Заслуженному артисту России 17 октября исполнится 70, полвека из них он на сцене. Окончив Кишинёвский институт искусств, работал в Тираспольском русском драмтеатре, а также в Московском театре полифонической драмы под руководством Г. Юденича. В театре «Сфера» служит с апреля 1989-го, на счету актёра более двадцати работ, в том числе, главные роли в спектаклях «Старший сын», «Затейник», «Без вины виноватые», «Вишневый сад», «Дачники», «Лес». Его работа отмечена театральной премией имени А.Д. Попова и дипломом Международного театрального фестиваля «Золотой Витязь».

– Александр Александрович, вы много играли Островского, скажите, время вносит что-то новое в звучание пьес нашего Шекспира?

– Величие этого художника в том и заключается, что всё, о чём он писал, настолько касается человека, его судьбы, столкновения мировоззрений, что это – на все времена. Ценность Островского в том, что через его пьесы ощущаешь их связь: человек с его любовью-ненавистью, достоинством-предательством у него остаётся, прежде всего, человеком.

Лично я всегда долго осмысливал, что же играть в персонаже. И старался играть его правду, которая у каждого человека своя. Старый чиновник Юсов из «Доходного места», казалось бы, низкий человек, лишённый чести и достоинства, просто – мерзавец, а, послушай его, так цены ему нет. Когда его спрашивают: «Что ж вы себя так ведёте?», он отвечает: «Когда подступает катастрофа, и выясняется, что сейчас всё рухнет, кто за меня поднимет моих детей?». И ты начинаешь понимать его правду: он попал в мир, который был создан без него, и не в состоянии изменить обстоятельства, но он должен выжить в этом мире, чтобы создать дом и вырастить детей, ведь он мужчина, хозяин. Я старался говорить о Юсове с этой точки зрения, с определённой долей иронии, конечно, давая понять, что не все средства хороши, и хотя всегда есть выбор, ведут люди себя по-разному, потому что не обладают равными возможностями, волей и умом.

Знаете, у Островского не может быть любимых персонажей, они все хороши и очень разные. А вообще, ставить Островского можно бесконечно, его пьесы не надо приспосабливать ко времени. Как порой делают в иных театрах. Вот, скажем, если задаться вопросом, о чём шекспировский «Гамлет», и зацепиться за одну реплику – «Не пей вина, Гертруда», то можно сказать, что она против пьянства и, значит, центром постановки сделать борьбу с алкоголизмом. Абсурд? Абсурд. Безобразие? Безобразие. Но ставят же, хоть ты тресни!

– Островский очень любил актёров, старался улучшить их положение, посвящал им пьесы, скажите, вам нравится, как он описывает вас, актеров, в пьесе «Без вины виноватые»?

– Александр Николаевич не говорит про нас неправду, и пьеса «Без вины виноватые» нам всем очень близка. Кого не тронет история о том, как мать и сын нашли друг друга, и где в финале звучит реплика: «Он станет хорошим актёром, он возьмёт мою фамилию, она ничем не хуже других», утверждающая, что у актёрского дела есть перспективы, а перед этим звучит тост за «всех служителей искусства без чинов и званий»? Серьёзная дань людям нашей профессии, к которым Островский относился с большим сочувствием.

– Пьесу «Без вины виноватые» называют классической мелодрамой, то есть произведением, созданным по определенным канонам. Почему же российские сериалы, которые снимают в основном в жанре мелодрам, невозможно смотреть?

– Потому что редко в каких из них проблема затрагивается с той глубиной, с какой ставит её Островский в «Без вины виноватых». Актёры в сериалах, как правило, играют пустое место, то есть не играют ничего: ходят, произносят слова о том, что якобы происходит, а на самом деле не происходит ничего. Мелодрама – это страсть, и её надо играть, а не изображать. У Островского люди сцепляются по-настоящему, вспомните объяснение депутата Мурова с актрисой Кручининой, большой его любовью в прошлом: «У меня скоро выборы, не надо со мной ссориться, у меня сильная партия, вам это будет невыгодно!» – это же наш день! На что Кручинина отвечает: «Вы сделали мне столько зла, что я вас не боюсь, знаю, что вы беспощадны, но я пойду до конца!». Желание матери найти своего ребёнка, понять его судьбу и восстановиться в правах сильнее страха и расчёта, эта мелодрама написана на грани трагедии и без эмоционального наполнения здесь никак. Вот и в сериалах должно быть так.

