«Всякая жизнь творит собственную судьбу»

 Анри Амьель, поэт 19в. Швейцария.

 С одной стороны писать об этом человеке в своих сибирских этюдах, вроде бы, не составляет особенных проблем: большую часть своей многообразной жизни он провел в сибирских краях. А вот перебирая отдельные осколки его бытия, высвечивая не столько главные, сколько впечатляющие грани его биографии, - тут стоит потрудиться! Притягательность этого жизненного полотна будет далека от серых, спокойных тонов.

 На одиннадцатом году жизни, после домашнего воспитания, он занят учебой и службой в горном деле, одновременно получая уроки музыцирования у ведущих педагогов северной столицы в игре на фортепиано. Но выдающимся профессиональным музыкантом он так и не стал, да и не стремился к этому. Его стезя вдруг круто вильнула в другую сторону. Внезапно избрав военное поприще, он и здесь не стремится, по его словам, «брать генеральские чины».

 В самом деле, кто из русских композиторов со своими орденами и медалями, кроме него, может встать в один ряд с героями Отечественной войны 1812 года? А кто из них может серьезно похвастаться тем, что всего один шедевр принес ему мировую славу? Наконец, найдется ли судьба более драматичная, чем у него, - со взлетами и падениями, предательством и унижениями? И какой еще из российских композиторов прошел через гражданскую казнь, объявлен был государственным преступником, отбыл долгие годы ссылки и написал только романсов более двухсот в своей жизни?

 И, как тут ни крути, а все же, одним из самых узнаваемых композиторов своего времени он проявил себя, став, по сути, у колыбели русского романса… Александр Александрович Алябьев на протяжении почти всей жизни подписывал свои музыкальные произведения всего одной заглавной буквой, повторяя ее два раза: «А.А.». Вернее сказать, так всегда значилось в афишах театров. Но его первые оперы и оратории все равно были узнаваемы, как в последующем, и его многочисленные романсы.

 Известно, что личность человека, его характер во многом определяются укладом семьи. Отец будущего композитора, Александр Васильевич, был вице-губернатором Перми, а на исходе 18 века получил назначение на пост губернатора Тобольского наместничества. Здесь он обосновался со своей супругой, Анной Андреевной, урожденной Новиковой. Она была близкой родственницей известного просветителя, издателя времен Екатерины II-ой, заключенного в свое время в Шлиссельбургскую крепость за вольнодумство… «При мне не забалуешь!»,- любила повторять императрица, наказывая своих приближенных сурово и безжалостно.

 Трое детей в семье Алябьевых уже было. Вскоре, по приезде семьи в Тобольск, родился младший сын Александр. Тобольск в то время считался столицей Западной Сибири, как говорили тогда в центральной России, – «сурового края изгнанных злодеев».

 Молодой, энергичный губернатор сразу же занялся здесь вопросами образования и просвещения края. При нем вскоре было открыто Главное народное училище, ставшее основной притягательной силой всего наместничества. Через год открывается народный театр, следом за ним – первая в Сибири частная типография купца Корнильева, в которой стал печататься один из первых в России провинциальных журналов «ИРТЫШ, превращающийся в ИППОКРЕНУ»… Для непросвещенных в греческой мифологии: Иппокрена – священный источник, забивший от удара копытом в скалу крылатого коня Пегаса, бывшего для муз источником вдохновения.

 Редактором-вдохновителем этого журнала был назначен Платон Сумароков, родственник известного драматурга и баснописца Александра Сумарокова… Как видим, отец будущего композитора за короткий срок сумел превратить Тобольск в один из самых культурных центров России. Глава семейства умел ценить ум и к иным убеждениям общества относился терпимо и взвешенно. В 1790 году по ссыльному этапу прибыл в Тобольск писатель и революционер Александр Радищев. Смертная казнь была заменена ему пребыванием в Илимском остроге, где содержались самые опасные государственные преступники. Более полугода пребывал Радищев в Тобольске, пользуясь гостеприимством губернатора, участвовал в праздниках, званых обедах и вечерах в местном театре. Императрица по этому поводу выразила негодование Алябьеву. Но уважительное отношение его к Радищеву не изменилось.

 Все это происходило на глазах всей семьи, дети видели пример отца. Он учил их быть честными, не пресмыкаться ни перед кем и не кривить душой.

