«Я хорошо помню момент нашей первой встречи. Передо мной стоял крошечный карлик синюшно-белого цвета на полусогнутых дрожащих ножках, с трудом державшийся за прутики ворот. Я смотрела на него и не понимала, в чем держится душа. Когда уже дома с Сережи сняли подгузник, то под ним обнаружилось нечто, что приняли за атавизм, думали, что это ему хвостик отрезали, а кончик остался», — вот уже три года длится уголовное дело в Крыму по доведению до истощения двухлетнего малыша, с рождения находившегося в доме ребенка «Елочка».
Уголовное дело по статье 238 ч. 1 УК РФ «Оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности жизни или здоровья» помогла возбудить вице-спикер Госдумы РФ и бывшая уполномоченная по правам ребенка Анна Кузнецова. После чего глава региона Сергей Аксенов лично поручил разобраться с тем, что происходит в этом специализированном сиротском учреждении, единственном таком на весь полуостров.
Многодетная приемная мама Ольга Крамная рассказала, через какие адовы муки им с сыном пришлось пройти, а также попросила через газету обратиться к правоохранительным органам.
«Я не понимаю, почему за столько лет это уголовное дело все еще не доведено до конца и не передано в суд. Его возбудили в октябре 2020 года, три года назад. В прокуратуру и Следственный комитет заявление подавала наш крымский омбудсмен по правам человека. Историю Сережи увидела Анна Юрьевна Кузнецова, и только после этого все сдвинулось с мертвой точки».
После многочисленных проверок потерпевшей признали Ольгу Крамную, представляющую интересы малолетнего Сережи З. В октябре минет три года, как длится это расследование...
* * *
...С Ольгой Крамной мы встретились в Москве, где Сережа лежал на очередной операции в больнице. О том, что с ними произошло за эти годы, женщина рассказывает привычно и даже несколько устало. Она столько раз повторяла то, что случилось, — на пресс-конференциях журналистам, чиновникам, следственным органам, в социальных сетях. Через столько инстанций прошла. Это сильно ощущается, что она буквально выжгла отпущенный ей психологический ресурс. И все же она не сдается. «Ведь речь идет о жизни и без того обездоленных детей, понимаете?»
В республиканском специализированном доме ребенка для детей с поражением центральной нервной системы и нарушением психики в Симферополе сегодня живут около 100 сирот. Не только больные и паллиативные, разные, оставленные родителями сразу после рождения. То есть не самые счастливые на свете.
Около шести килограммов весил двухлетний приемный сын Ольги, когда его забрали из этого учреждения. Обычно столько бывает у грудничков. Рост 74 сантиметра. Голова деформирована.
«Сережа даже не понимал, для чего нужен рот. Так как его кормили через зонд. А чувство голода было настолько постоянным, что для него это было естественным состоянием. Он сам впервые попросил у меня еду только 2,5 года спустя».
«Я с первых дней начала искать помощи через социальные сети тем детям, которые еще остаются за высоким забором. Ведь они находятся в таком же положении, как и мой Сережа. Меня никто не услышал, кроме Кузнецовой. Понятно, что все хотели замолчать проблему и, когда начались проверки, первое, куда приехали — ко мне домой. Мало ли, вдруг я как-то не так детей воспитываю», — рассказывает женщина.
Ольга — эколог по образованию, работала начальником отдела по связям с общественностью. Взять ребенка из детского дома было ее продуманным, взвешенным и выстраданным решением.
Она и не предполагала, что в итоге станет многодетной приемной мамой.
В банке данных детей-сирот женщина увидела Соню, которой на тот момент не исполнилось и двух лет. Выяснилось, что к ней прилагаются еще три брата и две сестры. Старшему — десять, шансов, что для него найдется приемная семья, почти никаких.
Обычно сиблингов не разделяют. Но приглянувшаяся малышка никогда не видела своих близких, она с рождения воспитывалась в государственной системе, в этом случае в интересах ребенка закон позволяет взять из детского дома ее одну. Однако Ольга рискнула забрать сразу всех.
Говорит, что понимала, что дочка повзрослеет и, возможно, захочет узнать судьбу своих единственных родственников. Но вот в каком состоянии она их найдет…
Ольга решила дать равный шанс братьям и сестрам вырасти в условиях обычного, не казенного детства.
