«Умер и богач, и похоронили его…» Леонид Воложин, с похорон которого начинается роман Сергея Рогатко «Партитура L», богачом не был, но суть не в материальном положении, а в кратком евангельском «и похоронили его». То есть предали мертвое мертвому, прах – праху. Покойницкий дух чувствуется в доме Воложиных, родня суетится вокруг мертвеца, готовит угощения, бросает монетки в гроб, гоняет детей, которым нет ни малейшего дела до дедушкина праха… В описываемые поры уже отошла традиция, когда покойника провозили через весь город с оркестром, справляя языческую тризну советского, атеистического образца. Но само это атеистическое язычество процветает. И прощание с умершими обращается своеобразным культом смерти, за порогом которой нет ничего. Потому и говорит Евангелие так сухо и скупо о погребении богача «и похоронили его». Нет вечной жизни, нет никакого бессмертия души… Вернули прах к праху… А те, что готовят кутью и наливают отнекивающемуся мальчишке-спортсмену первую рюмку (иначе покойник «обидится» и потому что так «принято», «надо уважить») - не тот же ли прах они сами? Для них есть только этот мир, эта жизнь с её плотскими и чувственными страстями. Но земля всегда возвращается к земле, и лишь небо – дух – в назначенный час устремляется к небу… И в светлом восхождении том нет тяжелого и мрачного культа вечной смерти, есть гимн жизни вечной, гимн не смерти, а рождению – к жизни вечной.
Но, чтобы зазвучал этот победительный гимн, попирающий смерть и сущим во гробе живот дарующий, простым земным людям, в атеистическом обществе рожденным и живущим, должно пройти долгий и тернистый путь. Этот-то путь и разворачивается перед нами на страницах «Партитуры L», в которых из-под верхнего «пласта» бытийного сюжета из жизни обычных советских граждан поднимается «пласт» куда более важный – история перерождения «ветхого» человека в «нового», плотского – в духовного, восхождения от праха к небу и обретения неба в себе.
Итак, вернемся в дом Воложиных. Перед нами – три сестры, Ираида, Евгения и Людмила. Это, по существу, три ступени человеческого восхождения: плоть, душа и дух. Ираида, даже по виду своему и повадкам чем-то схожа с гоголевским Собакевичем, накрепко привязана к сугубо материальной стороне жизни. Не в смысле стяжания или получения удовольствий, а в смысле полного поглощения бытом, хозяйственными заботами, долгом, за которыми не остается ничего, не остается самой жизни, а от этого рождается лишь неизбывная мрачность и раздраженность на всё и на всех. На жизнь, которой у Ираиды попросту нет, а то, что есть, безвременно иссушило её душу, обратив в каменистую почву. Эта несчастливая женщина как будто бы заботится о матери, доме, сестрах… Но в этой заботе мы видим опять же долг, «палку», которой сама себя погоняет она, усталую и безвдохновенную, ожесточенную обреченность. Этот долг не озарен любовью, а без любви самая забота о ближних становится тяжела, деспотична, жестока и отталкивает от себя и обрекает Ираиду на стылое одиночество.
Евгения – воплощённая душа, душа, обнаженная, лишённая кожи, трепетная и легко ранимая. Эта тонкая, хрупкая женщина живёт сердцем, его волей. А воля эта подчинена единственной страсти – любви к мужчине, который не готов ответить на это всё поглощающее чувство чувством таким же, прямым, решительным, не ищущим ничего кроме этой любви, жертвенным. Для Евгении её «бог» - это Владимир Камов. За ним она готова ехать в тайгу на строительство БАМа, притворяясь «женой», жить с ним, терпя бесконечные обещания развестись с женой законной, терпя позор и осуждение родных и чужих людей, в одиночку растя сына… «Родить для себя» - это ведь одна из примет позднесоветского периода, когда мать-одиночка сделалась обыденным явлением, когда женщины, отчаявшись обрести полноценную семью с любимым мужчиной, не готовым к ответственности, стали утешаться тем, что «хоть дитя от него останется»… Смысл жизни – если не сам любимый человек, то плод, продолжение его, в которое можно весь жар любящего сердца вложить, всю заботу нерастраченную, для него жить, преодолевать тяготы, идти вперед, замыкать в себе слезы. А иначе – как, чем и для чего жить? Если не любить, если любить некого, отдавать любовь некому?.. Страшна такая жизнь.