– А не задавали ли вам вопроса, почему Островский так наивно написал финал: всем давно очевидно, что Гриша Незнамов – сын Кручининой, а она всё никак не может его «узнать»?

 – Вот мы и добрались до самого важного: о том, «что» происходит, публика, действительно, догадывается, но «как» происходит – это и отличает постановки и фильмы по Островскому от нынешних сериалов. В сериалах – «никак», потому что там решать нечего, в них ничего не происходит, вы правы. У Островского уже в начале понятно, что будет в конце, не будем наивны, но дорога к этому у всех непроста – и, в первую очередь, у Кручининой и у Мурова. У Островского и театр, и актёры настоящие, и если он пишет о зависти провинциальной артистки к большой актрисе – в этом есть правда, и сыграть эту зависть можно по-разному. В фильме «Без вины виноватые» артистка играет пустышку, злобную мещанку с рынка, а если вдуматься, Коринкина – ведущая актриса губернского театра, значит, она не бездарна, её просто задело, что Кручинина после гастролей уедет в новую интересную жизнь, а она останется здесь.

– И, представьте, люди плачут…

– Любовь и сентиментальность обязательны для мелодрамы. Мне кажется, в постановке «Лес» мы многое потеряли, не угадав, что главное в этой комедии – судьба Аксюши, дальней родственницы помещицы Гурмыжской, и Петра, сына купца Восмибратова. Именно их любовь и породила этот кошмар, когда люди, как волки, пошли рвать друг друга…

– Вы 33 года служите в театре «Сфера», 24 года проработали с его основательницей Екатериной Еланской, как актёрами переживались на практике её принципы «Живого театра»?

– Непросто. Екатерина Ильинична считала, что, если у тебя на сцене температура была не 40, роль провалена. Когда нужно было чего-то добиться от актёра, она была беспощадна, бесконечными повторами могла довести до истерики. «Я уже сыграл, как вы просите, – говорил актёр. – «Нет, ты играешь, как тебе удобно, а я прошу сыграть, как надо мне». И вот сидят двадцать человек, а двое репетируют три часа, доходя до неистовства, и в какой-то момент в актёре происходил прорыв, как говорят, вода камень точит, и всё становилось ясно – и этому человеку, и всем остальным. В реализации «Живого театра» «верю-не верю», как в портальном театре, не считалось, здесь всё было на уровне: «Мне не интересно то, что вы предлагаете, на эту тему я разговаривать не хочу, и прошу вас сыграть то, ради чего я написала инсценировку и ставлю пьесу». При этом Екатерина Ильинична была женщиной прекрасно воспитанной, с юмором, она выросла в театральной семье.

– Пишут, что на спектаклях Еланской возникала некая магия…

– Это зависело от того, насколько удавалось вовлечь в диалог зрителей, а не просто им что-то показывать. В этом случае начиналось совпадение энергетик – ты говорил, и по тишине в зрительном зале чувствовал, о чём думают зрители. А раз думали, значит, участвовали, и в них что-то происходило, и тогда ты делал шаг дальше, давая понять им, какой ход хочешь сделать, и сразу чувствовал, что тебя просили «погодить», так мы и общались на уровне волн на протяжении спектакля.

– Скажите, а чем был примечателен нашумевший спектакль «В лесах и на горах», потрясавший всех, где вы играли Потапа Чепурина, купца-домостроевца?

– Эта эпическая история была написана чиновником высокого ранга Мельниковым-Печерским, посланным уничтожать старообрядчество. И этот талантливый человек так разбросал по всем четырём томам живых персонажей, что читать было чрезвычайно интересно. А Екатерина Ильинична задумала представить историю на сцене, но когда показала инсценировку своему мужу Виктору Коршунову, режиссёру Малого театра, он сказал: «Катя, ты сошла с ума!». Тем не менее она начала работать, и, придя на репетицию, Виктор Иванович согласился: «Действительно, что-то получается».

А получилась история о большой любви, которая проявлялась во всем – в отношениях отцов и детей, в любви к Богу, в плотской, жертвенной любви, и всегда это было страдание во имя и ради любви. Игралось всё это разными путями, но, чтобы ни говорили, всегда было про одно – про великую способность и желание русских людей любить, про их искренность, которая делала их, с одной стороны, великими и могучими, а, с другой –абсолютно беззащитными.