Так вместо одного малыша у нее появилось сразу шестеро. Причем разного возраста. Ольга была в шоке от их состояния. «Все дети сложные, у всех задержка психоречевого развития. У старшего умственная отсталость. Он до десяти лет не ходил в школу, не умел разговаривать. Еще один брат оказался на грани того, чтобы ему поставили умственную отсталость, врачи дома ребенка ждали только четырех лет, чтобы оформить диагноз. Двухлетняя Соня была развита на годик. Ходила с поддержкой, не было даже доречевой коммуникации, истощена настолько, что провален живот. Не могла взять яблоко в руку, так как была совершенно не развита мелкая моторика. Истерила, когда у нее забирали тарелку после приема пищи, думала, что мы уносим еду навсегда, не знала, что такое игрушки. И она тоже была из «Елочки», — продолжает Ольга.
Ольга говорит, что была окрылена тем, что у нее получилось собрать всех ребятишек вместе, стать для них мамой. «Я видела, что детьми мало занимались. Но процесс оформления и лечения занял столько сил, что тогда я промолчала. Может быть, это и хорошо, ведь в этом случае мне вряд ли отдали бы Сережу».
О еще одном воспитаннике дома ребенка Ольга узнала в октябре 2019-го. Ровно четыре года назад. Что есть малыш, у которого большая проблема со здоровьем — расщелина неба, поэтому его кормят через зонд больше года.
«Но об операции речь почему-то не идет. Говорят, у нас таким маленьким не делают. Я решила помочь и забрать и этого ребенка домой, я даже нашла клинику и проконсультировалась с хирургом. Оказалось, что подобную операцию сейчас делают в год, еще до появления речи! Мой путь к сыну оказался очень сложным и долгим. В опеке мне сразу отказали, так как посчитали, что седьмой ребенок — лишний. Ведь шестеро проблемных детей у меня уже были».
— Вы рискнули настоять на своем?
— На тот момент я понимала, что если его не забрать, он останется инвалидом. Сейчас я чувствую, что если бы его не забрала, он бы мог не выжить. Он находился в критическом состоянии. Я сказала старшим детям, что мы все должны помочь одному больному мальчику, они согласились. Пять месяцев затем я уговаривала опеку передать мне ребенка, но называлось множество причин, почему этого нельзя сделать. Потом еще пять месяцев — был ковид, и все двери оказались заперты. Хорошо, что о нашей истории узнала уполномоченная по правам человека в Крыму Лариса Опанасюк. Она провела совещание, на котором поставила вопрос о том, что дети не могут быть заложниками коронавируса. Передача сирот в семьи была возобновлена. Получается, она тоже спасла Сережу. Так что морально я была готова ко многому, но не к тому, что в итоге увидела.
МЫ ДУМАЛИ, У НЕГО ХВОСТИК
— Что это было?
— Передо мной стоял маленький карлик синюшно-белого цвета на полусогнутых дрожащих ножках, с трудом державшийся за прутики ворот. Я смотрела на него и не понимала, в чем держится душа. У него были длинные развевающиеся волосы, и я еще подумала, что это странно выглядит, так как в сиротских учреждениях детей обычно стригут коротко. Сережа был тепло одет, несмотря на то, что на дворе стоял август. Мне дали его в руки, и я почувствовала весь ужас происходящего. У меня в детстве была кукла. Ручки, ножки, голова и мягкое резиновое тельце. Сережа был именно такой. Как кукла невесомый. Я схватила его и поскорее ушла, так как боялась, что его заберут и не вернут. Когда дома мы сняли с него подгузник, то увидели под ним нечто выпуклое. Я даже подумала, что это атавизм, что у него был хвостик, который отрезали, а кончик остался. А это оказался воспаленный свищ.
— Вы показали его врачам?
— Я немедленно пошла по больницам. Я была уверена, что дело не в изначальном состоянии здоровья, как меня потом пытались убедить. Дети, за которыми ухаживают и создают условия для роста, так выглядеть не могут. У него был 50% дефицит массы тела. В сущности, он уже практически умирал… Пройдя обследование в частной клинике, обратились в государственную больницу, где его буквально спасали от дистрофии. Он был обезвожен так, что не могли взять кровь из вены. Дистрофия, косоглазие, рахит, что для нашего солнечного юга вообще невероятно, надо совсем не выходить на улицу, чтобы до такого довести. Я очень благодарна тем медикам, которые не побоялись честно описать тогдашнее состояние Сережи в его истории болезни.
