В ноябре 1918 года Верховный правитель России А.В. Колчак принял у себя рядового Егерского батальона Ставки Верховного Главнокомандующего Георгия Маслова. 24-летний поэт пришёл на аудиенцию адмирала с необычной просьбой. Маслов работал над романом об Авроре Шернваль, чья судьба была связана с Нижним Тагилом, и желал поехать в командировку в этот город. «…Вчера был принят Александром Васильевичем и честно рассказал ему об истинных причинах своей просьбы, - сообщал Георгий в письме своему другу Юрию Тынянову. - Немного подумав, Верховный сказал: «Что ж, поезжайте. Задуманное вами достойно всяческих похвал, и я понимаю, что, то, о чём вы просите, необходимо вам, как художнику». Таким чудесным образом и решился мой вопрос с поездкой в Нижнетагильский завод».

На поездку Маслов потратил порядка полутора месяцев. В очередном письме Тынянову от сообщал об ее итогах:  «…В Нижнетагильске встречался с людьми, судьба которых была связана с судьбой моей героини. Масса впечатлений, а для заметок не хватило двух блокнотов. В скором времени поеду туда опять – готовить визит Верховного – и думаю, мне удастся выкроить немного времени для работы над романом…»

Когда-то в лавке букиниста на Литейном юный восторженный пушкинист Юра Маслов увидел портрет прекрасной дамы, поразивший его, как князя Мышкина – портрет Настасьи Филипповны.

      Но не с седыми волосами

      Ты появилась предо мной,

      В обыкновенной чёрной раме,

      В соседстве с милой стариной.

      Я не забуду наши встречи,

      Кудрей крутые завитки,

      И беломраморные плечи,

      И взгляд, исполненный тоски.

      И под глазами роковыми,

      Нежданной песнею горя,

      Твержу пленительное имя,

      Сияющее как заря.

На хосте была запечатлена Аврора Шернваль, которую Баратынский называл «соименницей зари», которой посвящали стихи Вяземский и другие поэты пушкинской поры. Первым мужем Авроры был граф Павел Демидов. Через четыре года она овдовела и вышла замуж за сына Н.М. Карамзина Андрея. Супруги были счастливы восемь лет, но в мае 1854 года подполковник Карамзин, неверно рассчитав силы, во главе кавалерийского отряда вступил в бой с турками, имевшими значительное численное превосходство. Погиб и сам Карамзин, и весь его отряд.

Одна любовь его отрада.

Но офицеру выше долг.

Окончен отпуск. Ехать надо.

Границу переходит полк.

Какую огненную муку

Ему губами ты вожгла,

Когда на страшную разлуку

Судьба супруга обрекла.

Утихло, наконец, волненье,

Настал отчаянья покой.

И ты прочла без удивленья:

"Андрей скончался, как герой".

Оставшись одна, Аврора занялась приведением в порядок хозяйственных дел. Не доверяя управляющим, она отправилась в Нижний Тагил, где её сперва встретили насмешливо. Однако, петербургская красавица обладала отменной деловой хваткой и быстро разобралась с финансовым положением наследства первого мужа. А, разобравшись, взялась за устроение жизни рабочих. Она построила  богадельню, родильный дом, несколько школ и сиротский приют, а также организовал фонд помощи пострадавшим от несчастных случаев на производстве и их семьям. «Заря Карловна», как называли её рабочие, писала сестре: «Мое пребывание на Урале дало жизни содержание и смысл, так как появилась возможность делать добро и утешать несчастных. Я почувствовала пользу от своего существования».

Этой своей давно почившей музе Георгий Маслов был верен до смерти. Кроме романа, он посвятил ей поэму «Аврора», на которой продолжал работать до последнего часа. «Отчетливая (до линий историко-литературного реферата) композиция; традиционные, богатые архаическим весом эпитеты; сжатость поэтических формул и переходов; тонкая эротика, воскрешающая полухолодную эротику Баратынского, — черты эти довольно точно возобновляют красивую традицию… - писал о поэме друга Тынянов. - Оживят ли его стихи эту старинную жизнь? Дадут ли они его собственный образ, образ поэта, любящего умершие формы? Ведь линия красивой традиции, которую оживляет Маслов, — сама умерла в наши дни.
Во всяком случае у стихов есть то преимущество перед людьми, что они оживают, — и не однажды».