И снова жажду я страданья и позора,
И знойные уста хочу с устами слить…
Это строки из романса Бориса Прозоровского начала века. К Евгении очень подходят они. Эта женщина нисколько не развратна, она всю жизнь любила лишь одного мужчину. Да, беззаконно… И от того - «страданье и позор», которые, однако, всё равно оказываются желаннее, чем пустая, «очерченная циркулем железным» жизнь без любви. Грешна и болезненна «беззаконная» любовь, но пока есть она, душа жива, душа, болящая и скорбящая, способна и к обновлению, и к цветению. И к покаянию. Что же есть душа безо всякой любви? Такая душа ожесточается, происходит неизбежное омертвение её. А сознание своей «правильности», «законности» в иных случаях обращается ещё и в жестокую, надменную гордыню. Христос, как известно, пришёл к больным, к грешным, к кающимся… К таким, как вечно терзающаяся, униженная, но и в чём-то же счастливая Женя Воложина, в том числе. Её любовь – любовь земная. Но следуя ей и неся все её страдания, обретет она в конце концов и мужа, выбора которого верно ждала всю жизнь, и двоих детей, и… Бога, который покроет грех, даровав пришедшим к Нему Евгении и Владимиру венчальные венцы, благословив чад их, которые станут уже не «не помнящими родства», но крещеными и ведомыми ко Христу через тётку-праведницу – Людмилу.
Людмила, младшая сестра – ступень высшая. Духовная. Когда читатель видит её впервые, это ещё девочка, школьница, и рано ещё говорить о «духовной личности». Но в самом образе её уже чувствуются те свет и чистота, какие не часто встречаются в нашем падшем мире. Бог ещё неведом ей, но уже живет в её чуждом фальши, любящем сердце. Эта девочка любит других не по долгу, а живым и естественным чувством. Только такая любовь, самую основу её составляющая, сможет преодолеть потерю мужа, детей и ещё найти довольно сил, чтобы светло и радостно ухаживать за умирающей матерью…
Бог есть любовь. И всех ближе к Богу не «законник», а тот, кто исполняет закон Любви, кто естественным образом живет в этом законе, не потому что это «закон», «палка», а потому что так счастливо устроено сердце, потому что сердце живет в гармонии с Богом. Людмилино сердце именно таково. Потому и излучает она свет, и нет в ней порока, нет темной страсти, помрачающей душу и разум.
И человека она встречает под стать себе. Иван, младший брат Владимира, обладает как раз тем, чего лишен его брат. Он не играет в любовь и не рвет плоды её, его чувство полно, прямо и искренне. И однажды встретив свою «Беатричу», соткав в воображении своем светлоструйный, чистый образ её, он не думает о том, как «развлечься», но знает, что это – его единственная женщина. На всю жизнь. И никаких «страданья и позора» не должна знать она, но лишь любовь и счастье в качестве любимой жены и нежной матери.