 В 1895 году семье пришлось покинуть этот, полюбившийся всем, город. Алябьев-старший был назначен в Астрахань правителем Кавказского наместничества. В это время, как известно, шла война России с Персией, и губернатор должен был обеспечивать снабжение русской армии провиантом. Но уже через год Алябьев оказался в Петербурге. Ему присваивается звание тайного советника. Сенатор Алябьев становится президентом Берг-коллегии (горного дела) и руководителем Горного училища и Монетного департамента России.

 Само по себе это движение вверх по служебной лестнице и названия ведомств говорят о безусловной порядочности и безупречной честности Алябьева-старшего… Задаюсь вопросом: есть ли сейчас примеры подобного служения в современной России? Есть, конечно. Но пока еще слишком велик и список тех губернаторов и руководителей отраслями, которые любят заглядывать в государственную казну… Ладно, поехали дальше!

 В северной столице Алябьев-младший берет музыкальные уроки у австрийского педагога Иоганна Миллера. Домашнее воспитание эстетических вкусов окончено. У Миллера занимаются и будущий композитор Верстовский, и Михаил Вильегорский, и Александр Грибоедов. В 16 лет Александр Алябьев зачислен на гражданскую службу в «чертежную» Горного ведомства. А на афишах Петербурга сообщается о комических операх и пышных трагедиях. На афишах – имена Кавоса, Аблесимова, Керубини, Гайдна и Моцарта.

 В те годы очень популярным становится домашнее, как тогда говорили, коллективное музыцирование. Профессиональные музыканты вместе с дилетантами собираются вместе, чтобы порадовать друг друга и зрителей новыми сочинениями, а порой и собственными. Именно в промежутке между 1810-1812 годами стали печататься полонезы Алябьева, его вальсы, мазурки, романсы.

 Алябьеву 23 года. Он проживает в Москве. И это радостное время прерывает дата 12 июня 1812 года. Война! Армия Наполеона вступает в Россию. А Пушкин с иронией говорит по этому поводу о лжепатриотизме московской знати в только что вышедшей повести РОСЛАВЛЕВ: «кто высыпал из табакерки французский табак и стал нюхать русский, кто сжег десяток французских брошюрок, кто отказался от лафита и принялся за кислые щи. Все заклялись говорить по-французски, все кричали о Пожарском и Минине и стали проповедовать войну,… собираясь на долгих… в саратовские деревни»… Алябьевы проявили себя иначе. Отец сформировал из крестьян своего имения в селе Никольском партизанский отряд, который во главе со старостой перебил и взял в плен около 600 французских солдат! А младший, Александр Алябьев, тут же меняет свой мундир чиновника на кавалерийский. Он участвует в боях на Березине, В Германии, Австрии, Франции. По личной настойчивой просьбе ему удается перевод в партизанский отряд Дениса Давыдова, легендарного воина и поэта.

 Вот как сам Денис Давыдов описывает вступление в немецкий Дрезден, принудив город к капитуляции: «Порядок назначил следующий: я - впереди, окруженный Храповицким, Бекетовым, Левенштерном и Алябьевым…». Остается добавить, что вид у всех был очень впечатляющий: черные бороды и усы, белые кони, красные рейтузы и голубые ленты с орденами. Непревзойденный шик! Давыдов это умел обставить. А на тротуарах толпы народа, залеплены жителями все окна и балконы. Хоть поэму пиши!...

 Здесь, на этой войне, происходит встреча Алябьева с Грибоедовым. Встретится Алябьев в боевой обстановке и с Николаем Ильичем Толстым, отцом писателя. Позже, в повести «Детство» будет зафиксировано свидетельство их дружбы: «Он любил музыку, певал, аккомпанируя себе на фортепиано романсы»…

 В составе Ахтырского гусарского полка, которым будет командовать Давыдов, Алябьев дойдет до Парижа. За свои боевые заслуги композитор получит два ордена: Анны 1-ой степени и Владимира 4-ой степени, еще и медаль в честь победы… Возвращаться к чиновничьей службе Алябьев первое время не хотел. Что было, то было: в гусарской вольнице бродил мятежный дух! Это нравилось и Пушкину: «Рыцари лихие - любви, свободы и вина!»…

 Наверное, Алябьеву не хотелось оставлять военную службу и по другой причине. Родное гнездо в Москве и имение в Подмосковье было разграблено, дом сожжен. Куда податься?