В свою очередь Лев Арнольдов, бывший начальник отделения в департаменте по делам печати Временного Всероссийского правительства в Омске, отмечал: «Юноша-поэт Георгий Маслов зажег в русской поэзии «Авророй» такой яркий, слепяще-белый сноп лучей неподдельного вдохновенья, что имя его не должно быть забыто…»

Георгий Владимирович Маслов происходил из небогатой дворянской семьи. Его отец, служил подпоручиком резервного батальона в Моршанске. Вскоре после рождения сына он был переведен в Абдулинское волостное земство Бугурусланского уезда. Здесь офицер вышел в отставку и служил уже по статской линии: сперва земским начальником, а позже банковским клерком. Мать Георгия, Любовь Николаевна, происходившая из семьи прибалтийских книготорговцев, была дальней родственницей Зинаиды Гиппиус. О своем племяннике знаменитая тётка скажет после его смерти: «Вспоминаю молодого Георгия Маслова (его книжка тоже передо мною). По каким Багдадам странствовала бы теперь его муза, не погибни в Сибири этот чистый стихотворец, нежный любовник родины, ее истории, ее речи? Может быть, и хорошо, что он погиб».

Следуя по пятам отцовской службы, Юра начал обучение в гимназии Самары, а заканчивал гимназический курс уже в Симбирске. В характеристике, выданной ему при переводе, сообщалось: «Ученик 3-го класса Маслов в мае 1908 г. переведён в 4-й класс с наградой 1 степени. Был поведения отличного, к своим обязанностям относился добросовестно. С товарищами был дружен, к старшим и начальству относился с должным уважением. Способный, прилежный, интересующийся изучаемыми предметами и любящий приватное чтение книг, Георгий Маслов был примерным и желательным для гимназии учеником».

Сибирскую гимназию поэт окончил с серебряной медалью и поступил на славяно-русское отделение историко-филологического факультета Петербургского университета в 1913 г. В столице он вскоре становится заметной фигурой в среде пушкинистов. Профессор С.А. Венгеров, организатор Пушкинского семинария, вспоминал: «Осенью 1915 г. оканчивающие курс пушкинисты, желая продолжать товарищеское научное общение и после оставления университета, пришли к мысли основать историко-литературный кружок, посвященный как изучению Пушкина, так и вообще литературы XIX века, а также вопросам теории литературы. Пушкинский кружок в течение начальных полутора лет своей деятельности устроил целых 22 заседания. К сожалению, с осени 1917 г. неудобства вечернего трамвайного движения приостановили деятельность кружка».

В те годы Маслов был ещё мало известен, как литератор, но уже вращался в кругу знаменитых столичных поэтов. Гиппиус, Гумилев, Оцуп, Рейснер, Вс. Рождественский – все они были первыми читателями и ценителями стихов Георгия, которые он читал в литературных салонах. «…Мы слушаем Георгия Маслова, автора поэмы „Аврора“, - вспоминал Всеволод Рождественский. 0 Он стоит у стены, высокий, несколько сутулый, с насмешливым заостренным лицом, еще не успевшим потерять летний симбирский загар. Прямые, закинутые назад волосы придают ему подлинно поэтический вид. Под распахнутой тужуркой – синяя, расстегнутая на две пуговицы косоворотка. Вытянув руку, слегка покачиваясь и глядя куда-то в закат над Невою, он мерным, несколько монотонным голосом, то ускоряя, то замедляя темп, читает стихи, в которых много молодой страстности, мифологических образов, обращений к поэтам классической поры.
Маслов в пушкинской эпохе чувствовал себя как дома и весь загорался, как только заходила речь о декабристах, о „классиках“ и „романтиках“, о людях 30–40-х годов XIX века...»