В этой любви двух «детей», какими кажутся они старшим, всё несравненно мудрее, чем у этих старших. Мудрее, потому что чувство их подлинное, ясное и глубокое. И никакая грязь не пристает к нему. И ничего кроме света и радости нет в этой любви, чистой и искренней. Как и должно, оканчивается она свадьбой, и лишь после этого молодые познают друг друга. Учил ли их кто такому целомудрию? Нет, конечно. Давно уже забыто было оно в годы комсомольских строек… Но, вот, естественным образом и наперекор среде, вызрело в сердцах знание, что должно именно так, а не иначе, по любви, а не по похоти…
«И сказал Господь сатане: вот, все, что у него, в руке твоей; только на него не простирай руки твоей. И отошел сатана от лица Господня». Такому испытанию подвергнута была семья Ивана и Людмилы Камовых. Ни один человек не может быть безопасен от искушения. Для Ивана искушением стала его… справедливость. Именно чувство справедливости свело его с группой советских диссидентов, заставило участвовать в их акциях. Казалось бы, хорошее дело? Но тут незаметно закрадывается пагуба. Ведь диссиденты диссидентам рознь. Не за Христа в данном случае терпит Иван, Христос ещё неведом ему, а за… «возвращение к попранным идеалам Ленина», т.е. «идеалам» главного богоборца и сатаниста ХХ веке. Не за воскресение нашей распятой Родины, но за мертвечину и всегубительство. Именно за мертвечину борются «диссиденты», для которых все коммунистические преступления хороши, и сам коммунизм хорош, а плох лишь 37-й год и Сталин, и железный занавес, мешающий им уехать на Запад… Это ли не худое сообщество, развращающее добрые нравы? До чего бы могло замутить оно ясную душу не помнящего родства русского Ивана, какими ересями наполнить его ищущий разум?
И тогда Господь изымает избранного своего из этой среды, ввергая в лагерный ад. Здесь чувствует Иван оставленность свою. Отрекается от него брат Владимир, не могущий простить «отщепенцу» порчу своей партийной карьеры. Холоднее становятся письма жены, только что родившей первенца и просто очень измученной всем свалившимся на неё… Но оставленность эта лишь кажущаяся. Именно в эту пору Господь, как в известной притче, нес Ивана на руках.
Чувство справедливости и милосердие снова «искушают» Камова-младшего. Несмотря на удары судьбы, сердце его не ожесточилось, и он не может допустить, чтобы его соузник убил обманувшую его поселенку-алкоголичку. Убийство, однако же, происходит, а Иван, пытаясь помешать ему, сам оказывается в бегах… Он приезжает в родной город и последний раз обнимает жену, любящую его по-прежнему и готовую прятать его хоть до конца жизни. Но тут выступает на сцену Ираида, видящая в сестрином муже лишь преступника, врага, покусившегося на то, «за что мы воевали»… Так и негде оказывается беглецу преклонить головы, и вновь начинается бег. Куда? Зачем? Пока знает Иван лишь от чего – от нового срока…
Знакомые по диссидентскому движению переправляют его заграницу, и начинается… переход через пустыню. Ибо чему ещё можно уподобить годы вне родины, вне веры, вне любви, годы потери самого себя в теплой пенистой «джакузи» мнимой западной свободы?.. Вместо единственной и на всю жизнь рядом с ним - случайная, для которой он один из многих. Ни родных, ни друзей, ни живого дела… Прах. Тлен. Мертвечина. Смердящий труп, наряженный, напомаженный, в гроб которому бросают монетки, вокруг которого натужно веселятся… Покойницкий дух, который нельзя развеять никакими приторными ароматами… В этом мертвецко-приторном удушье западной жизни остается лишь смутный поиск точки опоры, той точки, которая неосознанным промельком уже наметилась в лагерном аду, когда старый священник Зарубежной Церкви, впервые говорил Ивану о Христе. Тогда разговор этот мимо сознания прошёл, об ином были мысли молодого мужа и отца, лишенного семьи. А всё же пали зерна в почву благодатную, чтобы однажды прорасти…