Алябьеву удавалось находить время среди военных будней, осуществляя и свои музыкальные проекты. Творческие пути в Москве и в Петербурге сблизили его с драматургами А. Шаховским, Н. Хмельницким, А. Писаревым, баснописцем И. Крыловым, музыкантами А. Верстовским и Ф. Глинкой.

 А в 1818 году бравого гусара Алябьева перевели по службе в Воронеж. Здесь он дослужился до звания штабс-капитана. Посетивший этот южный город император Александр I-й, после военных учений переводит своим указом Алябьева в престижный лейб-гвардии конно-егерский полк.

 На творческой стезе дела идут в гору. Командир военного корпуса Бороздин поощрял музыкальные интересы Алябьева. Он сам любил музыку и часто отпускал Алябьева в обе столицы по делам концертным. Второй адъютант, князь Давыдов, сам хорошо игравший на пианино, сочинял стихи и переписывался с композитором Верстовским. Общие интересы сблизили сослуживцев, так они создали совместный романс «Трубадур».

 За воронежский период, с 1819 по 1923 годы, Алябьев написал музыку к водевилям «Деревенский философ», «Три сестры – невесты», романсы «Прощание гусара» на слова Н.Оржицкого, «Погасло дневное светило» (Слова А.Пушкина), оперы «Лунная ночь или Домовые», «Новая шалость или Театральное сражение» (совместно с Маурером и Верстовским).

 Между прочим, Алябьев первым из русских композиторов ввел в водевиль бытовой романс. Что же касается «Лунной ночи», то опера, судя по высказываниям газет той поры, «неизмеримо выше всего, что было создано сочинителем водевилей. Это лучший образец комической оперы 20-х годов»… Добавим, что премьера «Лунной ночи» состоялась одновременно в Москве и Петербурге в июне 1923 года. В спектакле, шедшем в театре на Моховой, были заняты М.Щепкин, Н. Булахов и юная Надежда Репина…

 1823 год становится переломным в судьбе Алябьева. Как позже заявит его молодой друг Грибоедов в «Горе от ума»: «Служить бы рад, прислуживаться тошно»… Это недавно испытал на себе и сам Алябьев, появившись в петербургском театре во фраке, а не в мундире со всеми регалиями, как это было предписано еще со времен Павла. Царь Александр I- ый, помнивший Алябьева еще с той встречи в Воронеже, остановил его в фойе и сделал выговор. После этого случая бравый гусар отправился на месяц отбывать наказание в Петропавловской крепости.

 Да, военная служба становится для передовых людей России «тяжела и оскорбительна» по выражению будущего декабриста Раевского. Алябьев вслед за Грибоедовым собирается подать в отставку. Кончина отца, верой и правдой отслужившего России более полувека, убыстряет этот процесс. В конце 1823 года он переезжает в Москву. Живет сначала в доме отца на Козихе, затем снимает квартиру на Кисловке, а с осени 1824 года живет в Леонтьевском переулке (ныне ул. Станиславского).

 В Москве Алябьев встречается с будущими декабристами Бестужевым и Кюхельбекером, завязывает знакомство с Дельвигом, на слова которого в последующем будет написан всемирно известный романс «Соловей». Продолжается дружба с Грибоедовым, вокруг которого собираются музыканты, любители театра – Верстовский, Одоевский, братья Вильегорские и другие. Общение с ними стало для Алябьева отличной профессиональной школой.

 Вместе с Грибоедовым и Денисом Давыдовым они часто бывают в особняке Римских-Корсаковых на Страстной площади, участвуя в домашних музыкальных вечерах и благотворительных концертах. Этот гостеприимный дом часто посещали Пушкин, Мицкевич, Кюхельбекер. Связанный с этим семейством родственными узами Грибоедов, описал позже дом Римских-Корсаковых в своей комедии «Горе от ума», как дом Фамусова. Самая младшая из дочерей Катя станет много позже женой Алябьева…

 Давыдов был старше Алябьева всего на три года и почти на десять лет – Грибоедова. И он помнил дерзкий поступок Алябьева, когда тот поддержал Давыдова после взятия Дрездена. Дениса Давыдова, за его парадный въезд в Дрезден, отстранили от дел за то, что он заключил перемирие перед взятием неприятельского города, чего он не имел права делать. Но вместе с отстраненным командиром разделить его участь вызвался только Алябьев, раненный в руку при взятии старой части города. По этому поводу Денис Давыдов вспоминал: «Алябьев поехал со мною, служба представляла ему случай к отличию и к награждениям, езда со мною – одну душевную благодарность мою; он избрал последнее…».

