Мне хотелось из первых уст услышать, что происходит в курском приграничье, и за этим я 22 августа приехала в Курск и пришла к зданию городского цирка, где беженцам («вынужденным переселенцам», как они называются в юридической терминологии Российской Федерации) выдают гуманитарную помощь.

Вот то немногое, что услышала:

1.За два месяца до событий начала августа главы сельских поселений били тревогу и пытались обратить высшее внимание на то, что «видны пушки танков, которые на нас нацелены». Что характерно: эти сообщения не производили особого впечатления ни на вышестоящих, ни на самих местных жителей, которые в массе своей к эвакуации не готовились и в итоге «выехали в халатах и тапочках, захватив только документы».

2.Фактически, это было бегство, когда уже «всё было в хохлах». Они, по утверждению/ощущению местных жителей, заняли все приграничные деревни, и там осталось ещё множество людей. Во-первых, сельские жители, тем более пожилые, вообще очень неохотно покидают свои дома. Будучи сама хозяйкой частного дома, я это чувство хорошо понимаю: частный дом осознаётся почти как ребёнок, который требует постоянной заботы. Во-вторых, сыграла роковую роль пропаганда, слова типа «вылазка», «зачистка», «ДРГ», «вытеснение» – и так далее, весь этот фальшивый убаюкивающий язык, к которому нас приучили. Как мне сказала жительница захваченного украинцами Коренева: «Кто смотрел телевизор – те остались, кто не смотрел – уехали». 

3.Быт приграничных поселений был далеко не бедным, и людей возмущает сам факт, что они, у которых «всё было», вынуждены стоять в унизительных пронумерованных очередях за продуктами, бытовой химией, матрасами и постельным бельём, и этого не хватает. Матрасы котируются особенно: на них можно спать. Постельное бельё люди соглашаются брать нераспечатанное, то есть совершенно новое. По всему видно, что нужда ударила их совсем недавно.

4.Распространённое отношение: «нас все бросили». Я попыталась расспросить об этом поподробнее энергичного пожилого мужчину, руководившего раздачей гуманитарной помощи и балагурившего («я за любой кипеш, кроме голодовки»). Но разговора не получилось. «Нет, и кроме интервью тоже. Вы всё равно не опубликуете, что я скажу». Я заверила, что опубликую. «Вы всё переврёте». Я обещала показать интервью перед публикацией. «Нет, не буду, я с вами уже сталкивался». Я сказала, что он меня первый раз в жизни видит. «Но с такими, как вы, я сталкивался». Я попросила его тогда просто рассказать, не для интервью, не под запись, просто чтобы я поняла. «Нет, вы всё равно не поймёте, вы не пережили то, что пережили мы, а я не хочу бередить душу», -- к этому моменту его уже трясло, от добродушия не осталось и следа, и я отступилась. 

Отчасти он прав, конечно. В СМИ – в том числе даже в курских СМИ – действительно непропорционально мало говорится об этом чувстве потрясения и обиды людей, осознавших себя не имевшими защиты, брошенными, крайними. Перерыв номер курской газеты «Друг для друга», я нашла множество положительных историй о героизме и спасении – и один абзац-упрёк. Я его даже процитирую, как музейную редкость:

И это почти всё о недовольстве. Правда, напечатана ещё заметка о том, что «сейчас нет конкретной цифры, сколько жителей Курской области пропало без вести», но «в поисковом отряде «Лиза Алерт» рассказали, что только за первую неделю, с 7 по 15 августа, получили более 523 заявок на розыск близких», и «каждая такая заявка – это целая семья: два-три человека, иногда больше». Ну, а потом информацию о людях, разыскиваемых в приграничных районах, решили закрыть. Разумеется, с хорошими целями. И давайте теперь говорить о хорошем: о счастливых спасениях и героических поступках… Надеюсь, читатели простят мне, если я, хоть чуть-чуть выравнивая перекос, не буду об этом говорить. 

В действительности это страшно удручающее обстоятельство: даже люди, живущие непосредственно в приграничье, даже получающие кое-какие сведения об активности врага у них под боком, не осознавали, убаюканные специфическим пропагандистским дискурсом, насколько в действительности велика опасность. И разве не таковы мы все, вся Россия? Даже, в общем, получая правдивую информацию с фронта (все, кто хочет, её получают), – мы всё равно не осознаём масштаба и опасности происходящего. И не осознаём именно потому, что на государственном уровне такое отношение не то что не сформировано – оно сознательно сформировано ДРУГОЕ. Чтобы мы не волновались, конечно же. 

Потом внезапно война сваливается вам на голову, вы оказываетесь голы и босы, и всё выглядит так, что вас предали. И понять вас, конечно, не может никто – ни один человек, который не пережил то, что пережили вы. Вы сами ещё вчера были таким человеком, который не мог понять. А теперь – вас не могут.

И это очень опасное отношение. У нас большая страна. В ней множество пространства, на котором люди «не могут понять», особенно когда государство заботится о том, чтобы они не поняли. Чтобы они считали, что всё в порядке, всё под контролем, беспокоиться не о чем. Таких людей в особенности сильно накрывает, когда это оказывается неправдой. И чтобы этого избежать, власть на одну нормализацию лепит другую, следующую. Год назад само собой разумеющимся считалось, что украинцы не осмелятся лупить по территории «в международно-признанных границах РФ» западным оружием. Предполагалось, что это одна из жирных красных линий. Теперь же это – обычное дело. Это уже нормализовано.  

Отдельно стоит упомянуть об официальных спикерах. По Курской области это генерал-майор Апти Алаудинов, его комментарии повсюду. Ничего не могу сказать о его достоинствах как военного, но в плане подачи информации – это постоянный оптимизм прежде достижения действительного результата. Когда он говорит, что всё под контролем и происходящее «больше похоже на какое-то самоубийство» (имея в виду – для украинцев), а местные жители кричат «там полно народу осталось, там всё в хохлах» - это звучит некоторым диссонансом. Тем более что проходит время, и неделя, за которую собирались «вытеснить» врага из Курской области, превращается в месяцы. И в принципе выглядит несколько странно, когда едва ли не вся официальная информация о военных действиях в коренной русской России исходит от «Ахмата». 

Ещё раз: сперва это оборачивается усыплением внимания, потом – ощущением предательства и взрывом недоверия. Ни то, ни другое, ни третье нисколько не хорошо. 

…Курск показался мне разнеженным городом. Дважды повидав Белгород, я могу сравнивать. При том что в Курске то и дело включалась воздушная тревога, а в Белгороде я лишь раз видела обстрел, по сравнению с Белгородом Курск выглядит очень мирным. И я, наблюдая эту совершенно обычную умиротворённую жизнь, со множеством детей на улицах, с толпами отдыхающих (даже в будний день), с восхитительными клумбами, полными роз, и, при этом, отсутствием укрытий, - не могла не задаваться вопросом: может быть, они как раз правы, что живут себе нормальной жизнью, а я как раз не права, что дёргаюсь? Может, они просто берегут нервы? Но потом увидела тех, кто жил нормальной жизнью всего пару недель назад (некоторых жителей приграничья известие о приходе ВСУ в Курскую область буквально застало во время отдыха на море), – и решила всё-таки остановиться на том, что дёргаться – необходимо. Потому что итогом умиротворённости и нормализации становится то, что всё происходит внезапно. И хотя бы вот этого – болезненной и, по последствиям, катастрофической внезапности – можно было избежать.