А искушения, между тем, продолжаются. Не в силах жить с сестрой Ираидой после того, как та не приняла Ивана, Людмила принимает предложение давно любящего её Бориса Ивантицкого пожить на правах гостьи в их с родителями и сестрой квартире. Здесь появляется на свет дочь Ивана и Людмилы, которую Борис предлагает признать своей. Людмила не хочет связывать свою жизнь с Борисом, для неё в мире существует только один мужчина, данный ей в мужья Иван. Она ждёт вестей от него и надеется, что они вновь будут вместе, что их любовь не может исчезнуть. Но вестей нет… А затем по диссидентским каналам приходит слух, что Иван весело живет заграницей с некоей Ютой… Самому же Ивану доносят, что его Людмила живет с Ивантицким и от него родила дочь. Так молва разбивает в щепы то крепкое судно, что вынесло столько испытаний и готово было противостоять всем штормам… Вместо любви, как будто бы вероломно преданной, вышло на передний план вечное и банальное, как будто житейски совершенно оправданное: надо устраивать свою жизнь, а, самое главное, жизнь детей. Настойчивый Ивантицкий, столько лет любящий её, заботящийся о детях, как отец, успешный и обеспеченный – со всех разумных точек зрения вариант идеальный…
Вот, только «идеальное» по меркам мирским далеко не всегда оправдывается, но оказывается противоестественным по меркам истинным… И тем паче не могло оправдаться оно в этом случае. Ведь в основе союза Бориса и Людмилы лежит самый страшный грех – грех Иудин. Обуянный страстью к жене друга, именно Ивантицкий подставляет его и «топит» на допросах в КГБ. А заодно и других «однодельцев». Сам же при этом «случайно» остается на свободе. Более того, он пытается опорочить Ивана в глазах Людмилы, обвиняя его в том, что он на допросах предал друзей и повел себя недостойно. В это Людмила не верит, но, измученная житейскими тяготами и неизвестностью, предпочитает закрыть глаза на роль Бориса… И остаётся сама, и оставляет детей – с Иудой…
Развязка этого «компромисса», противоестественного союза воистину страшна, и платят за него самые невинные души… Популярный рокер-металлист и успешный продюсер Ивантицкий, мчась на дорогой иномарке, разбивается в нелепой аварии, а вместе с ним гибнут дети Ивана, которых он только что забрал из элитной школы…
Так, по существу, завершается история земной любви. Об Иване Людмиле ещё раньше сообщили, будто бы он был убит при переходе границы где-то в Америке. Так и осталась от светлого облака, некогда окутавшего 16-летнюю девочку, лишь память. «Не будем говорить «их нет», но с благодарностию «были»», - завет Василия Андреевича Жуковского. Не многим людям дан этот счастливый дар, и очень часто роковое «ИХ НЕТ» вытесняет благодарное «БЫЛИ», оставляя в душе пустоту и боль, выжженное кострище, на месте которого уже не взойти ничему живому. Самая память обращается тогда жгучей мукой, лишающей разума, убивающей быстрее или медленнее. Но Людмила, Божия избранница, принадлежит к тому счастливому типу, для кого завет Жуковского не пустой поэтический звук. Для неё её любимые живы, и любовью она продолжает жить, находя в себе силы вновь дарить любовь и свет другим. Откуда берет она эти силы? От Того, кто избрал её и шаг за шагом ведёт к Себе, дабы назвать своею Невестой.
«Кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нём источником воды, текущей в жизнь вечную». Ещё не зная Христа, жила Людмила по Его закону Любви, и за то дарована была ей та живая вода, что позволила ей самой сделаться источником её, источником любви, преображающей и животворящей.
Допокоив мать, она, наконец, откликается на зов Небесного Жениха и удаляется в монастырь под именем Любовь. Отныне открыто ей, что любовь – это не только про человеческие отношения, между мужчиной и женщиной, детьми и родителями и т.д. Что есть любовь высшая, вечная, которая не может быть расхищена земными тятями, в которой нет и не может быть предательства и обмана. Любовь, дающая полноту радости (со-радования Господу) и гармонии бытия (со-звучия Божию миру, со-единения с ним).
