечат друг друга с дикой ненавистью и злобой! Это больше, чем мой разум может принять, и я беспокоюсь о том, каково вам, молодым людям, подвергнуться всему этому, если даже в моем возрасте моя вера в Бога, Его Истину и Его силу начинает колебаться ...»

Если бы эти слова были произнесены ею в любой другой момент моей жизни, они сбили бы меня с толку. Но в этот момент я восприняла их  спокойно, как если бы она говорила самые естественные вещи в мире, а не что-то столь нехарактерное для нее и столь отдающее гибелью. Это была моя возможность рассказать ей все о моем недавнем опыте.

- Тетя Катя, - начала я, но почему-то запнулась и сказала только: - Что касается нас, молодежи, у меня все в порядке… даже лучше, чем до недавнего времени. Но теперь у меня все в порядке с верой в жизнь. Я даже вижу в ней больший смысл, чем когда-либо раньше. Мне довольно долго было трудно, тетя Катя, и мне очень жаль, что я потеряла с вами связь.

- Но теперь с тобой все в порядке? Так как же это случилось?

Внезапно я обнаружила, что невозможно продолжать, взять на себя роль своего рода духовника, который собирался просветить своего учителя. Поэтому я пошла по другому пути.

- Вы только что сказали, что нас вот-вот бросят в темноту пустыни, и я вспомнила кое-что, о чем думала в детстве: Адам и Ева после их изгнания. Подумайте об этом: им запретили доступ к определенному дереву без объяснения причин; они обнаружили, что в этом, казалось бы, идеальном саду живет ядовитый змей; а затем казались брошенными во мрак пустыни без шанса на прощение. Прежде всего, я задавалась вопросом, как Адам и Ева смогли выжить физически, будучи неподготовленными к тому, что их ждало. А во-вторых, почему они не отреклись от Бога. То есть как они выжили духовно?

Тетя Катя слегка улыбнулась, и я увидела, что она внимательно меня слушает, видимо, успокоенная спокойствием моего тона. Она слегка наклонилась вперед, положив руку на стол.

- Ну, а как они выжили?

- Я не знаю. Это невозможно объяснить даже в Библии, но дело в том, что они каким-то образом выжили. Они, должно быть, осознали, что Бог оставил им свободу выбора, и они выбрали путь духовного выживания. - - Так ты так себя чувствуешь? Что вы тоже выбрали путь духовного выживания?

- Да, - сказала я, протягивая ей руку через стол, - Да, я сделала. Об этом очень сложно говорить. Когда у меня было это очень трудное время, о котором я упоминала, я в какой-то момент почувствовала, что могу погибнуть там, в той пустыне.

- Что ты имеешь в виду?

- Я бы никогда не покончила жизнь самоубийством и не ушла бы в пустыню, как поступают некоторые в таких случаях, но на определенном этапе я почувствовала, что потеряла веру практически во все, даже в Бога и, что я могу буквально потерять рассудок. Но этого не произошло. И знаете, что меня спасло? Меня окружала вера. Вера моих родителей, а также ваша и тети Анны, несмотря на то, что вы по-разному подходили к этим вопросам.

Тетя Катя выглядела изумленной.

- Если ты утратила веру в Бога и во все остальное, как могла помочь вера тети Анны и моя? Насколько я знаю, у тебя никогда не было такого доверия к авторитету.

- Но то, во что вы верили, чему меня учили и что практиковали в своей жизни, никогда не покидало меня. На протяжении всего испытания переосмысления человеческой жизни и своих верований я твердо держалась за нее; подсознательно, конечно.

Лицо тети Кати изменилось. Она расцвела и смотрела на меня с радостным интересом.

- Ты, конечно, знаешь, что ничто не могло сделать меня счастливее, чем то, что ты только что сказала. Одно это уже возвращает мне мою веру. Да, это так.

Я встала, подошла к ее стороне стола и обняла ее.

О да, это так, это так, - повторила она, обнимая меня, - чудесным образом!

И действительно, обычная жизнь и чудо переплетаются, как музыкальные темы в фуге. В этот момент мне пришло в голову, что наше выживание как человеческих существ в этом зачастую негостеприимном мире зависит от нашего восприятия того, что чудо действительно существует. Существует ли оно как воспоминание или ожидание цветущего сада, или как один из тех моментов ощутимого контакта с другой реальностью, важно то, что оно существует.

Перевод Елизаветы Преображенской

Русская Стратегия