 Остается напомнить, что Денису Давыдову было проще восстановиться в должности. Он был двоюродным братом героя войны Николая Раевского, Был жив и герой Кавказа, двоюродный брат Алексей Ермолов. Словом, за Давыдова было кому заступиться! И он вскоре снова принял свой полк… Правда, четверть века спустя, в мае1836 года, Денис Давыдов в письме к Александру Пушкину писал, что до сих пор чувствует себя «в дураках от этого проклятого городишка»… А дружба с Алябьевым осталась!..

 Сочиняя музыку к спектаклям Большого и Малого театров, Алябьев сближается с выдающимися актерами этих сцен: Петром Мочаловым, Михаилом Щепкиным, Надеждой Репиной и многими другими.

 Бурная и разнообразная московская жизнь захватывает бравых гусаров, особенно Алябьева и Грибоедова. Оба необыкновенно живые и азартные, они посещают балы и светские салоны, пикники, собрания и театральные спектакли, на которых после «шампусика» в театральном буфете, иногда весело переговариваются.

 Один из подобных эпизодов посещения театра позже имел самые неблагоприятные последствия в дальнейшей судьбе Алябьева. На театральном спектакле оба Александра шумно реагировали на игру актеров, увлекая за собой и партер, и раек.. Когда в антракте Алябьев с Грибоедовым вышли из зала, к ним подошел полицмейстер Ровинский, всегдашний предмет насмешек москвичей той поры. В сопровождении квартального полицмейстер обратился к Грибоедову:

 - Как ваша фамилия?

 - А вам на что?

 - Мне нужно это знать.

 - Я Грибоедов.

 - Кузьмин, запиши! – приказал полицейский квартальному.

 - Позвольте узнать и вашу фамилию, - поинтересовался Грибоедов.

 - Это что за вопрос?

 - Я тоже хочу знать, кто вы такой.

 - Я полицмейстер Ровинский.

 - Алябьев, запиши! – под общие смешки театральных зрителей обратился Грибоедов к своему приятелю…

 Как уже было сказано, эпизод этот позже дорого обойдется Алябьеву.

 КАК СНЕГ НА ГОЛОВУ…

 «Кому-то нужно быть битым»…

 (Анри Амьель)

 Что до Грибоедова, то он пропустил это небольшое происшествие как незначительное и вскоре забыл о нем. Да к тому же времени у него начиналась другая жизнь - на дипломатическом поприще. Через некоторое время он отбудет по своим делам на тот самый Восток, которому «никогда не сойтись с Западом», и сложит свою голову в Тегеране, появившись перед толпой мусульманских фанатов в мундире и при всех орденах. Эта обезумевшая толпа его буквально растопчет. По большому счету, не менее драматичной окажется судьба и у другого «лихого гусара» - Александра Алябьева, будущего автора непревзойденного «Соловья».

 Случилось это в вечер 24 февраля 1825 года в доме Алябьева. Почти сплошь отставные офицеры решили «сообразить банчишко». В лавочку послали за десятком карточных колод, страсбургским пирогом, окороком, икрой и двумя дюжинами шампанского… Приняв на грудь, сели за карты. Среди них оказался коллежский советник, воронежский помещик Тимофей Времев. Он был по возрасту самым старшим среди них. Компания подобралась несколько разношерстная: здесь были и отставной гродненский гусар, майор Глебов, зять Алябьева Николай Шатилов, бывший драгун Давыдов, и губернский секретарь Сергей Калугин.

 Сам хозяин дома в игре участия не принимал. Он почти весь вечер просидел в глубоком кресле, прихлебывая «шампусик», бубня себе под нос какие-то мелодии и перебирая пальцами по подлокотнику кресла, словно по клавишам фортепиано. Это праздное, ни к чему не обязывающее занятие, вдруг прервал крик Времева:

 - У вас баламут подтасован!.. Здесь наверняка объегоривают! .

 Проиграв очередную партию, он стал обвинять всех в мошенничестве. Услышав подобное в собственном доме, Алябьев мгновенно вскочил из кресла. На столе мелом был записан проигрыш Времева Глебову: 100 тысяч рублей. Алябьев на правах хозяина дома попытался уладить конфликт. Он внимательно осмотрел заигранные колоды карт. Те оказались чистыми, нигде не наколотыми, без отметок на них ногтями.