– «Сфера» специализируется на постановках классики. А чего никогда не допустят здесь при ее воплощении на сцене?

– Опошления не допустят, ни под каким видом! Вот говорят, мол, пьеса «Вишневый сад» написана в начале XX века, а мы живем в XXI, стало быть, и наполнение образов должно быть иным, а я скажу вам, что надо просто уметь читать классику и ставить именно по ней. Не надо стараться делать из Гаева гомосексуалиста, а из Раневской проститутку, а то как повеяло у нас нетрадиционалами, так давайте подключим сюда Гаева и накрутим такое, чего там по определению быть не могло. Классику нельзя ставить, «как я хочу», для этого есть другие пьесы. Имеете великую идею, напишите свою пьесу и поставьте, а мы придём и оценим.

«Осовремениванием» же классики, как правило, занимаются малоодарённые люди, которых не тому учили, этот театр сумасшедших описан ещё у Ильфа и Петрова: «В момент наивысшего томления расположившиеся на корме Галкин, Палкин, Малкин, Чалкин и Залкинд ударили в свои аптекарские и пивные принадлежности. Они репетировали...». Таким постановщикам неинтересно разбираться в живом человеке: вот если его на уши поставить…

Это люди, которые получили прозападное образование, и говорить здесь нужно о проблеме столкновения цивилизаций, а не культуры, потому что налицо попытка всё упростить, убрать человека, а нет человека – нет проблемы. Такое направление, увы, популярно, особенно среди необразованных людей, сиюминутно и приносит больше денег.

– За роль Сарафанова в «Старшем сыне» вы получили диплом «Золотого Витязя», эту постановку Александра Коршунова в «Сфере» (2016) от первого сценического воплощения пьесы отделяет почти полвека, что для вас было самым важным в герое?

– Необходимость связи детей и родителей в мире, который в шестидесятые уже стал разрушаться. И всё равно мы страдали меньше, чем европейцы, где ребенок в 16 лет уходит из дома, и родители с удовольствием дают ему пинка: «Чтоб глаза мои тебя не видели». В России люди жили семьями, на одном сундуке пять голов, но в доме сохранялась человеческая теплота, и фраза – «Мы за вас горой, а вы за нас стеной» была реальностью. В детях люди видели воплощение своих несбывшихся желаний, вкладывали в их воспитание много сил и, конечно, рассчитывали на их уважение и любовь. «Почитай родителей своих» – этот постулат был законом жизни.

Сарафанов, человек со страшной военной судьбой, один воспитал двух детей. Все знают, как мы жили после войны, я родился семь лет спустя, пожил все шестидесятые и помню, как вставал в половине восьмого утра и стоял в очереди за хлебом. Так что хорошо понимаю, что пришлось испытать моему герою, и он ведь не спился, хотя пьёт по ночам, потому что это единственное, что позволяет ему сохранить силы. Он привык терпеть все ради детей, и когда слышит, что он им не нужен, ему становится обидно до слёз. А Бусыгин вырос на улице, жил без отца и не верит в него. Но Сарафанова он понимает и ценит его способность верить в людей.

– Современен ли для вас образ Сарафанова?

– Безусловно. В любой момент, в любом проявлении. У меня самого сын, и мне стоило немалых трудов, чтобы приучить его к чтению: чтобы книги читал, а не в компьютер пялился. Слава богу, удалось! Сделать это было очень трудно, они же ускользают, прячутся в «тину», ныряют. Научились жить, соблюдая с нами ровные отношения, когда вроде как прицепиться не к чему, а, на самом деле, ведут себя, как хотят.

– Как, по-вашему, – каковы тенденции, куда идёт русский театр?

– Порой просто ужасаюсь: не прошли ли мы точку невозврата, потому что так долго нас не тому учили, что уже не важно, кто прав, кто виноват, а важно то, что в результате имеем совсем не РУССКИЙ театр! В русском театре всегда было движение от души к душе, а у нас теперь искусство для глаз. Сравнил бы с выставкой Врубеля – для ума, для эмоций, но только не для души. Вот Островский всегда писал про живого русского человека, хорошие пьесы про современников писали Розов, Вампилов, Володин, и я верю, что интерес к человеку возобладает, и искусство театра перейдет от уровня полоскания грязного белья в область духовной жизни. Мой расчёт на то, что этот интерес вернет художников к театру, который у нас был.

Беседу вела Нина Катаева