Однажды в монастырь приезжает священник Русской Зарубежной Церкви, о. Иоанн…
Конечно, Божий избранник Иван не мог просто так погибнуть где-то на границе. Не для того проводил его Господь через горнило терзаний и искушений. В Европе Камов-младший оказывается в среде т.н. «колбасной» эмиграции, начисто чуждой всему русскому и враждебной ему. Третья эмиграция, по существу, была непримирима с эмиграциями первой и второй, о чём, например, ярко пишет А.И. Солженицын в статье «Наши плюралисты». Не советское, а именно русское ненавидят «третьи», почем зря оскорбляя Россию и русский народ в своих пасквилях. Пройдёт немного времени, и Россия увидит этих «свободолюбцев» в действии, когда жадными татями ринутся они, как их предтечи большевики, распинать и унижать «толстозадую бабу Россию», сделавшись «элитой» либерально-демократической РФ.
Спастись из этой бездны Ивану помогает то, что при всей расколотости, беспамятности советского человека в нём чудесным образом сохранилось крепкое русское ядро. Конечно, сперва пьянящий воздух «свободы» кружит голову, идёт невидимая ломка заложенных в детстве основ… Иван становится видным человеком спонсируемого радио «Свобода» клуба, в котором собираются преимущественно «третьи» со своими песнями, анекдотцами и словопрениями. Но случаются в этом русофобском междусобойчике и иные гости… И один из них, представитель Белой эмиграции, заявляет прямо:
— Не Русская земля взрастила их. Нет! Они — прыщи, бородавки и нарывы на народном теле. Я уверен, что их родили, воспитали, организовали и защитили, как грудного ребенка, те силы, которые вызывали к жизни ад: волосатых, нынешнюю бесовскую апокалиптическую музыку и авангардное искусство, порнографию и преступность во всем мире, террор и искусственный космополитизм; те, кто проповедует свободную любовь, право на самоубийство; те, кто восхваляет гниль, блуд, нечистоту, какофонию!
Какофония – ключевое слово. Сергей Рогатко недаром так тщательно создает музыкальную ткань романа, наделяя своих героев звучащей в их душах своей особой мелодией, которая подчас меняется, как барометр реагируя на их духовное состояние. У Льва Тихомирова, в его апокалиптическом повествовании «В последние дни» описана т.н. «музыка сфер», мертвая музыка всемирного царства Антихриста, которая звучит повсеместно, оглушая души. Мертвая музыка шаг за шагом завоевывает мир, предуготовляя его к воцарению князя мира сего. Мертвая музыка рок-металлиста Ивантицкого становится соучастницей гибели его самого и детей Людмилы, именно эта антихристова «музыка сфер» звучит в салоне его авто в роковой момент.
Но музыка может и воскрешать. Именно так происходит с Иваном. После стычки монархистов и либералов в мюнхенском клубе и попойки с евреем-гитаристом Обориным на улицах ночного города глубоко нетрезвая душа русского скитальца слышит давно забытый «Вечерний звон»: «То было не пьяное многоголосое привидение, то были доносившиеся из телевизора звуки всевеликого хора донских казаков Сергея Жарова. Иван попытался заглянуть в едва завешенное окно на первом этаже, откуда раздавались звуки — тягучий бас и тоненький мальчишеский голос, — но лишь успел разглядеть спящую в кресле фигуру седовласого старика. Где-то рядом, неожиданно гавкнув, пробежала собака, за ней некая женщина. Иван, боясь быть замеченным, отошел от окна, откуда доносились русские голоса, и, не чувствуя ног, обвалился на приступку мостовой. Он сидел, ничего не соображая, и лишь все тело, его обмякшее тело, будто совсем не подавало признаков жизни. Можно было подумать со стороны, что он кончился, умер. Но жизнь не исчезала. Она, его внутренняя жизнь, наполнялась звуками этого русского похмельного забытья, русской глубины и непостижимости. Иван ничего не понимал, а в голове, охваченной руками, лишь клокотало «где я любил...где отчий дом...». А это повторяющееся «бом-бом-бом» разрывало, терзало, резало на куски душу, словно это была не бестелесная его сущность, а краюха черствого черного хлеба. Он плакал. Как уличный брошенный котенок. Одинокий и заброшенный всеми... В эти минуты вокруг него ничего не существовало. Кроме Руси... Какой-то непонятной, дремучей, первозданной, позабытой, но ставшей в эти мгновения такой желанной и близкой».