О пушкинианстве своего друга свидетельствует и Тынянов: «Я помню Маслова по Пушкинскому семинарию Петербургского университета. Здесь он сразу и безмерно полюбил Пушкина, и хотя занимался по преимуществу изучением пушкинского стиха, но, казалось, и жил только Пушкиным, и недалек был от чувственного обмана: увидеть на площади или у набережной его самого. Дельвиг и Баратынский тоже стали для него ощутимы до физического чувства их стихов. Маслов жил почти реально в Петербурге 20-х годов. Он был провинциалом, но вне Петербурга он немыслим, он настоящий петербургский поэт…» Тянынов ставил Маслову в заслугу возвращение к традициям пушкинской поэзии: «В те времена пушкинский стих на фоне символистов приобретал новые, неведомые раньше, тона. Словесная ясность пушкинского стиха-плана, стиха-программы на фоне насыщенного, обремененного нового стиха получала значение сложной простоты».

Первый сборник поэта, вышедший в 1918 году, был одобрительно принят Гумилевым: «Георгий Маслов уже выработал себе стих твердый и в то же время подвижный; подход к темам определенный и достаточно их исчерпывающий».

На пушкинских собраниях Георгий познакомился с также увлеченной Пушкиным поэтессой Еленой Тагер. Правда, студентка Бестужевских курсов, увы, увлекалась не одной лишь поэзией. Она была членом партии эсеров, и потому вскоре после февральской революции полные энтузиазма супруги, обвенчавшиеся за год до этого в университетской церкви, отправились организовывать выборы в Учредительное собрание в родном для Маслова Симбирске. Поэт не успел сдать несколько экзаменов для окончания Университета. Он уже писал кандидатское сочинение о стихах Пушкина, но эта работа так и не была закончена. Помешали война и революция. Из-за нехватки офицеров на фронте студенты попадали под досрочный выпуск с переводом на ускоренные офицерские курсы в военные училища. Георгий, сын офицера, готов был отправиться на фронт, но училище он также не закончил – теперь из-за большевистского переворота. Георгий был в числе последних защитников Империи – юнкеров, которые в октябре 17-го попытались встать на пути у красного вала. Самым ярким воспоминанием тех дней стал для Маслова некий фельдфебель-садист, который во главе карательного отряда с каким-то сладострастным упоением уничтожал восставших юношей… Через два года тот же фельдфебель, только уже в куда более высоком чине, вступит в оставленный армией Колчака Омск. Тогда Георгий узнает его имя – Михаил Тухачевский, будущий палач тамбовских крестьян, «гвардейский иуда»…

На выборах в Симбирске победили эсеры, но это уже не играло роли. Страна всё глубже погружалась в пучину гражданской войны. С приходом большевиков Маслов, вступивший в отряд полковника Каппеля и активно участвовавший в его формировании, должен был покинуть родной город. Каппелевцем предстоял тяжёлый и героический переход в Сибирь. Родители Георгия также не рискнули остаться на милость победителей и уплыли в Самару. А, вот, Елена, находившаяся на последнем месяце беременности, бежать уже не могла и осталась вместе с матерью в Симбирске. 2 декабря 1918 года она родина дочку, названную Авророй. Из Омска она получила лишь одно полное нежности письмо: «Мне не хватает тебя… Новое в моей жизни – я стал писателем: много пишу и печатаю и обо мне много пишут, но мне всего этого мало, я хочу тебя и ребенка…хоть бы знать, кто у нас, сын или дочь? Если родился сын, воспитай его поэтом; если дочь – пусть будет похожа на тебя». Ни жены, ни дочери поэт уже не увидит…

В Омске, называемым им «приютом благородных муз», Маслов продолжил службу, вступив рядовым в армию Колчака. Адмирал, не желавший рисковать талантливым поэтом на передовой, определил его в Егерский батальон. Кроме того, по ряду данных, Георгий подвизался по «политической части», занимаясь организации пропаганды в особом отделе.

