Видишь старенькую учительницу, которая, сгорбившись, проходит мимо школы, где проработала полвека, подняла несколько поколений учеников. Глаза учитель на школу старается не поднимать – всё больше смотрит в землю. «Оптимизирована» сельская школа. Разорена. Зияющие пустые окна. Заросли кустарника перед крыльцом, где, помнится, и «линейки» проходили, и выпускные, и веселые перемены с играми. Больно. Нет больше учеников, и дело не в войне, а в безудержном переселении из «неперспективных» сел и деревень в город...

Оживает Усть-Печеньга, как и многие русские сёла, только летом: отпускники, дачники, бывшие жители увеличивают население в несколько раз. Вновь можно услышать детский смех, обсудить со взрослыми житьё-бытьё, дать пару советов насчет рыбалки или огорода. Часто, да что «часто» – почти всегда! – услышать благодарность в свой адрес от учеников, которых всех помнишь по имени: приехали вот из своих мегаполисов. Стесняясь своей оторванности от настоящей-то жизни, рассказывают о себе, детях, внуках – взрослые дядьки ведут себя так, будто ты их к доске вызвал, а они «домашку» не сделали. «Что ж, – вздыхает старенькая учительница. – Всё путём. Увидимся в храме тогда». Кто-то смотрит с непониманием: мол, совсем старушка – в религию подалась; кто-то отнекивается, ссылаясь на занятость (огород, лес, рыбалка, дети); а кто и вправду приходит. Может быть, впервые за всю жизнь.

Оказывается, родное село может открыть много чего нового, чего и не знал никогда. Или – Кого не знал. Кто всерьез задумывается, потом храм не оставляет – что местный, Покровский, что там, у себя, в городе. Но Покровский всё равно как-то ближе. Не «перспективный», конечно. Зато не «оптимизированный».

Община здесь, хоть и небольшая, но крепкая. Чего-чего, а городской беды, когда прихожане одной церкви годами могут не знать друг друга, хотя стоят рядом на службе, здесь нет в принципе: любой новичок, хочет он этого или нет, известен сразу со всей своей биографией – ГРУ позавидует. От людей на деревне не спрятаться, это да. Но забота о родном храме, а он действительно очень быстро становится таковым, помогает избежать всевозможных сплетен-пересудов. Положим, нужно обеспечить приходской дом и сам храм дровами – тут не до сплетен: мужчины колют, пилят, складывают огромные поленницы. То же с благоустройством, косьбой, покраской: все вместе работают. Не говорю уже о трапезе после службы: каждый старается что-то свое принести, чем-нибудь своих порадовать. Или гостей, которых с каждым годом всё больше.

С одной стороны, плохо, что здесь редко служится Литургия: священнику нужно быть в церкви в селе, где он живет, а это в полсотне верст. И если он едет служить в Усть-Печеньгу, то, следовательно, другое село остается без службы. Жатвы много, а делателей мало. С другой же стороны, по моим наблюдениям, здесь есть и хорошее: во-первых, служат сами – читают каноны, акафисты, утренние и вечерние молитвы, обедницу – то есть богослужение становится привычным, естественным делом: «Как это – храм есть, а молитвы в нем нет? Непорядок!». Во-вторых, если ты ежедневно говоришь на церковнославянском языке, он действительно становится родным, уходит это отчуждение: мол, «там всё непонятно». Как это непонятно, если все мы на нем прямо тут говорим? Если какое слово разобрать – вот тебе пожалуйста приходская библиотека, давай вместе посмотрим, интересно же. В-третьих, Литургия здесь – это действительно событие, а не очередная служба, которую можно пропустить, потому что завтра тоже будут служить. Нет, тут всё иначе: ты готовишься, как-то подтягиваешься внутренне, сосредотачиваешься. Только здесь, кстати, я понял, как это могло быть: в годы советских гонений, когда церковь была одна на несколько сотен километров, сюда, в Усть-Печеньгу, люди на службу ходили пешком. 30-50 верст пешком к всенощной – переночевать, быть на Литургии, причаститься – и тем же путем обратно, чтобы на работу в понедельник успеть. И ничего, никаким особым подвигом это не считалось: «Так надо дак!». Предложи это мне сегодня…

А еще здесь нет мобильной связи и телевизора. Сигнал поймаешь только, поднявшись на колокольню, но зачем он тебе сдался, если открываются такие виды на Сухону. Ты не отдыхаешь – ты освобождаешься от мобильной зависимости.

Кстати, сложно: оказаться вдруг с самим собой наедине, без постоянного заглатывания новостей, пережевывания панических слухов. Книги вместо телевизора. Мысли вместо долбёжки скандалами «звёзд». Тихая рыбалка вместо очередного конца света. Нелегко, признаюсь.

Сейчас Усть-Печеньга снова опустела – глубокая осень. Действительно, больно смотреть на убитую школу, на прочие следы очередного разорения русской деревни. Но, как сказала та старенькая учительница из Покровского храма, «не в первый раз Мамай прошел: даст Бог, прогоним. Нам бы только церковь не забывать. Унывать Бог не велит. А работать – велит. И молиться».

Я далёк от того, чтобы впадать в идиллические настроения – видя нашу деревню, легко представляю себе времена Смуты. Но надежды на возрождение, как это ни странно, не теряю. А видя своими глазами, как люди собираются на молитву в храм, заботясь о нём, друг о друге, верю: Бог управит. Не может быть такого, чтобы Христос оставил, если люди без Него жизни не мыслят.