 - Баламут, говоришь? – Он подошел к Времеву. – Ну и где же здесь шулерская колода, я их все осмотрел?

 Времев засуетился: «Все равно тут что-то не так!..

 Спустя почти два века, тем более, что шло долгое следствие, восстановить в деталях происшествие, скорее всего, просто невозможно. Алябьев ударил Времева. Кулаком, наверное, но в деле той поры значится и канделябр. Времев упал, из его сапога посыпались припрятанные им золотые рубли. Это усугубило дело. Помещик схлопотал по роже еще несколько раз…Времеву пришлось разуться и вытащить из сапога все припрятанные червонцы. Их отдали взбешенному Глебову и тот сразу же уехал. Словом, все закончилось тем, что Времев, направляясь к себе в имение, умер через три дня от разрыва сердца. Кто виновен в этом, сам ли помещик с его хлипким здоровьем, или кулак с канделябром, это следствие так и не установило, хотя дело доходило и до эксгумации трупа Времева…

 А ведь в то время можно вполне было предположить и то, что для самого Времева это происшествие было смерти подобно: что подумают порядочные люди, - столбовой дворянин, богатый помещик, закрываясь по-бабьи от ударов, вытряхивает из сапог золотые, а потом, не попрощавшись, сбегает?

 И все же, именно так началось судебное дело об отставном гусарском подполковнике Алябьеве. А уже через несколько дней на Москве заговорили, что карты метал сам Алябьев и был пойман Времевым в нечестной игре, за что помещик и получил смертельный удар по голове бутылкой от мадеры.

 Правда, по словам уездного лекаря, смерть помещика «произошла от чрезвычайно сильного апоплексического удара, коему споспешествовали сырое телосложение, преклонные лета и какое-нибудь сильное огорчение»…Сейчас, пожалуй, можно согласиться с этим заключением. Оно оказалось самым верным из тех, что потом навыдумывали разные светила от медицины той поры, привлеченные к судебному разбирательству. А оно длилось без малого три года. И одной из первых скрипок в этом деле оказался тот самый полицмейстер Ровинский.

 Необходимо сказать, что главную скрипку поначалу исполнил здесь надворный судья Иван Пущин. Да, тот самый! Лицейский друг и однокашник Александра Пушкина. И будущий декабрист… В его служебном формуляре значилось: « Ненавидит распущенность российских нравов». Сын сенатора, аристократ до мозга костей, бывший столичный гвардеец, он не мог терпеть гусарскую вольницу, называл ее представителей «павлиньими хвостами». Как ни странно, но сам он, недавний представитель лицейской вольницы, по идейным соображениям бросает через несколько лет престижную карьеру и подается вдруг в квартальные надзиратели, везде и всюду повторяя: «Пороки надо выжигать каленым железом!»… И только лишь слезные просьбы родственников заставили Пущина стать хотя бы судьей, хотя эта профессия считалась в высшем обществе совершенно неприемлемой.

 И вот оно, одно из первых громких дел! Аристократы пьют, мухлюют в карты, дерутся, есть даже труп? Да по ним плачет каторга! Алябьева с друзьями надо отправить в Сибирь, пусть даже ради благого примера, чтобы другим повадно не было!… Так началось долгое, заходившее не один раз в тупик дело. Алябьев и его картежники сидели под стражей. Один из них сумел выкрутиться, предательски подставляя остальных. Это был губернский секретарь Калугин.

 А мне, автору данного материала, подумалось вот о чем. Что мы знаем о самом Пущине? Понятно, друг Пушкина в лицейские годы. Начиная еще со школьной литературы, нам твердили об этом. Был ли он настоящим другом во все времена? Здесь напрашивается знак вопроса – и не один!.. Друг самого Пушкина? А что за этим стоит? Это что: его сан, его чин? Или его общественное положение и его, скажем так, сомнительное право объявленного друга на дальнейшую память потомства?

 Я прочитал письма Пущина к Энгельгардту и его « Записки Франклина», как и его «Записки декабриста», изданные в Лондоне в 1863 году. В них не везде присутствуют хвалебные цитаты о бывших друзьях. Исключение составляет только Пушкин. И это понятно.