Этот перелом в душе Ивана отражен в книге не только музыкально, но и графически. Помимо превосходной литературной основы, отличительной чертой которой является замечательный, ясный, без новомодных «фокусов», живой и поэтичный русский язык, и уже упомянутого «музыкального сопровождения», третьей составляющей «Партитуры L» стали иллюстрации художницы Анастасии Ковригиной – тонкая, вдумчивая, полная символических образов графика, исключительно точно передающая атмосферу романа.
Не помнящий родства должен был родство обрести, обрести утраченную его предками почву, отворить заново утраченный источник живой воды – и возвратить обретенное на родную землю. Пройдя искушения различными западными вероучениями – от сектанско-модернистских, до старого католичества, Иван оказывается в духоносной Платине, славную подвигами отцов Серафима Роуза и Германа Подмошенского. Здесь-то и начинается восхождение ко Христу и обретение самого себя не как «Ваньки неприкаянного», а как русского православного Ивана, обретшего разорванную в прежних поколениях связь с великой и вечной прародиной своей – Святой Русью.
Насытясь премудростью книжной и поднаторев в трудах на Божией ниве, по благословению о. Германа иеромонах Иоанн возвращается на родину, уже «демократическую». Россия 90-х годов похожа на кипящий котел. Общественные движения, партии, блоки… И среди них – много патриотических, с иконами и хоругвями и высокими словами о Православии. Однако, недолго поварясь в этом котле, о. Иоанн понимает, что всё это суетно и поверхностно. Лозунгово-митингово. Вчерашние партийцы, поднявшие державное знамя, не перестают в нутре своем оставаться вчерашними партийцами и ищут они не Бога, без которого не до порога, как говорил мудрый русский народ, а политических дивидендов. Подменяют Божие кесаревым, сами не всегда осознавая это. Не на политических демонстрациях и съездах возрождалась Святая Русь, а в кротких, озаренных покаянным светом, полных любви сердцах, бескорыстных, одною верой питаемых и ею окрыляемых трудников, понявших, что пришла пора собирать камни и мало-помалу собирающих их… И из собираемых тех камней чудом Божиим из казалось бы невосстановимого праха и пепла, из горестных руин восставали в неизреченной красоте древние обители, а в них воссоздавалась жизнь – новая, Христова.
После десятилетий атеизма и богоборчества русскому народу нужно было покаяние и по сути второе крещение, без которых обречены были оставаться мертвыми всякие, даже самые мудрые, политические доктрины. Прах возвращается к праху. Дух к духу. Народ, как и отдельный человек, может обновиться, ожить, воскреснуть – только в духе. А не в партийных программах учителей человеческих…
В этом сознании отправляется платинский посланник в отдаленный монастырь, и здесь происходит великое чудо – воскресения в духе Людмилы и Ивана, сестры Любови и отца Иоанна. Сперва прежние супруги испытывают смятение, боясь возвращения прежних, земных чувств. Но прозорливый старец, живущий в обители, успокаивает их, объясняя, что оба они теперь – новые люди, от Духа рождённые, и в духе отныне будут любить друг друга, заботиться друг о друге, помогать, поддерживать. Так и стало по слову праведника. И обитель под управлением игуменьи Любови и отца Иоанна скоро сделалась духоносным местом, где многие ищущие обретали утешение и веру, одним из островов Святой Руси, архипелаг которых по Божией милости однажды да воссоединиться в единую Святую Русь, вновь обретённую нами Россию, очищенную покаянием, прозревшую, обратившуюся ко Христу и в обращении этом возродившуюся в славе и крепости своей. |