Но службой пребывание в сибирской столице не исчерпывалось. Поэт называл декабристом, заброшенным в Сибирь, и стремился собирать вокруг себя единомышленников. Он организовал литературно-художественный кружок, о котором Лев Арнольдов вспоминал: «Державный Омск не только выдерживал натиск красной бури, не только готовил поход на Москву и добивался от держав признания законным правительством России, не только кипел в котле политических интриг, но находил и людей, и время для занятия поэзией или, вернее, отдыха в поэзии от страшного напряжения нервов, неизбежного, когда ведется братоубийственная война. Собирались в Омске поэты и писатели зимою 1918–19 гг. где-то на Гасфортовском переулке, в одной из канцелярий в комнате, хотя и просторной, но очень неуютной. Все были скромно, более чем скромно, одеты – неизбежный френч гражданской войны, одинаковый по сю и по ту сторону фронта, галифэ или даже просто обыкновенные брюки и сапоги, на плечах многих поэтов погоны, офицерские или вольноопределяющихся».

Этот кружок называли «Единая Россия» или «Зеленая лампа» - по имени кружка, который в предреволюционные годы в Царском Селе Маслов создал по примеру знаменитого литературно-театрального общества пушкинской поры.

По свидетельству Арнольдова, Маслов был самым талантливым из участников кружка: «Прирождённый мастер стиха, нежно и трепетно влюблённый в тридцатые годы прошлого века, он был бы украшением всероссийского литературного Пантеона, если бы не кровавая революция, не знавший пощады сыпняк. Парнасец и пластик, Георгий Маслов вдохновенно собирал мёд с цветов русской поэзии. Юноша с едва пробивающимся пухом на верхней губе, он был уже не “начинающим” и “подающим надежды”, а законченным мастером».

Жил при этом мастер в нищенской полуподвальной каморке на Каинской улице. Поэт Леонид Мартынов, в ту пору ещё подросток, был буквально покорен личностью Маслова и пронес его образ через всю жизнь: «Это был не свой брат – гимназист. Не подросток, не мальчик. Конечно, это был молодой человек, но мне, четырнадцатилетнему, он, естественно, показался более чем взрослым. Он был высокого роста, с задранной головой и острым носом. Одет он был в военную форму, но без погон. На голове была английская фуражка». Своему старшему другу Мартынов посвятил поэму, в которой есть такие строки: «Когда же пред приходом красных / Настала мгла метельных дней, (вариант из черновика – Сгустилась мгла метельных дней) / Ко мне пришел Георгий Маслов / Сказать о гибели своей. / Он говорил: культура гибнет, / На всем кровавая печать… / Он говорил: зараза липнет, / И нужно дальше убегать!»

Когда большевики уже прорвали фронт, и положение белой столицы сделалось безнадежным, Леонид «прямо сказал ему, что фронт,  как известно,  уже на Тоболе, все знают, что разговоры о взятии Москвы – вздор и как бы ему, Георгию Маслову не пришлось задуматься о том, чтоб его кто-нибудь спасал… Он ответил, что именно теперь было бы для него  бесчестьем спрятаться в нору и замолчать».

В ту пору Георгий писал поэтическую хронику с символическим названием «Кольцо», в котором отразил тот кошмар, в котором существовала раздираемая на части, гибнущая Россия.

      1

      Приятны были наши споры,

      Но странный им настал конец,

      Когда они сошли с «Авроры» –

      Громить покинутый дворец...

      Оставлена родной страною,

      Погибла кучка храбрецов.

      За Петербургом и Москвою

      Пал окровавленный Ростов!

      Пора понять – права лишь сила.

      Так не сильна в кольце стальном

      Хихикающая горилла –

      За председательским столом!

      2

      Великолепные палаццо –

      Теперь воров ночлежный дом.

      О да, им можно посмеяться

      И робость одолеть вином.

      Оркестр неистовствует бальный,

      Шампанскому потерян счет.

      И дремлет в полутемной спальной

      Тряпьем прикрытый пулемет.

      Они справляют пир бесовский,

      В крови лаская красных дам,

      И заключают в Брест-Литовске

      Похабный мир на страх врагам...

      3

      Кому судить кровавый опыт

      Сулящих рай в кольце штыков?

      Хватает голоса на шепот

      У митинговых крикунов.

      Кто были горячи и юны,

      Могилы обрели себе!

      Из-за границы шлют трибуны

      Неустрашимый зов к борьбе!

      Но нам нет времени, иная

      У нас, веселая борьба –

      Бродяги, в ожиданье рая,

      Громят спиртные погреба.

Георгий Маслов нашёл свою Аврору, Белую Даму в Сибирском Ледяном походе. 25-летнего поэта сразил тиф, и он скончался на каком-то промерзлом полустанке в районе Красноярска. Могила его неизвестна. Ужас последнего исхода он успел передать в поэме «Путь во мраке»:

Тянутся лентой деревья,

Морем уходят снега.

Грустные наши кочевья

Кончат винтовки врага

Или сыпные бациллы,

Или надтреснутый лед...

Вьюга зароет могилы

И панихиды споет.

Будет напев ее нежен,

Мягкой – сугробная грудь.

Слишком уж был безнадежен

Тысячеверстный наш путь.

Где поспокойней и глуше,

Где не услышишь копыт,

Наши усталые души

Сладостный сон осенит.

Друзья Георгия, В. Туруновский и Вера Кремкова, сумели доставить его вдове рукописи и обручальное кольцо. В 1922 г. Елену выслали из Симбирска в Архангельск за работу в Комитете помощи голодающим. Годом позже она опубликовала призыв: «В ближайшем будущем я приступаю к изданию литературного наследства моего мужа Георгия Владимировича Маслова (лирический поэт, хорошо известный читательским кругам Сибири, автор поэмы „Аврора” и мн. др.). I том, подготовляемый мною к печати, включает лирику, поэму и пьесы; он выйдет в г. Архангельске осенью текущего года». Вдова просила «всех, кто хранит у себя какие-либо материалы, касающиеся литературной деятельности моего мужа, — предоставить их мне для ознакомления в интересах полноты издания»). Разумеется, проект издания книги так и не был осуществлен.

Следующая попытка восстановить память мужа была предпринята Еленой в 1934 году. Она привезла Тынянову для рецензии рукопись того самого романа, посвящённого Авроре Шернваль. «Рукопись не имела названия, некоторые листы были перепутаны, а некоторые потрачены водой, — писал Тынянов в дневнике. — Я попросил оставить эту рукопись для ознакомления хотя бы на пару недель. Она согласилась, но оставила лишь часть, сославшись на то, что обещала показать рукопись ещё кое-кому из Союза [писателей] … …всё, что я успел прочесть, убеждает меня в том, что в лице Георгия [Маслова] мы потеряли прекрасного писателя…». Роман в итоге был безвозвратно утерян.

В 1937 году Тагер постигла тяжелейшая утрата – скончалась от гнойного воспаления Аврора. А ещё через год Елена была репрессирована по т. н. писательскому делу (Н. Заболоцкого и др.) и осуждена на 10 лет лагерей. Тюрьмы, пересылки, Колыма… Она вынесла всё и в 1954 году вернулась в Ленинград, где продолжила собственную литературную деятельность и борьбу за возвращение наследия Маслова. Умерла она 10 лет спустя во сне, на 44 года пережив мужа. Анна Ахматова называла её «той, чьим стихам я предрекаю долгую жизнь».

Ну, правильно! Хватит с вас этой возни.
Да хватит и с нас, терпеливых,
И ваших плакатов крикливой мазни,
И книжек типически лживых.

Не выручил случай и Бог нас не спас
От мук незаслуженной кары...
А вы безмятежно делили без нас
Квартиры, листаж, гонорары.

Мы слышали ваш благородный смешок...
Амнистии мы не просили.
Мы наших товарищей клали в мешок
И молча под сопки носили.

Задача для вас оказалась легка:
Дождавшись условного знака,
Добить Мандельштама, предать Пильняка
И слопать живьем Пастернака.

Но вам, подписавшим кровавый контракт,
В веках не дано отразиться,
А мы уцелели. Мы живы. Мы факт.
И с нами придется возиться.

Русская Стратегия