 А как быть с тем же Кюхельбекером, который «честно» предал того же Пущина, заявив на суде, что 14 декабря 1925 года он, Кюхельбекер, по приказу Пущина стрелял в великого князя Михаила Павловича?… Их в лицее не учили врать. И он, Кюхельбекер, не соврал… Спустя шесть лет, Пущин из ссылки в письме в Энгельгардту напишет: « Три дня гостил у меня оригинал Вильгельм. Приехал …с своей Дросидой Ивановной, двумя крикливыми детьми и ящиком литературных произведений… Зачитал меня стихами донельзя…».

 Стоит добавить, что сам Пущин к тому времени был женат в ссылке на вдове декабриста Фонвизина – Наталье Дмитриевне. Из писем декабристов всплывает интересная подробность. Цитирую полностью: «Были, конечно, и скандальные мезальянсы, вроде брака потомка Рюрика, князя Оболенского с «вольноотпущенной» крестьянкой Варварой Барановой, няней внебрачных детей его друга И. Пущина. Против этого неравного брака протестовали все товарищи»…

 Здесь, между прочим, прослеживается своеобразная закономерность, точнее – градация. Женами более аристократичных членов столичного «Северного общества» становились обычно дочери местных купцов и чиновников. А бывшие прапорщики и поручики из провинциальных полков – «Соединенные славяне» - находили себе спутниц в среде крестьян и казаков. Всего их было 26 – венчанных, законных и лишь несколько «незаконных», т.е. состоявших в гражданском браке, но от этого не менее преданных и любящих… Как известно, сибиряки-старожилы народ гордый и независимый, душевно принимали декабристов в свои семьи. Жалели они бывших графов, князей, генералов и поручиков, восставших против царя. В народе русском всегда относились с участием к таким людям.

 Вернемся к главному герою нашей повести. Не будем перечислять всего того, что пришлось вынести в длительном заточении перед вынесением приговора Александру Алябьеву. Скажем только одно: Пущин для Алябьева в этом деле стал злым гением, выискивающим в этот период все новые и новые подробности, которые могли бы обличить в чем-то композитора. Пущин, к слову, не считал его профессиональным композитором: «Балалаечник! - называл он Алябьева в среде судейских, - раз в мире существуют палки, кто-то должен быть битым!». При таком неумолимом судье участь композитора была решена. Сидя в крепости, он написал своего знаменитого «Соловья» на слова Дельвига. Здесь ему

после настоятельных просьб друзей и высокопоставленных знакомых, разрешили иметь в камере пианино. Однажды, во время этого вынужденного сиденья, его навестил шеф жандармов: «Жалобы есть? – спросил он.

 Есть! – ответил Алябьев, - Вы мне заслоняете лучик солнца, который у меня в камере появляется всего на несколько минут. Передвиньтесь!...

 Как бы то ни было, но судьба сыграла с композитором жестокую шутку. Не будем в этом винить только одного Пущина. Он и сам окажется вскоре в роли подсудимого и разделит участь декабристов. А Алябьева засудят очень строго. Лишив чинов, лишив свободы, ему будет присуждено еще и церковное покаяние.

 Это значило: «во изменение мыслей осознание грешником своих грехов перед Богом». Осужденный юридически, Алябьев должен был во все праздничные и воскресные дни обязательно посещать церковь и делать перед иконостасом 25 поклонов с произнесением молитвы мытаревой. А в сухоядении, по средам и пятницам, молиться без допущения к святому причастию. Безусловно, столь строгое наказание наложилось как бы на общую атмосферу восстания на Сенатской площади. Николай I-ый даже не сомневался, что Алябьев связан с декабристами.

 Новый император железной рукой стал приводить страну к порядку, он тоже заботился об исправлении нравов и не любил картежников…Только 1 декабря 1827 года Государственный совет признал Алябьева «человеком вредным для общества». Он был лишен дворянства, чинов, орденов, званий и приговорен к ссылке в Тобольск… Есть свидетельство тому, что когда Алябьев узнал о высылке его в Тобольск, он рассмеялся.

 - Что изволило вас развеселить, сударь? – Поинтересовался чиновник, в Сибири-то вас научат серьезности!