Я должна была его кормить восемь раз в день, в том числе три ночью. Ему требовалось выпивать более литра специальной смеси. Я притащила в больницу разные ложечки, приспособления для первого прикорма. Причем было настолько все плохо с желудочно-кишечным трактом, что он, двухлетний ребенок, не мог есть обычную пищу, только для грудничков. За месяц он поправился на килограмм, а через три уже весил девять кг. Но его психоэмоциональное состояние длительное время оставалось как у младенца. Он не понимал речь и не реагировал на нее. Только в семье он наконец узнал, что его зовут Сережа. Игрушек он, как и Соня, никогда не видел. И когда потом сотрудники демонстрировали якобы его любимую игрушку, смотреть на это было смешно. Я сразу почувствовала: то, что происходит, связано не с его генетикой и здоровьем, а с тем местом, откуда я его забрала. Я начала писать через соцсети, подключились общественники…
24 августа, в день рождения дочери, к нам приехала проверка. Искали, что у меня не так. Я знала, что у нас все в порядке, и все равно очень переживала. Если захотеть, то под монастырь ведь можно подвести любую семью. Жалобщиков не любят, но в детском доме оставались другие дети. Я не могла не думать о том, как помочь им.
Комиссия следовала за комиссией. Нас спасла только Кузнецова, которая отправила проверку из Москвы, после этого от нас отстали, и наконец соответствующие службы стали предметно выяснять, как ребенок дошел до такого страшного состояния.
— В доме ребенка содержатся порядка 100 детей. Сережа был такой проблемный единственный?
— Так как несколько моих детей из этого же детского дома, могу точно сказать, что не один. Это большая проблема. До возбуждения нашего уголовного дела никто толком и не проверял, как они там живут.
— Почему расследование длится так долго?
— Я не знаю. На протяжении трех лет я не оставляю тему «Елочки». И те многочисленные проверки, которые там были проведены, в том числе и благодаря мне. Но, увы, никаких существенных изменений не произошло. У меня на руках есть список детей, которые умерли в 2022 году от различных заболеваний. Я считаю, что каждую из этих смертей необходимо расследовать досконально, насколько от естественных причин они произошли, ведь тот же Сережа, с точки зрения их врачей, был паллиативен. Вот фото девочки, оно еще не так давно находилось в банке данных на усыновление, — такая маленькая, а уже ее нет. Необходимо понять, что случилось, насколько она была неизлечима, а не просто отписку прислать из Минздрава. Ее последнее фото я увидела в 2021 году, написала в прокуратуру, в 2022-м ее не стало. Есть имя, фамилия, возраст, можно все уточнить. Почему так произошло? Сережа голодал. А другие? Неравнодушные сотрудники детского дома отправили видео, на котором показывается, как на ужин детям дают кашу, состоящую из воды, окрашенной молоком. После обнародования мной записи порции увеличили. Видят ли эти дети фрукты, овощи, знают ли, что такое салаты? Есть ли у них кусковое мясо, для тех, кто не ест через зонд, а не перетертое, как для грудничков?
ЛЮДИ ИЛИ НЕЛЮДИ
— Не хочется верить, как такое может быть? Ведь не специально же. Ведь у сотрудников есть свои дети, которых они любят, о которых заботятся. Приходят домой из детского дома и целуют своих родных дочек, сыночков, внучат, а утром снова в дом ребенка?
— Я уверена, что в доме ребенка есть и добросовестные работники, которые переживают за дело, которое им поручили, но они ничего не могут изменить. Кто-то не выдерживает и уходит. Кто-то остается и принимает существующие правила. Возможно, некоторые и сами не верят, что социальные сироты с таким прошлым способны развиваться, и просто поставили на них крест. Элементарная психологическая защита — ничего не чувствовать, чтобы никому не сочувствовать. Мне передали анонимное письмо от сотрудников с просьбой о помощи. Они рассказали, что их дом ребенка существует с 1983 года. Он всегда был уютным, настоящим домом для детей, потерявших родителей. Но сейчас сотрудники вынуждены приносить с собой печенье, конфеты, одежду, но куда все девается? Как объяснить ребенку, что ему положена половинка печенья или четвертинка гнилого яблока, пишут люди? Есть проблемы с дорогостоящими медикаментами. Проблемы с оформлением инвалидности. Наблюдается тотальный дефицит расходников вплоть до туалетной бумаги, которую также приносят сотрудники. Написали, что экономят на разовых подгузниках для больных детей старше трех лет, которые не в состоянии контролировать свои физиологические потребности. Идет большая текучка кадров, потому что люди не могут на все это смотреть. Они не выдерживают. Они живые.
— Проверки же проходили?
