Пять томов судебного уложения с шумом обрушились со шкафа – прямо на голову сидевшего перед ним 86-летнего старца-арестанта.

- Ида Григорьевна, вы все-таки поосторожнее, ведь так убить можно! – заметила молодая чекистка своей старшей коллеге.

Старец, удивительно прямой, статный, высокий, с лицом правильным и тургеневской белоснежной шевелюрой, живо отозвался:

- Не беспокойтесь, сударыня, смерти я не страшусь, а книг уж и подавно - я их за свою жизнь побольше написал.

- Каковы ваши политические убеждения? – сурово спросил следователь.

- Мои по-ли-ти-че-ски-е у-беж-де-ни-я? – протянул старик.

Чекисты переглянулись: не иначе, как из ума выжил арестант, несмотря на солидную внешность.

- Как вы относитесь к Ленину и Троцкому? – уточнили вопрос.

Старец некоторое время молчал и вдруг огорошил самым равнодушным тоном:

- К Ле-ни-ну и Троц-ко-му? Не слыхал!

- Как не слыхали?! – взъярился чекист. - Когда весь мир только и слышит! Да кто вы, наконец, черт вас возьми, монархист, кадет, октябрист?!

Снова невозмутимый и наставительный, точно на уроке, тон:

- А мои труды читали? Был монархист, есть монархист. Вам сколько, милостивый государь, лет? Тридцать первый небось? Ну, а мне девяносто первый. На десятом десятке, сударь мой, не меняются!

«Необыкновенный старик! Твердокаменный!», - говорили потом чекисты об этом своем арестанте…

На самом деле ему шёл 87-й год, но он не утратил ни ясности ума, ни трудоспособности, ни крепости физической, ни природной красоты… Он спал зимой на холодном чердаке с открытой форточкой, был чрезвычайно умерен в еде (две плошки толокна и несколько черносливин – весь дневной рацион), не пользовался городским транспортом, передвигаясь исключительно пешком. При этом он действительно давно не боялся смерти. Ведь эта своенравная дама, щадя его самого, методично отняла у него всю семью. Первую жену и трёх детей, рожденных ею. И двух детей из трех, родившихся во втором браке. Они ушли в один год, в 19 и 20 лет… «Бог дал, Бог взял», - смиренно принял это горе осиротевший отец. Единственная же уцелевшая дочь умерла для него заживо, убежав из дома за евреем-революционером. И чего же было бояться ему, крупнейшему русскому историку, по чьим учебникам учились все гимназисты, включая и допрашивавших его чекистов? Дмитрий Иванович Иловайский смотрел на них без всякого страха. И отвечал, не лукавя ни в чем.

Свое политическое кредо он сформулировал ещё двадцать лет назад, в собственной газете «Кремль»: «Русский самодержавный строй создан и выработан русским народом, проведен им сквозь ряд веков и великих событий до самого настоящего времени. Этот строй незыблемо покоится на том обаянии царской идеи, которым проникнуты многие миллионы русских людей, на той трогательной вере, которую русский народ питает в своего царя как высшее идеальное выражение своей народности. В минуты тяжелых испытаний в нем одном он привык видеть свое спасение и свои надежды на лучшие времена. Следовательно, путеводною идеею для русских интеллигентных консерваторов должно быть благо собственного народа или, как мы обыкновенно выражаемся, национальные русские интересы. Все, что идет на пользу коренному русскому народу, то и укрепляет его самодержавный строй; наоборот, где, при столкновении русских интересов с инородческими и иностранными, отдается предпочтение последним, там происходит подрыв или расшатывание этого строя. Борьба консерваторов с радикалами должна происходить именно на этой почве, то есть на почве национальных интересов, и ни на какой другой».

Дмитрий Иванович происходил из обычной мещанской семьи. Отец его был управляющим имением графини Пален. Иловайской окончил казённое раненбургское уездное училище и рязанскую мужскую гимназию. Историко-филологический факультет Московского университета он окончил четвертым в своем выпуске. В ту пору уже шла Восточная война, и молодой человек стремился на фронт, но доктора «забраковали» его, заподозрив туберкулез. Более 20 лет спустя Иловайский всё-таки оказался на театре военных действий, отправившись на войну Балканскую уже в качестве историка, чтобы «видеть историю собственными глазами»…

Окончив университет за казенный счет, выпускник обязан был отработать не менее шести лет в учреждениях Министерства народного просвещения. Дмитрий Иванович вернулся в Рязанскую губернию, служил преподавателем губернской гимназии. На каникулах он занимался краеведением, путешествуя по родной области. Он изучал остатки городищ и курганов, записывал рассказы старожилов, отмечал особенности выговора, костюма, быта. Эти путевые заметки были опубликованы в «Московских ведомостях». Фигура странника с ягдташем, наполненным географическими картами и брошюрами, с перекинутым через плечо ружьем, зонтиком в руках и скатанным на военный манер плащом, казалась диковинной для простого народа. Издали принимали его за возвращающегося из Крыма солдата, изблизи – за чудака, на которым потешались крестьянские мальчишки. Но ученого это не смущало.

К этому юношескому периоду относится знакомство Иловайского с Салтыковым-Щедриным и его участие в кружке местных либералов. Так отдана была дань молодости радикализму.

Отслужив четыре года в гимназии, историк защитил магистерскую диссертацию «История Рязанского княжества», оцененную советом Московского университета столь высоко, что было принято решение опубликовать эту работу за казённый счёт «в уважение особенных достоинств… и недостаточности средств автора». За свою диссертацию Иловайский был также удостоен малой Уваровской премии Академии наук. Лично глава министерства просвещения Уваров похлопотал, чтобы талантливому молодому ученому дали место старшего учителя 3-й московской гимназии на Лубянке.

Позднее Дмитрий Иванович преподавал в университете, но не захотел продолжать преподавательскую карьеру, отдав предпочтение деятельности научной и публицистической. Он сделался первым русским учёным, жившим за счёт издания своих учебников. Написанное им учебное пособие выдержало свыше 150 изданий, сделав своего автора едва ли не самым состоятельным отечественным историком. Большой успех имела также пятитомная «История России», над которой Иловайский работал более 30 лет. Его исследования, опровергающие норманнскую теорию происхождения Руси, были поистине уникальны. Коллега и друг Дмитрия Ивановича, историк Константин Николаевич Бестужев-Рюмин отмечал: «…после Карамзина никто ближе Иловайского не подходил к тому художественному началу, к которому должен стремиться исторический писатель». «Г-н Иловайский уже много лет занимает в нашей литературе  почётное место самого талантливого деятеля по отечественной истории, и притом единственного, посвящающего свои труды  не на исследование частных исторических вопросов, а на стройное составление целой истории в разные её периоды…», – такова была оценка трудов Дмитрия Ивановича другим виднейшим историком - Николаем Ивановичем Костомаровым.

Высоко оценил труды Иловайского Император Александр Третий, произведший «вольного» историка в чин статского советника, дававший потомственное дворянство. Когда фельдъегерь доставил телеграмму министра народного просвещения о производстве юбиляра «в воздаяние особых заслуг на поприще науки и литературы» в чин действительного статского советника, минуя коллежского асессора, Государь оставил на представлении резолюцию: «С большим удовольствием».

Переступив полувековой рубеж, Иловайский всё чаще стал обращаться к публицистике. После убийства Александра II он одним из первых заявил об инородческом характере революционного движения в России, в котором русские революционеры являются лишь слепым орудием в руках поляков и евреев. С той поры на историка было поставлено клеймо «антисемита». Дмитрий Иванович не оправдывался. В 1905 году, том самом, который унес двоих его детей от второго брака, он вновь возвысил свой голос, указывая на еврейство, как движущую силу беспорядков. «Пора бы русскому обществу очнуться от угара, который наслали на него органы жидовской печати, вот уже года три нагло уверяющие, что в России происходит якобы освободительное движение в смысле гражданской свободы. Движение это у нас сопровождается полным упадком нравственности, безконечными убийствами из-за угла, грабежами, безсмысленными рабочими забастовками... от которых страдают сами же рабочие... Главная причина таких результатов заключается в том, что означенное движение не русское, не национальное, что им овладело и руководит жидовство, с помощью захваченной в его руки печати, которое все русское национальное преследует и топчет в грязь», - писал Иловайский в 1907 году в статье «Поработительное еврейское движение». Историк предупреждал: «Евреи, принявшие христианство, сливаются с нами и дают нам не мало даровитых деятелей на разных поприщах. В данную минуту вопрос идет не об отдельных личностях и даже не о группах хороших медиков, музыкантов, художников, писателей, а о той многомиллионной массе, которая надвигается на Русский народ черною тучею и готова его обездолить и поработить. Всякая инородческая окраина может представлять опасность своим сепаратизмом, но [она] не врезывается клином в самый центр. Евреи, наоборот, стремятся густым мертвящим, паразитным слоем налечь на все государство и высосать все соки из коренной народности».

Слово Иловайского никогда не отрывалось от дела. Публикуя свои статьи, издавая за счет доходов от учебников консервативную газету «Кремль», он также стал членом едва ли не всех русских организаций: петербургского Русского Собрания, московского Русского Монархического Собрания, Союза Русских Людей и т.д. Все существовавшие в России общественно-политические организации Дмитрий Иванович строго разделял лишь на две категории: «национальное и антинациональное, русское и противорусское». «Все монархические союзы "Русского народа" и "Русских людей" с их отделами представляют более или менее направление национальное, - отмечал историк в одной из своих речей, - все остальные - направление антинациональное», - утверждал Иловайский.

Дмитрий Иванович выступал против привлечения иностранного капитала в русскую экономику, считая это политически недальновидным способом сиюминутного экономического развития, подавляющим отечественные производительные силы. Изначально симпатизируя идее народного представительства вообще, он категорически отверг явленный в 5-м году парламентаризм, выступая приверженцем твердой самодержавной власти, опирающейся на Православие и единение сословий. Собственную идеологию историк определял, как «патриотический консерватизм». «Патриотичный консерватизм, - писал он, - состоит в том, чтобы вводить те улучшения и усовершенствования, которые, не изменяя основного русского строя, помогли бы Русскому народу подняться на одинаковую культурную высоту с передовыми европейскими нациями; чем в корне были бы подорваны главные аргументы противников этого строя, а сам он был бы обезопасен от будущих потрясений».

В предреволюционные годы Иловайский был одной из наиболее авторитетных фигур русского движения. К 50-летнему юбилею его научной деятельности, отмечавшемуся в 1908 году, приветственные телеграммы историку направили все руководители монархических организаций, фракция правых III Государственной Думы, правые члены Государственного Совета.

С приходом к власти большевиков дом Дмитрия Ивановича в Старопименовском переулке был национализирован и уплотнен. Иловайскому и его жене оставили лишь комнату в полуподвальном этаже. Заваленная до потолка книгами, архивными документами и прочим скарбом, комната эта походила на антикварную лавку. Старого историка, не прекращавшего работать даже в таких условиях, арестовывали трижды. В 18-м году его спасла сводная внучка – Марина Ивановна Цветаева (рано скончавшаяся дочь Иловайского была первой женой её отца, успевшей родить ему двоих детей). Соседом Цветаевой в ту пору был высокопоставленный чекист, личный друг самого Дзержинского. Марина Ивановна попросила его отпустить своего 90-летнего деда, и чекист, как ни странно, просьбу уважил. Когда Дмитрия Ивановича освободили, внук, Андрей Цветаев, предупредил сестру, чтобы она не говорил ему что «освободил его из плена еврей Икс»: «...Если узнает - обратно запросится!»

Дмитрий Иванович Иловайский скончался 15 февраля 1920 года. Его вдова доживала свои дни в нищете, распродавая на рынке и выменивая на хлеб и сахар уцелевшее имущество. Зимой 1929 года она была убита бандой грабителей. «Пришли шайкой. Пришли за миллионами, а нашли всего только шестьдесят четыре рубля с копейками. "Добра" не тронули - тряпки. Бежали на Кавказ, были прослежены, схвачены, судимы, иные – расстреляны», - вспоминала Цветаева.

Могилу Иловайского постигла типичная для русских могил в ХХ веке судьба. Историк был похоронен на кладбище Скорбященского женского монастыря – одного из самых крупных монастырей Москвы. В 30-е «красный ИГИЛ» уничтожил и монастырь, и кладбище…

Е. Федорова

Русская Стратегия