 - Это вряд ли, - отозвался Алябьев, - в Тобольске я провел лучшие годы своей жизни – детство и юность. Ведь мой батюшка был губернатором Тобольска…

 Итак, снова Сибирь, снова Тобольск и стены Знаменского монастыря, в котором оказался Александр Алябьев. Не забудем: ему присуждено каждое утро в праздники и будни бить перед алтарем 25 поклонов, твердя одну и ту же покаянную молитву. Жизнь его, конечно, трагически надломилась. Но без этого надлома он не остался бы в истории русской музыки как один из первых русских профессиональных композиторов. Не было бы и «Соловья», написанного в заключении и не было бы его церковной «Литургии св. Иоанна Златоуста ре-минор для мужского хора. Композитор посвятил это особое произведение любимому человеку – Екатерине Александровне Офросимовой, урожденной Римской-Корсаковой. После смерти мужа она подарила рукопись литургии Троице-Сергиевой лавре… Издана была эта рукопись лишь в 2002 году.

 Вот ведь как получается в жизни: Алябьев писал эту литургию для церкви, а вышло, как принято говорить в таких случаях, – в стол. Дело в том, что музыкальные произведения, пригодные для богослужения, утверждали в то время в Придворной певческой капелле. Но управляющие – сначала Федор Львов, а затем и его сын Алексей Львов – так и не смогли решиться утвердить к исполнению произведение опального композитора.

 Причем, дело было не только в страхе навлечь на себя гнев императора. Как тогда поговаривали современники, Алексей Львов, создатель гимна «Боже, царя храни!», смотрел на Алябьева как на прямого конкурента. Он и сам создавал духовные композиции. Но чуткие уши русской музыкальной общественности улавливали в них знакомые яркие интонации, заимствованные Львовым из немецких мадригалов. И, разумеется, указывали автору, что это противоречит православной певческой традиции…Словом, алябьевская литургия легла под сукно.

 НЕСЧАСТЬЕ - ВЕЛИЧАЙШИЙ УЧИТЕЛЬ

 Слова эти принадлежат все тому же Анри Амьелю, швейцарскому поэту и мыслителю, современнику нашего героя. Амьель высказал в ту пору мудрую мысль, применимую и для наших дней: «Человек, взявшийся за перо, обрекает себя на пристальное внимание всего общества, хочет он этого или не хочет»… Иными словами, такой человек обрекает себя на биографию. Согласимся и поразмышляем.

 Стоя у колыбели русского романса, ломая существующую до него мадригальность в этом виде музыкального жанра ( по большому счету гимн – тот же мадригал!), Алябьев как бы отрывался от своего 19 века, в то же самое время весь умещаясь в нем. Все они – и Пушкин, и Грибоедов, и Давыдов, и Алябьев, да и тот же Лермонтов отметились на своем веку не только своими произведениями, волнующими до сих пор мир сегодняшний. Все они, скажем так, успели побывать и в гуляках праздных.

 Но, главное, была в них некая таинственная двойная жизнь, некая христианская стихия, ведущая к непрерывной борьбе идеала с пошлой действительностью, - борьбе плоти и духа, который тосковал в поисках Новой Земли и Нового Неба… «Иногда в музыке нравится что-то совсем неуловимое и не поддающееся критическому анализу», - писал П.И. Чайковский… И правда, в лупу здесь ничего не рассмотреть. А хотелось бы!

 Но вернемся к теме. Алябьев не успел дожить до того времени, когда в музыку и в песню стал входить цинизм. Он жил абсолютностью порывов своего «Соловья» - этому гимну СВОБОДЕ. В музыке, как и в отдельных ее аккордах, скрыто нечто метафизическое. Подобного содержания нет ни в одном источнике информации. Музыка, скажем так, это не чувства, а форма познания… Подобную мысль я излагал в своем сибирском этюде «Колдунья эстрады» о несравненной Анастасии Вяльцевой.

 Можно добавить сейчас, что музыка – это одновременно и исследование пространства душевных ритмов. Пожалуй, ничего другого музыкальное искусство нам предложить и не может. Как говорил Фридрих Ницше, «в музыке нужно все более нервов вместо мяса»… Словом, стиль и средства музыки всегда были различны, но дух ее постоянен, в ней всегда больше нервов, чем плоти.

 Именно поэтому в сибирских романсах Алябьева звучат темы тоски по родине, тягости, неволи, одиночества, воспоминания о далеких друзьях. Тематика его романсов созвучна мотивам поэзии декабристов, тоже сосланных в Сибирь.