— Да, и был дан ответ, что «в доме ребенка созданы все условия для многостороннего воспитания и полноценной реабилитации детей-сирот... В учреждении работают 5 врачей, 105 медицинских сестер, 77 младших медицинских сестер, 36 педагогических работников. Всем воспитанникам дома ребенка обеспечено полноценное физическое и психическое развитие, проводится постоянная социальная адаптация и подготовка к жизни в обществе...» Вы знаете, если бы наше уголовное дело не было возбуждено, можно было бы поверить, что все так и есть. Если бы я не видела Сережу. Все прекрасно. Но малыш погибал от дистрофии, этого не скроешь. Это же вопиющий случай. Уголовное дело. Да, главный врач в мае 2023 года оттуда ушел, причем в разгар расследования, но система осталась. Но сейчас туда надо заводить новую команду, внедрять иные подходы в уходе, лечении и реабилитации детей, поиске семей для них. Люди уже не верят, что можно добиться хоть чего-то, у многих опустились руки.
Благодаря шумихе с нового года дом ребенка вроде бы обещают передать в другое ведомство, в министерство образования. В министерство здравоохранения Крыма лично я не верю. Проблема ведь не только в плохом питании, но и в реабилитации. Они как узники здесь, их не возят в санатории, в специализированные центры. Почему нет новых технологий и методик для спасения? С моим Сережей просто не занимались.
Это, похоже, как передержка. Так быть не должно. Я не могу молчать. Потому что это дети. Понимаете, дети… Они имеют право на нормальную жизнь. Я сама была свидетелем во время проведения в «Елочке» следственных действий, как один паллиативный ребенок плакал, просил кушать. Но ему нужно было ждать до двух дня по графику. Он разрывался и страдал. А на него никто не обращал внимания. Я сама это видела и могу рассказать.
Сейчас там воспитываются еще и около сорока детей, которых вывезли из Херсона. Среди них тоже есть проблемные и даже один мальчик с таким же диагнозом, как у Сережи. С расщелиной нёба. Подобную операцию у нас в Крыму, как мне сказали, не делают до трех лет. Но в Москве, к примеру, все прекрасно оперируют. Херсонский мальчик до сих пор здесь. А время уходит.
— В каком состоянии сейчас ваш приемный сын?
— Мы приехали в Москву, чтобы прооперировать его на твердом нёбе. Это уже не первое хирургическое вмешательство. До этого было на мягком нёбе. Про других детей могу сказать, что старшему сыну сняли умственную отсталость. Также ЗПР сняли четырем другим детям. На данный момент все они учатся в школе по обычным программам.
Увы, Сережа в своем развитии потерял почти два года жизни. Сегодня ему 5, но он все еще не говорит и продолжает отставать в развитии, пойдет ли в школу к 7 годам — большой вопрос, так как отставание, скорее всего, будет тянуться, как шлейф. Слишком большой провал: в 2 года малыш был развит физически едва ли на 6 месяцев, даже сидеть не умел, а интеллектуально был вообще младенцем.
Да, важно, на что, как правило, обращает внимание Следственный комитет — какая тяжесть вреда здоровью была нанесена потерпевшему, умер или не умер. Но у каждого человека есть не менее важный ресурс — время жизни, которое у Сережи было украдено. Если бы его прооперировали в год, если бы его не морили голодом, давали двигаться и познавать мир с самого раннего детства, с учетом его потенциала, который очевиден, он пошел бы в школу в 7 лет и мало чем отличался бы от своих сверстников. Сейчас мы нагоняем то, чего он был лишен.
Элина Жгутова, общественный деятель:
— С одной стороны, мы видим, как государство внимательно следит за судьбой каждого ребенка, оказывает материальную поддержку, существует целый институт по защите прав детей. Но, с другой стороны, существуют и такие «черные дыры» в правозащите, как в случае с маленьким Сережей. Это просто аномалия какая-то — что усилия детских правозащитников и правоохранителей до сих пор не привели к должному результату и судебному разбирательству.
Безусловно, суд должен установить меру ответственности виновных, и те должны понести справедливое наказание.
Судьбы всех детей, которые живут в этом доме ребенка, должны привлечь к себе пристальное внимание медиков и правозащитников.
Давайте еще раз попробуем найти справедливость в этой истории.
Прошу всех, кто неравнодушен к судьбе детей, уже и так пострадавших по воле судьбы, еще раз привлечь внимание к ситуации, еще раз добиться доскональной проверки и наказания виновных.
https://www.mk.ru/social/2023/10/15/priemnaya-mat-rasskazala-ob-uzhasakh-krymskogo-doma-rebenka-detey-morili-golodom.html |