 Скажу несколько слов всего лишь о трех известных романсах той поры. В романсе «Вечерний звон» продолжается и углубляется, намеченная в «Соловье», мелодия колокольного звона или колокольчика с интонациями обычного городского романса. Это было нечто новое, что в дальнейшем подхватили не только наши, но и зарубежные композиторы.

 В связи с романсом «Иртыш» получился даже некий «перевертыш»: сначала песни узников повлияли на стилистику песен Алябьева. С другой же стороны, в 1840 –х годах, творчество Алябьева уже влияло на стиль и репертуар музыкальной культуры ссыльных…

 Я в этом материале специально, - надеюсь, что и читатель меня не осудит, - не привожу строки отдельных романсов Александра Алябьева. Для этого существует интернет, с помощью которого тебе «и споют, и спляшут»…

 Не перечисляю я и всех мест, где побывал в ссылке Алябьев, интернет и здесь читателю поможет. Но стоит отметить, когда композитор, почти негласно, вырывался на несколько дней в Москву, ему приходилось к задку кареты привязывать пустой сундук: все, мол, собираюсь, господа жандармы, вернуться к пункту назначения!.. А в театрах шли его водевили и оперы с двумя буквами автора на афишах – «А. А.»… Здесь, в Москве, он женился на своей давней пассии, Екатерине Александровне, принадлежавшей к старинному знатному роду Римских-Корсаковых. Эта необыкновенно красивая и обаятельная женщина согласилась стать женой композитора, хотя он был уже немолод, серьезно болен и официально находился в ссылке.

 Счастье супружества добавило ему сил. В этот период он написал еще несколько песен на стихи поэта-революционера Николая Огарева – «Кабак», «Изба». «Деревенский сторож». Но, все же, наибольшую известность принес композитору его «Соловей». Романс распевали повсюду – и не только в России. Михаил Глинка написал фортепианные вариации на тему «Соловья». Позже венгерский композитор Ференц Лист создаст специальную фортепианную транскрипцию романса. Ее исполняли и до сих пор исполняют величайшие певицы мира в качестве вставного вокального номера в опере «Севильский цирюльник» Дж. Россини.

 Всего за свою жизнь Александр Алябьев написал 7 опер, 20 водевилей, множество произведений для симфонических и духовых оркестров, ряд камерных ансамблей и фортепьянных пьес и свыше 200 романсов на стихи А.Грибоедова, П.Вяземского, А. Дельвига, В. Жуковского, Н.Огарева, Н.Языкова и А.Пушкина.

 …Между прочим, когда какой-то благонамеренный и слишком расторопный родственник напомнил жене оренбургского губернатора Тимашова, что ваш гость Алябьев - сосланный преступник и не стоит ему оказывать такие знаки внимания и расположения, решительная губернаторша ответила:

 Дорогой мой, я полагаю, что России повезло, что у нее есть такие преступники. Вдвойне же повезло Сибири и Уралу, куда этих негодников сослали и где, благодаря им, наконец, возникло культурное общество.

 Об этих словах оренбургской губернаторши вскоре стало известно начальнику Тайной канцелярии Его Величества графу Бенкендорфу. Он доложил царю.

 - Алябьев? – переспросил Николай I-ый, - который «Соловья» написал? Недурная вещица…

 - Однако, какие мне долженствует принять меры, Ваше Величество?

 - Граф, я очень доволен вашей службой, - с улыбкой ответил Николай, - и весьма доволен, что никому не скрыть от вас своих высказываний. Но поскольку этот Алябьев не грозит нам уронить трон, а оренбургская губернаторша – тем более, я лично прошу вас сделать вид, что вы ничего не слышали. Таким образом, отпадает и необходимость принимать меры. А мы с вами займемся государственными делами…

 В прошедшем, 2017 году, Россия не заметила 225 – летнего юбилея Александра Александровича Алябьева. На конференции, посвященной композитору, которая прошла в Доме Пашкова в Москве, присутствовало около 30 человек… Как говорится, икры не подавали, в пятый раз замуж никого не выдавали. Столичный бомонд это за версту чует!..

 Некоторые произведения композитора, как выяснилось, две его литургии, до сих пор не изданы. А вот в Париже, к этой дате, выпустили диск с музыкой Алябьева. В аннотации Алябьев назван «русским Россини»…

 Прав был наш Александр Сергеевич Пушкин, любимый автор Алябьева, - «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие».