Репрессии и акты насилия, которые осуществлялись на территории Крыма антибольшевистскими силами в годы Гражданской войны, в истории региона остаются одной из наиболее мифологизированных тем. Эта оценка в полной мере применима и по отношению к другим регионам страны.
Выпущенные в советский период воспоминания и научные монографии, по очевидным причинам, не ставили своей целью воссоздание достоверной картины. Как следствие, реальные эпизоды зачастую представали в максимально искаженном виде, а некоторые просто выдумывались.
Наследие советского агитпропа и сегодня чрезвычайно живуче. Существует широкий спектр литературы, воспроизводящей характерные идеологические клише. Оперируя выдернутыми из общего контекста цитатами, более-менее подтвержденными фактами, левоориентированные авторы объединяют их с откровенно сомнительной информацией.
Подобный подход имеет выраженный манипулятивный характер, в одних случаях имеющий целью сформировать у читателя убеждение, что насилие со стороны Белой армии и других антибольшевистских формирований предшествовало жестокости большевиков, и превосходило ее по масштабу, организации и количеству жертв.Также весьма распространена точка зрения, что оба враждующих лагеря были одинаково кровожадны, но в то же время любили свою страну, и желали ей блага и процветания. Отсюда тенденция к уравниванию красных и белых репрессий, стремление поставить сторонников и противников большевиков «на одну доску».
На наш взгляд, представляется справедливой оценка, выраженная по этому поводу видным новосибирским историком, специализирующимся на деятельности советских карательных органов, а также репрессиях 1918-начала 1950-х гг., Алексеем Тепляковым:
«Уравнивание красного и белого террора – это досужее морализаторство, которое скрывает принципиальную разницу между большевиками и белыми и лишено научной перспективы. Первые считали террор не только универсальным инструментом решения всех проблем (военных, политических, экономических, идеологически), но и средством достижения однородности общества, избавленного от «эксплуататоров»; вторые – применяли террор для восстановления логичного и основанного на праве государственного порядка. <…>Мне ближе точка зрения об эксцессивно-истероидном характере белого террора, где много было от обычной для военных жестокости, которую, кстати, осуждала немалая часть антибольшевистского лагеря. В белой власти сохранялось много элементов правового государства, в красном же они практически отсутствовали. Грубо говоря, там, где белые вразумляли плетью и нагайкой, красные чаще использовали винтовки и пулемёты. Также принципиально важно, что красные всемерно раздували террор и много позже Гражданской войны, не в силах отказаться от этого удобного для них инструмента»[i].
Также историк отмечает, «что репрессивная политика белых правительств имела свою логику – шла гражданская война, в которой стороны считали друг друга преступниками и отказывались видеть во враге человека с какими-то правами. Белые преследовали лидеров и активистов советской власти и компартии, подавляли многочисленные крестьянские восстания, спровоцированные большевиками и эсерами. Крестьянские восстания отличались жестокостью, напоминающую времена пугачевщины, а красные партизаны нередко проводили практику настоящих социальных чисток. Жестокость белых носила ответный характер и чаще всего была заметно меньше, чем у противной стороны. Оценки количества жертв Колчака, Деникина, Врангеля и других белых вождей завышались советской пропагандой когда в разы, а когда – и на порядок. И до сих пор газетная публицистика большевиков для многих исследователей имеет силу доказанных фактов»[ii].
Создание мифа о «белом терроре» началось еще в годы Гражданской войны. Пришедшим к власти в ходе государственного переворота политическим экстремистам было необходимо как-то легитимировать свои действия. Не случайно термин «белый террор» стал широко использоваться осенью 1918 г., после убийства председателя Петроградской ЧК Моисея Урицкого и покушения на Ленина (оба теракта были совершены членам партии эсеров). Название придумали и начали употреблять именно большевики — во многом, для оправдания развязанного им красного террора. Отметим, чтодаже самое поверхностное и беглое перечисление эпизодов последнего дает колоссальный массив достоверной и проверенной информации (высказывания вождей большевистской партии и высокопоставленных чекистов, газетные публикации, декреты Совнаркома и распоряжения местных органов власти, протоколы заседаний ВЧК и расстрельные списки).
Путем манипуляций и подтасовок советским пропагандистам удавалось создать видимость неких масштабных репрессий, которые проводились на территориях, занятых белыми армиями. Сформировался определенный канон. Вначале эмоционально рассказывалось о «страшном разгуле контрреволюции» и «жестоком терроре», затем сообщалось о гибели нескольких коммунистов, схваченных при подготовке восстания или теракта и преданных военно-полевому суду. Надо сказать, что этот прием в освещении антибольшевистских репрессий практиковался весь советский период. Чем дальше были события Гражданской войны, тем пышнее становились ритуальные действа, связанные с увековечиванием памяти павших борцов. И тем более красочными подробностями обрастали те или иные эпизоды.
Формируя представление о белом терроре в Крыму, манипуляторы от большевистского агитпропа и их современные последователи, что называется, «сваливали одну кучу» как проявления организованного и упорядоченного насилия, так и криминальные эксцессы со стороны отдельных военных. Дискуссионной также является отправная дата отчета. Так, крымский историк Владимир Брошеван в своей брошюре ««Белый» террор в Крыму 1918-1920 гг.» утверждает, что массовые репрессии со стороны участников Белого движения на территории Крыма начались уже в мае 1918 г. и продолжались «почти 30 месяцев» - до середины ноября 1920 г.[iii] Но уже на следующей странице автор отходит от названной хронологии, включая в число жертв «белого террора» убитых крымско-татарскими националистами в ходе этнического конфликта на Южном берегу Крыма в апреле 1918 г.[iv] Несколькими страницами далее В.Брошеван вновь видоизменяет хронологию эпизодов насилия по отношению к функционерам компартии, и включает туда события января 1918 г. в Евпатории – когда участники офицерской дружины в ответ на активные попытки местных леворадикалов совместно с их севастопольскими «коллегами» захватить власть в городе заняли береговую батарею и арестовали 42 красногвардейцев. Этот эпизод, как и последовавшая затем гибель при странных обстоятельствах председателя Евпаторийского Совета Давида Караева (в ней большевики и их сторонники безоговорочно обвинили офицеров, использовав трагедию как повод для массовых и жестоких расправ, которые на протяжении трех дней происходили на городском рейде) – историк также относит к проявлениям «белого террора»[v].
Надо сказать, что тенденция называть «белыми» противников большевизма, и особенно офицеров применительно к событиям конца 1917- начала 1918 гг. в Крыму была весьма распространена в поздней советской исторической публицистике (к которой активно обращается автор, цитируя в том числе, издания 1980-х гг.), но не в рассматриваемый период.
На это обстоятельство обращает внимание в своих мемуарах современник и очевидец, Алексей Сапожников. Он отмечает, что «белыми» членов офицерских организаций стали называть позже, а зимой 1917-1918 гг. такого определения «еще не было. Говорили – «золотопогонники», «офицерье», «калединцы», «корниловцы», но не белые»[vi].
На наш взгляд, отсчет белых репрессий следует вести с ноября 1918 г., когда на полуострове высадились части Добровольческой армии. Тем более некорректно относить к числу жертв белого террора убитых крымско-татарскими националистами, а также репрессированных германскими оккупационными властями.
Задачей Белого движения являлось не только ликвидация большевистского режима, утвердившегося в ходе государственного переворота, но и восстановление законности и правопорядка.
Сопротивление большевизму было реакцией на вооруженный захват власти организацией политических экстремистов. Борьба с этим злом допускалась не только с морально-нравственной точки зрения, но и должна была стать долгом каждого российского гражданина в соответствии с законодательством, действующим на момент прихода к власти большевиков.
Незаконность советской власти признана Определением Общего Собрания Правительствующего Сената от 23 ноября 1917 г. Задачей Правительствующего Сената было охранение законности в России, то есть он являлся именно тем органом, который был правомочен признать советский режим незаконным.
Согласно Определению, действия большевиков были квалифицированы так:
«Сенат осведомился о намерении лиц, захвативших власть незадолго до созыва Учредительного Собрания, которое должно являться истинным выражением директивной воли русского народа, посягнуть на самое существование Правительствующего сената, в течение слишком 200 лет стоящего на страже закона и порядка в России. Эти лица, решаясь упразднить Правительствующий сенат и все суды, подрывают сами основы государственного строя и лишают население последней его опоры — законной охраны его личных и имущественных прав. Преступные действия лиц, именующих себя народными комиссарами, в последние недели свидетельствуют, что они не останавливаются перед применением насилия над учреждениями и лицами, ставшими на страже русского государства. Прежде чем насилие коснется старшего из высших учреждений России и лишит Правительствующий Сенат возможности возвысить свой голос в час величайшей опасности для родины, созванное на основе ст. 14 Учреждения сената общее собрание Сената определяет, не признавая законной силы за распоряжениями каких бы то ни было самочинных организаций, неуклонно исполнять впредь до решения Учредительного собрания об образовании власти в стране возложенные на Сенат законом обязанности, доколе к этому представляется какая-либо возможность, о чем и дать знать всем подчиненным местам, и лицам»[vii] .
В основе большевистской идеологии лежала концепция «классовой борьбы», которая, являлась, по сути, ничем иным, как противопоставлением одной части народа — другой. Или, если угодно, доктриной гражданской войны. Человека могли репрессировать не за конкретные преступления или оппозиционные взгляды, но и за принадлежность к определенным социальным слоям.
«Белая» идейная установка была принципиально иной. Иными были и принципы проведения репрессивной политики. «Белые» правительства не ставили во главу угла истребление и дискриминацию целых общественных групп. Речь шла именно о наказании носителей идей революционного экстремизма. Большевики и другие участники Гражданской войны на стороне красных назывались «виновными в насильственном посягательстве на изменение существующего государственного строя». Также им инкриминировались преступные деяния общеуголовного характера. То, что со стороны большевиков считалось «классовой борьбой» и «советским строительством», белыми властями характеризовалось как государственные и общеуголовные преступления. Большевизм при этом считался преступной идеологией.
И хотя в обстановке Гражданской войны белые режимы тяготели к авторитаризму, в их политической жизни даже в условиях военного времени сохранялись начала парламентаризма, идейного плюрализма и уважения к частной собственности. Ни одно из белых правительств не преследовало цели установить тотальный контроль над общественным мнением. Военная диктатура как форма правления у белых утвердилась не сразу, носила временный и чрезвычайный характер и не была тождественна революционной диктатуре большевиков.
Другое дело, что в условиях доминирования военной администрации над гражданскими структурами и местным самоуправлением, отсутствия эффективного контроля над рядом армейских подразделений, со стороны последних часто имели место злоупотребления, произвол и даже откровенные преступления. Разумеется, жертвами такого образа действий нередко становились случайные люди.
И все же в большей мере жители региона в период его пребывания под властью белых правительств страдали от тягот войны и экономическихтрудностей (падение темпов производства, рост цен, безработица).Недовольство населения, преимущественно в сельской местности, вызывали проводимые военными мобилизации и реквизиции.
Предметно акты насилия в период пребывания региона в зоне ответственности белых военных властей можно разделить на следующие группы. Это:
- криминальные эксцессы со стороны отдельных военных;
- насилие в ходе борьбы с красными партизанами;
- меры, которые применялись для укрепления обороноспособности и поддержания порядка в тылу;
- организованные репрессии, которые проводили специальные органы (контрразведки, военно-полевые суды).
Далее подробно рассмотрим каждую из вышеперечисленных категорий.
Начнем с криминальных эксцессов.
На фоне острого кризиса гражданского управления и нехватки ресурсов, пользуясь властью над мирными жителями, отдельные чины Добровольческой армии проводили незаконные реквизиции, в корыстных целях присваивали чужое имущество, совершали иные уголовные преступления. Эти случаи не были единичными, и вызывали обоснованные протесты со стороны населения.
Но в данном случае речь следует вести не о репрессивной политике структур государства, а о пусть и многочисленных, но все же эксцессах, совершаемых конкретными лицами. При этом нельзя утверждать, что власти не предпринимали попыток для борьбы с этим бедствием.
Так, широкий общественный резонанс вызвало убийство известного всей России предпринимателя Юлия Гужона, совершенное офицерами Добровольческой армии в окрестностях Ялты 25 декабря 1918 г.Как утверждал живший в то время в Крыму член ЦК кадетской партии, общественный деятель и публицист, Даниил Пасманик, «единственная вина Гужона состояла в том, что во время большевиков он большими деньгами откупился от них и мог свободно двигаться по Ялте»[viii].
В свою очередь, министр внутренних дел второго Крымского краевого правительства, Николай Богданов, так описывал обстоятельства гибели предпринимателя и мотивы преступников:
«Отряд вооруженных людей в военной форме окружил дачу Гужона, семья еще не спала, были даже гости, несколько человеквошло в столовую и на глазах женщин и детей Гужон был убит выстрелом из револьвера, стрелявший сказал, что он убивает изменника. Поводом, вероятно, послужили разговоры в высоких кругах об умышленном изготовлении во время войны на заводе Гужона большой партии снарядов не по образчику, благодарячему снаряды были забракованы»[ix].
О политических причинах убийства предпринимателя, коренящихся в легенде, согласно которой Гужон был «немецким шпионом, также писал министр юстиции Второго Крымского краевого правительства, Владимир Набоков[x].
Это преступление также обратило на себя внимание союзников по Антанте, поскольку убитый являлся французским подданным[xi]. Было заведено уголовное дело и сформирована следственная комиссия во главе с сенатором и будущим министром юстиции правительства Юга России, Николаем Таганцевым. Виновные были установлены. Ими оказались чины формируемого в Крыму Сводно-гвардейского кавалерийского дивизиона под командованием полковника Василия Гершельмана. Офицеры-монархисты из этого отряда также проводили самочинные расправы на ялтинском молу[xii]. По итогам расследования дело готовились передать в военно-полевой суд, но впоследствии командование приняло решение об отправке отряда Гершельмана на фронт в Северную Таврию, где он доблестно сражался, а сам полковник погиб[xiii].
Интересно, что, несмотря на, казалось, очевидную причастность к убийству Гужона офицеров Добровольческой армии, в начале 1940-х гг. советские историки и пропагандисты попытались оспорить этот факт, приписав расправу над предпринимателем красным партизанам.
Вот что можно прочесть об этом в выпущенном в 1940 г. сборнике «Освобождение Крыма от англо-французских интервентов. 1918-1919»:
«Авторитет красных партизан постоянно был высоку трудящихся Крыма и у всех честно мыслящих людей, ноон возрос во много раз после знаменитой истории с шпионом Гужоном. Этот Гужон, фабрикант и председатель московскогообщества промышленников, француз по национальности, былкрупным германским шпионом. До революции он владел металлургическими заводами, поставлял русской армии пушки иснаряды. Свою шпионскую деятельность Гужон проводил так, что поставляемые снаряды не подходили к пушкам, а поставляемые им пушки не подходили к снарядам. В результатеэтого чудовищного предательства на западном фронте в1915 году погибли сотни тысяч русских солдат, что способствовало легкому наступлению германцев и захвату имиряда городов с большими трофеями. После революции Гужон перебрался в Ялту, купил дом в Ай-Тодоре и, пользуясьпокровительством князей Юсуповых, собирался спокойно до живать в Крыму остаток своих дней.
Многим красным партизанам, бывшим фронтовикам, участникам мировой войны было известно, что в бытность их назападном фронте очень часто нечем было отвечать неприятелю. В то время когда германцы выпускали по 10 тысячснарядов в сутки, русская армия была вынуждена молчать илиобороняться штыковыми атаками.
Узнав о том, что Гужон живет в Ялте, партизаны постановили его уничтожить. 26 декабря 1918 года (так в тексте – Д.С.) днем на дачу Гужона явился отряд красных партизан в 11 человек, который вывел шпиона на улицу и расстрелял его на глазах увсех жителей города.
Эта справедливая расправа с предателем была одобренамассами трудящихся Крыма»[xiv].
В этой связи приведу комментарий видного историка Белого движения, доктора исторических наук Василия Цветкова, который в личной переписке с автором этих строк обратил внимание на следующее обстоятельство:
«…завод Гужона (это закрывшийся уже полностью в Москве «Серп и молот») не делал снаряды во время ПМВ (Первой мировой войны – Д.С.), даже взрывателей, капсюлей и трубок там не делали. Гужон - сталелитейное производство, а от некачественной стали (если даже таковая была) снаряды скорее наоборот, разлетаются чаще, в том числе в стволе орудия. Да и никто не маркировал снаряды и гильзы в ПМВ, чтобы простые солдаты могли прочитать кто и когда их сделал»[xv].
Таким образом, вышеуказанный советский источник служит примером фальсификации истории в угоду политической конъюнктуре.
В течение всего периода Гражданской войны отправка на фронт совершивших уголовные преступления офицеров и солдат практиковалась весьма широко. Так, в своих воспоминаниях главнокомандующий Русской армией генерал Петр Врангель упоминает об инциденте, который произошел в Севастополе весной 1920 г. Прогуливаясь на городском бульваре, офицер лейб-гвардии Петроградского полка капитан Манегетти, встретил нескольких моряков и сделал им замечание. Один из матросов стал возражать. Это не понравилось офицеру, и он застрелил моряка. Случай вызвал возмущение среди горожан и судовых команд. Было проведено расследование, которое установило, что все участники происшествия были в нетрезвом состоянии. Убийство не было вызвано необходимостью самозащиты или защиты офицерского достоинства, и такому поведению было нельзя найти оправдания. Манегетти предали военно-полевому суду, причем заседание было открытым. Офицера приговорили к смертной казни, но, принимая во внимание прежние заслуги осужденного, Врангель изменил приговор. Манегетти был разжалован в рядовые и отправлен на фронт, где спустя несколько месяцев доблестно погиб в бою[xvi].
Целый ряд актов насилия со стороны белых военных властей был обусловлен борьбой с уголовной преступностью, а также грубейшими нарушениями воинской дисциплины.
Так, сохранился приказ генерал-лейтенанта Якова Слащева № 212 от 2 февраля 1920 г. о расстреле на месте мародеров[xvii]. Известно и о другом приказе военачальника, об опечатывании винных складов и магазинов, с призывом «беспощадно карать появляющихся в пьяном виде военнослужащих и гражданских лиц», равно как и о запрете на всей территории Крыма азартных игр[xviii].13 февраля 1920 г. генерал издал приказ, в котором говорилось: «…ввиду поступлений ко мне жалоб жителей, что воинскими чинами и частями производятся самочинные реквизиции, обыски, размещения в домах, пользование постельными принадлежностями жителей, грубые, гнусные насилия над женщинами и сельскими властями, а также всякие телесные наказания, приказываю: раз и навсегда положить конец этим безобразиям и насилиям. Виновных – расстреливать на месте…»[xix]
Серьезным вызовом для белого командования стала деморализация войск вследствие провала наступления на Москву. Прибывшие весной 1920 г. в Крым части Добровольческой армии представляли собой взрывоопасную массу. Военные грабили мирное население, всячески над ним издевались. Некоторые офицеры создавали банды и вставали на путь профессиональной преступности[xx].В результате к концу весны 1920 г. грабежи, разбои и убийства стали обыденным явлением[xxi].
Чтобы восстановить дисциплину, белому командованию пришлось пойти на крайние и чрезвычайные меры. Так, придя к власти, генерал П.Н.Врангель провел реорганизацию воинских частей. Армия перестала быть добровольческой, она пополнялась на основе мобилизации и стала называться Русской армией. В апреле — мае 1920 г. было ликвидировано порядка 50 различных штабов и управлений. Еще более важным стало создание военно-судных комиссий, которые рассматривали дела о кражах, незаконных реквизициях и о действиях, причиняющих стеснения местным жителям. Они оповещали местное население о своих действиях и возмещали убытки. Тем самым были приняты меры для решительного искоренения грабежей, незаконных реквизиций, другихпреступных действий, грубейше нарушающих права местных жителей. В состав военно-судных комиссий входили по два представителя крестьян от волостного земства, пользовавшиеся правом совещательного голоса, состоявшие надовольствии. Была проведена и реформа военного правосудия, в ходекоторой Главный Прокурор Армии и Флота становился начальникомособого ведомства, подчиняющегося лишь главе государства[xxii].
Приговоры в отношении военных, совершивших уголовные преступления, выносились по всей строгости военного времени, чаще всего это был расстрел. Так, сообщая в приказе от 27 марта 1920 г. о расстреле солдата-грабителя, П. Врангель дописал: «Ходатайство о помиловании мною отклонено. Впредь осужденным за грабежи и их родственникам с такими ходатайствами ко мне не обращаться»[xxiii].
Также практиковались повешения. В апреле 1920 г. данный вид смертной казни особенно часто можно было наблюдать на улицах Симферополя. Инициатором экзекуций был генерал Александр Кутепов, который, по воспоминаниям П.Врангеля, «железной рукой приводил свои войска в порядок, беспощадно предавая военно-полевому суду и подвергая смертной казни грабителей и дезертиров»[xxiv].
При этом надо отметить, что эти действия военной администрации вызвали протесты гражданских властей и общественности. Известно, что симферопольский городской голова Сергей Усов неоднократно обращался к А.Кутепову и П.Врангелю с просьбами прекратить публичные казни. Городской голова даже пытался донести это мнение в ходе личной встречи с Главнокомандующим.
Известен и ответ Врангеля:
«Я не хочу разбирать вопроса, кто прав. Я ли, дающий эти приказания, или Вы. На мне лежит ответственностьперед армией и населением и я действую так, как мой ум и моя совесть мне повелевают. Вы на моем местедействовали бы, конечно, иначе, однако судьба во главе русского дела поставила не Вас, а меня, и я поступаютак, как понимаю свой долг. Для выполнения этого долга я не остановлюсь ни перед чем и без колебанияустраню всякое лицо, которое мне в выполнении этого долга будет мешать. Вы протестуете против того, чтогенерал Кутепов повесил несколько десятков вредных армии и нашему делу лиц. Предупреждаю Вас, что я незадумаюсь увеличить число повешенных еще одним, хотя бы этим лицом оказались Вы»[xxv].
Жестокие меры по восстановлению порядка и дисциплины затронули и Севастополь. Согласно рапорту контр-адмирала МакКайли и командующего Хьюго Келера, направленного Госсекретарю США, проезжая через город, можно было увидеть повешенных на телеграфных столбах у железнодорожного вокзала. За неделю в Севастополе были расстреляны два офицера, а трое других повешены за грабежи и насилие»[xxvi].
Надо сказать, что эта суровая практика показала свою эффективность. Дисциплину в армии удалось восстановить.
Как вспоминал живший в то время в Крыму политик и общественный деятель князь Владимир Оболенский, «жалобы на грабежи и насилия, которые мне так часто приходилось слышать от населения прифронтовой полосы, почти прекратились. Словом, в нравах армии произошел какой-то чудесный перелом, который отразился и на переломе в ее боевом настроении. Возродилась вера в вождя и в возможность победы. У нас на глазах совершалось чудо, и престиж Врангеля не только среди войск, но среди населения возрастал не по дням, а по часам»[xxvii].
Несмотря на это, вплоть до оставления Крыма осенью 1920 г. криминальные проявления (в том числе, среди военных) оставались серьезной проблемой для врангелевских властей. Так, в условиях экономического кризиса и товарного дефицита отмечалось резкое возрастание краж и грабежей[xxviii].
Но столь же высокий (если не больший) уровень общеуголовной преступности на территории Крыма фиксировался и после окончательного установления советской власти. А совершивших преступления красноармейцев хотя и предавали суду революционного трибунала, приговоры в отношении них обычно не были жесткими.
В качестве примера наиболее массовых проявлений белого террора в Крыму также приводят действия военных властей по борьбе с красными партизанами. Особенно много места в советской историографии уделено операциям по разгрому баз партизан в Мамайских каменоломнях близ Евпатории и в Аджимушкайских каменоломнях возле Керчи в первой половине 1919 г.
Живописуется жестокость военных, при этом намеренно упускается из виду то обстоятельство, что ей предшествовали недели и даже месяцы разгула краснопартизанского насилия и бандитизма, от которых страдали, в том числе, и мирные жители.
Так, среди евпаторийских партизан (отряд «Красная каска») было много уголовников и активных участников первой волны красного террора, который проводился на полуострове в первые месяцы после Октябрьского переворота. Высокий уровень криминала наблюдался и среди керченских партизан, о чем открыто писалось как в ранней, так и в поздней советской литературе. Так, в материале, посвященном борьбе керченских партизан, опубликованном в журнале «Революция в Крыму», который издавался в 1920-е гг., признавалось, что «революционная гармония» в партизанском движении нарушалась «слишком осязательной активностью элементов определенно уголовного характера»[xxix]. Данное обстоятельство не обходили вниманием и в начале 1960-х гг., отмечая, что «среди пришедших в партизанские отряды было некоторое число людей случайных, недисциплинированных, с авантюристическими наклонностями и повадками»[xxx].
И евпаторийские, и керченские партизаны терроризировали окрестные села, убивали взятых в плен военнослужащих Добровольческой армии. Так, согласно материалам Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков, состоящей при главнокомандующем Вооруженными Силами Юга России, керченские партизаны из каменоломен «производили на город и на села налеты, сопровождавшиеся ограблением зажиточного класса, причем богатых хуторян избивали нагайками и прикладами, а некоторых и расстреливали, как например они расстреляли сына местного купца, гимназиста 7-го класса Брестского, захваченного ими в плен, причем после расстрела вымарали ему лицо кровью забитой собаки. По показаниям пленных большевиков, захваченных из числа засевших в каменоломнях, они мучили плененных ими в боях офицеров, выкалывая им глаза, подвергая их разнообразным пыткам и только после этого убивали. Фамилий замученных офицеров установить не удалось ввиду полного обезображения трупов, найденных в каменоломнях при их (красных партизан – Д.С.) ликвидации». В момент попытки захвата Керчи, предпринятой в ночь на 23 мая 1919 г. партизаны «произвели розыски офицеров по квартирам согласно сведениям очевидно бывших у них в распоряжении, причем захваченных офицеров выводили на улицу, мучили, истязали, издевались над ними и затем расстреливали. Таким способом было замучено около 10 человек офицеров, но особенно жестоким способом был умерщвлен капитан Белли. Последнего выдала одна женщина, проживавшая по соседству, и он, не желая подвергать тяжелым последствиям своих квартирных хозяев, сам вышел в одном белье к большевикам. Последние его схватили и оттуда же приступили к пыткам: обвязали веревкой половые органы и стали его тянуть так что половые органы вздулись до невероятных размеров; в то же время они рвали ему нос, уши, язык клещами и выкололи ему глаза. Во время этих пыток капитан Белли умер, и большевики бросили истерзанный труп на улице. Приведенные случаи не вызывают никакого сомнения в своем бытии, т.к. большевистские банды были разбиты и город от них очищен и обезображенные трупы замученных офицеров с воинскими почестями были преданы земле при большом стечении народа»[xxxi].
Тем не менее, в советской пропаганде делался упор на жестокость, проявленную военными при ликвидации этих очагов партизанщины, в частности, ставилось в вину применение корабельной артиллерии и даже удушающих газов. Вместе с тем, использование тяжелых вооружений имело определенную логику, поскольку каменоломни, в которых скрывались партизаны, были, по сути, неприступными крепостями.
Тем не менее, в советской пропаганде делался упор на жестокость, проявленную военными при ликвидации вышеуказанных очагов партизанщины, в частности, ставилось в вину белым применение ими корабельной артиллерии и даже удушающих газов. Вместе с тем, использование тяжелых вооружений имело определенную логику, поскольку каменоломни, в которых скрывались партизаны, были, по сути, неприступным крепостями. Объяснимы и расстрелы выживших и взятых в плен партизан.
Они происходили на почве озлобленности, когда горячка боя и ненавистьк неприятелю временно взяли верх над хладнокровием и расчетом.
При этом, например, при подавлении выступления керченских партизан большинство «народных мстителей» было убито в ходе уличных боев. Преувеличенными является и общее число погибших в ходе репрессий. Так, в советской литературе широкое распространение получила цифра в 1500 человек[xxxii]. При этом в изданиях 1920-х гг. говорилось лишь о десятках убитых в бою и сотнях арестованных по подозрению в большевизме[xxxiii]. Надо сказать, что данные новейших исследований также свидетельствуют, что вышеприведенная цифра в 1500 человек явно завышена.
Такое мнение выражаетстарший научный сотрудник историко-археологического отдела ГБУ РК «Восточно-Крымский историко-культурный музей заповедник» Владимир Санджаровец, отмечая, что специальных исследований по определению точного числа жертв белых репрессий не проводилось. Вместе с тем, на основании Книги заключенных Керченской тюрьмы, ученый установил, что в 1919 г. в этом учреждении из 621 заключенного более 1/3 были арестованы по политическим мотивам, и в первую очередь, за участие в партизанском движении. Из этого числа более 30 человек были приговорены к различным срокам заключения в Керченской тюрьме, 42 человека отправлены в Симферопольскую тюрьму, где их ожидали суд и каторга. В числе последних 13 человек уже получили приговор суда: каторжные работы от 4 до 20 лет или бессрочная каторга. 15 участников партизанского движения приговорены к смертной казни и расстреляны в крепости[xxxiv].
Также необходимо отметить, что после того, как выступление партизан было подавлено, белым командованием стали приниматься меры к успокоению местных жителей. Так, 28 мая 1919 г. в разговоре с Керчью по прямому проводу были даны четкие указания:
«Примите меры к установлению нормальной жизни и безопасности граждан города. Укажите населению, что, как только не будет опасности ограбления мирного населения бандитами, в городе будут сняты все ограничения, указанные ранее. Проявите вообще большую четкость для психологического воздействия на массы населения»[xxxv] .
В контексте подавления евпаторийских и керченских партизан 1919 г. нельзя не обойти вниманием и обвинение белых в применении ими отравляющих газов. Во-первых, факт их использования (по крайней мере, в Евпатории), документально не подтвержден. Во-вторых, боевые отравляющие вещества в тот период являлись разрешенным оружием.
Первый международный правовой акт, запрещающий их военное применение, — Женевский протокол — был подписан лишь 17 июня 1925 г.
И, осуждая действия белых в ходе подавления керченских партизан
в мае-июне 1919 г., следует быть последовательными и точно так же
осудить аналогичные действия красных. Например, в ходе подавления восстания тамбовских крестьян в 1920–1921 гг.
Также необходимо отметить, что подавление керченских партизан силы Добровольческой армии осуществляли в не самых благоприятных
для них обстоятельствах. В апреле-мае 1919 г. Крым, за исключением Керченского полуострова, был занят большевиками. Разгромив партизан, белые тем самым ликвидировали угрозу их тылу, что, в свою очередь, позволило им перейти в наступление, которое вскоре увенчалось успехом.
Резюмируем: действия белых властей были закономерным, но часто запоздалым ответом на террористическую деятельность партизан. При этом насилие военных далеко не всегда достигало степени той жестокости, которая была присуща их противникам.
Мероприятия белых по укреплению тыла преимущественно ассоциируются с именем генерала Якова Слащева, который действительно широко прибегал к насилию. Вместе с тем, жестокость данного военачальника частично преувеличена его недоброжелателями, частично – оправдана необходимостью наведения порядка в тылу.
Выше приведены приказы генерала по борьбе с мародерством и общеуголовной преступностью среди военных. Без сомнения, Я. Слащев был скор на расправу. И не всегда эти действия были обусловлены прагматизмом. Некоторые эпизоды, которые вменяют в вину генералу, явно свидетельствовали о его психическом нездоровье. Ряд эпизодов насилия, связанных с именем Я.Слащева, был обусловлен такимиособенностями его личности как эксцентричность, взбалмошность, неуравновешенность, конфликтность, жестокость. Эти отрицательные свойства характера усугублялись неврастенией, развившейся вследствие постоянного пребывания (начиная с Первой мировой войны) в обстоятельствах, когда каждый новый день мог стать для Я.Слащева последним, а также незалеченных ран.
Репрессии, осуществляемые Я. Слащевым в Крыму в 1920 г., характеризовалась высокой степенью произвола, вызывали обоснованные протесты общественности и критику со стороны других белых военачальников. Многие расправы совершались без суда. В целом ряде случаев вещи казненных присваивали себе исполнители.
Отдельные эпизоды, вроде расстрела в марте 1920 г. командира Крымско-Татарского полка, войскового старшины Леонида Протопопова, даже стали поводом для расследования.
Но важно понимать, что даже в наиболее вопиющих своих проявлениях террор генерала Слащева был ответом на конкретные вызовы. Ключевой целью репрессий было: удержание Крыма (угроза захвата которого красными в начале 1920 г. была очевидной) и укрепление тыла.Основными задачами, которые военачальник стремился достигнуть с помощь карательных мер были: борьба с реальной угрозой в лице большевистского подполья, а также наведение порядка в тылу и на фронте. Также наказывались лица, которые совершили общеуголовные преступления. Резкое неприятие со стороны генерала вызывали и те офицеры, которые, по его мнению, допустили злоупотребления, проявили мягкотелость и трусость. Так, поводом для расстрела упомянутого выше Л.Протопопова, по признанию генерала, стало неисполнение боевого приказа и содействие мятежу капитана Николая Орлова[xxxvi].
Уместно привести и собственное мнение генерала относительно применяемых им карательных мер при организации обороны Крыма:
«Я боролся с большевиками — с Советской властью — и знал, что она не только пользовалась для своих целей каждым промахом врага, нои опиралась часто на враждебные ей элементы, поддерживая их, лишь бы разить непосредственного противника: это была сила, и сила нешуточная. Колебанийбыть не могло. Решение одно: обеспечить фронт с тылаво что бы то ни стало, не останавливаясь ни перед чем, т.е.: 1) расчистить тыл от банд и прежде всего от негодных начальников гарнизонов, в особенности от них,потому что «рыба с головы воняет»; 2) удовлетворитьнасущные нужды рабочих и крестьян; 3) раздавить взародыше выступления против защиты Крыма. Средства для этого — удаление (от увольнения до смертнойказни <…>) негодных начальниковгарнизонов, наряд отрядов для ловли дезертиров, уменьшение, а то и уничтожение повинности, особенно подводной, и реквизиций у крестьян, паек для рабочихи защита их интересов и непрерывная борьба с выступлением в тылу против защитников Крыма.
Мне кажется, что в вопросе о борьбе двух мненийбыть не может. Если кто-нибудь за что-либо борется, то он должен либо бороться полностью, либо бросить борьбу: мягкотелость, соглашательство, ни рыба — нимясо, ни белый — ни красный — это все продукты слабоволия, личных интересов и общественной слякоти»[xxxvii].
На смертную казнь генерал смотрел «как на устрашение живых, чтобы не мешали работе»[xxxviii].
При этом Я. Слащев не был бездушной машиной насилия, проявляя и благородство к противнику. Так, известно о его лояльном отношении к пленным красноармейцам. При взятии Мелитополя он спас от расправы группу солдат неприятеля, побросавших оружие и окруженных белой конницей. Генерал бросился наперерез с криком «Это наши братья, не смерь их рубить!» И был встречен дружным «ура» пленных. В листовке, обращенной к 3-й советской дивизии Я. Слащев написал:
«Ваши комиссары наврали Вам, что мой корпус расстреливает пленных.
Ни один пленный красноармеец не расстрелян – после перехода к нам буду считать Вас своими братьями – русскими людьми.
Ни один мужик корпусом не ограблен – иду с русским народом и за народ»[xxxix].
Также, несмотря на многочисленные случаи произвола, генерал демонстрировал приверженность порядку и законности. Известен его приказ № 4085, выпущенный в конце 1919 г. - о передаче трофейного имущества межведомственной реквизиционной комиссии. Тем самым Я. Слащев стремился предотвратить его расхищение[xl].
Данные методы показали свою эффективность, позволивудержать фронт и навести относительный порядок в тылу.Во многом благодаря своему жестокому курсу по противодействию подрывной деятельности, осуществляемой большевиками и другими левыми радикалами, генерал завоевал популярность.
Репрессии, которые проводили специальные органы белых режимов (контрразведки, военно-полевые суды) в советский период также были крайне мифологизированы.
Вплоть до оставления Крыма в ноябре 1920 г. острие карательной политики структур Добровольческой, а впоследствии и Русской армии было направлено на выявление и привлечение к ответственности реальных противников. Так, в качестве примеров белого террора в Крыму в советской литературе приводятся судьбы участников большевистских подпольных организаций, которых предали военно-полевому суду.
Деятельность этого органа чрезвычайной юстиции изображалась в исключительно мрачных тонах. Создавалось впечатление, что военно-полевые суды пренебрегали элементарными процессуальными нормами, выносили исключительно смертные приговоры, а осужденные были сплошь безвинными жертвами. Как и другие, это утверждение также нуждается в существенных коррективах.
Действительно, реалии Гражданской войны с ее взаимным ожесточением, политическая нестабильность, расстройство государственного аппарата на территориях, которые контролировали белые армии, способствовали многочисленным злоупотреблениям со стороны военной администрации. В то же время ошибочно утверждать, что репрессивные органы ВСЮР полностью пренебрегали законностью.
Проанализировав приговоры военно-полевых судов, хранящиеся в фондах Архива города Севастополя (ГКУ АГС), можно сделать вывод о том, что, несмотря на чрезвычайный характер, при рассмотрении дел совершались необходимые процессуальные действия: опрос свидетелей, изучение вещественных доказательств, определение степени вины подсудимых. Приговоры выносились на основании норм дореволюционного российского законодательства: Уголовного Уложения, Воинского устава о наказаниях, и были адекватны общественной опасности совершенных противоправных деяний. При этом смертная казнь не была единственной мерой наказания, применяемой военно-полевыми судами.
Так, 4 сентября 1919 г. военно-полевой суд Евпатории в судебном заседании при закрытых дверях, в составе председателя полковника Головченко, членов: поручика Стеблюка, подпоручиков Корне и Валова и прапорщика Мяташ рассмотрел уголовное дело жителя Евпатории, Николая Соломко (он же Ермолаев) и Александра Прилепы, преданных суду приказом начальника гарнизона Евпатории 3-го сего сентября 1919 г. Подсудимые обвинялись в том, что поступили на службу в ЧК во время пребывания Крыма под властью большевиков. Прилепа был комендантом Особого Отдела, Соломко - сотрудником военно-контрольного пункта Секретно-Оперативного Отдела Евпаторийской ЧК. В этом качестве обвиняемые производили обыски, реквизиции и аресты среди населения. Кроме того, Соломко «в числе других шестнадцати человек, составлявших летучий отряд, принимал участие в расстрелах и казнях, обреченных большевиками на смерть неизвестных лиц в Евпатории в период с 15 по 25 января 1918 г. и в ночь на 1-е марта того же года». В марте 1918 г. принимал участие в расстреле на 11 участке на Пересыпи. 14 января 1918 г. Соломко совместно с вооруженными матросами похитил вещи, принадлежащие жителю Евпатории Черноголовому. В тот же день возле Сак Соломко собственноручно штыком ранил в грудь солдата Крымского Конного полка Абдул Кирима и участвовал в убийстве неизвестного татарина.
Заслушав показания подсудимых и свидетелей, изучив материалы дела, суд приговорил Соломко к смертной казни через расстрел, а изъятые у него золотые часы обратил в доход казны. Прилепа «за благоприятствование властям Советской республики» и будучи признан виновным «во враждебных против Добровольческой армии действиях» лишен всех прав состояния и подвергнут ссылке на каторжные работы, сроком на двадцать лет». 5 сентября 1919 г. приговор утвердил начальник гарнизона и комендант Евпатории, генерал-майор Ларионов[xli].
При вынесении приговоров также принимались во внимание ходатайства общественности. Так, бывший председатель Симферопольского ревкома, убежденная большевичка Евгения Багатурьянц («Лаура»), арестованная в конце июля 1919 г., и обвинявшаяся в организации репрессий и реквизиций, была оправдана именно благодаря многочисленным выступлениям в ее защиту представителей местной интеллигенции. Несмотря на то что оправдательный приговор не был утвержден высшей инстанцией, это позволило «Лауре» скрыться и выйти из подполья только после возвращения советской власти осенью 1920 г.[xlii]
Мероприятия белых по борьбе с советским подпольем показали высокую эффективность. В то числе, позволили предотвратить ряд крупных терактов и попыток восстаний. Так, в ночь на 21 января 1920 г. белой контрразведкой захвачен севастопольский подпольный комитет большевиков. Найдено оружие, оборудованная типография с набором, набранная прокламация «к офицерству», взрывчатые вещества, протокол заседания, печать и оружие. Комитет был захвачен в клубе строительных рабочих и располагал конспиративной квартирой в доме № 17 по 2-й Цыганской улице. При комитете было три секции: военная, подрывная, контрразведывательная. Подрывная секция имела задачей взорвать все мосты вокруг Севастополя, военные корабли и другие объекты. Контрразведывательная секция составляла списки лиц, работающих в учреждениях Добровольческой армии. После завершения следствия 9 арестованных членов подполья были преданы военно-полевому суду и приговорены к смертной казни. Приговор приведен в исполнение в ночь на 24 января[xliii]. Эту успешную операцию контрразведки большевики объявили «чудовищным преступлением», и призвали трудящихся вступать в боевые дружины, дабы совершить отмщение[xliv]. Впоследствии победители объявят незадачливых террористов «жертвами белогвардейского террора» и увековечат их имена на памятнике 49 большевикам-подпольщикам на кладбище Коммунаров в Севастополе. Аналогичным образом поступят с членами других разгромленных подпольных организаций, казненных за вполне конкретные преступления (подготовка восстания, теракты, большевистская агитация, призывы к массовым беспорядкам и т.п.).
Вынося приговоры по этим делам, военно-полевые суды белых также применяли дифференцированный подход в назначении наказания, исходя из степени вины подсудимых и степени общественной опасности инкриминируемых им преступлений.
Так, приговором от 25 июня 1920 г. по делу группы Цыганкова, члены которой распространяли большевистские прокламации, вели подрывную работу среди военнослужащих, имели тесные связи с красными партизанами и передавали им оружие, севастопольский военно-полевой суд, 8 обвиняемых приговорил к смертной казни через расстрел, 2 – к лишению всех особых прав и ссылке на каторжные работы сроком на 20 и 15 лет, 1 – к заключению в тюрьму сроком на 2 месяца, 1 – к заключению в исправительный дом сроком на 1 год и 6 месяцев. Четверо подсудимых были оправданы[xlv].
Так, в ночь с 17 на 18 июля 1920 г. Ялтинским контрольным разведывательным пунктом задержаны члены коммунистической подпольной ячейки: 16-летний Яков Бронштейн по кличке «Красный», дочь местного мирового судьи 2 участка Наля Максимова и Ольга Череватенко, работавшая санитаркой в городской больнице. В тот же день контрразведкой арестованы пришедший на явку помощник начальника штаба партизанского отряда Максим Любич и еще 18 человек. В ходе расследования было установлено, что члены подполья с февраля 1920 г. печатали листовки и прокламации, вели большевистскую агитацию, организовали забастовку швейников, добывали оружие и готовили вооруженное восстание в городе. После завершения следствия 14 подпольщиков были преданы военно-полевому суду. В заседании, которое проходило 26 и 27 августа 1920 г., суд приговорил 7 обвиняемых (включая Бронштейна и Максимову) к смертной казни. Позже при утверждении приговора Максимовой заменили смертную казнь 15 годами каторги. Остальные осужденные 28 августа 1920 г. были казнены в балке Чукурлар[xlvi].
Конечно, в условиях Гражданской войны не были единичными и случаи внесудебных расправ.
Так, широкое освещение в советской литературе получил расстрел группы большевиков, произошедший в марте 1919 г. на полустанке Ойсул (ныне село Астанино Ленинского района, железнодорожная ветка Владиславовка-Керчь). Арестованных функционеров компартии, принимавших активное участие в установлении советской власти в Крыму в 1917-1918 гг., погрузили в вагоны, дабы перевести из симферопольской тюрьмы в Керчь. Дальнейшие события советская пропаганда изображала следующим образом. В ночь на 18 марта 1919 г. вагоны отцепили от поезда, затем охрана открыла огонь из пулеметов, выживших добили. Жертвами этой расправы стали 19 человек.
Многократно растиражированная советской историографией, данная версия даже в схематическом своем изложении вызывает сомнения. Сохранился рапорт начальника конвоя, в котором изложены обстоятельства произошедшего инцидента[xlvii].Отмечалось, что «в пути арестанты сделали попытку взбунтоваться, ранили трех офицеров и все были расстреляны конвоем и тут же зарыты у полотна железной дороги»[xlviii].
Отдельного упоминания заслуживают личности погибших. Среди них были организаторы и непосредственные участники массовых убийств в Евпатории в январе-марте 1918 г., когда большевиками и их сторонниками было уничтожено не менее 300 человек[xlix]. При этом перевод арестованных в Керчь был вызван необходимостью разгрузки симферопольской тюрьмы, где скопилось много заключенных и свирепствовал сыпной тиф, а также с целью обезопасить узников от самосуда толпы. Как вспоминал В. Набоков, «родственники жертв (главным образом, вдовы убитых офицеров) осаждали командование Добровольческой армии, требуя «немедленного» военного суда и расстрела виновных»[l].
Однако произошедший расстрел, как и другие аналогичные случаи бессудных расправ (например, убийство в Симферополе четырех представителей союза металлистов, произошедшее в ночь с 17 на 18 марта 1919 г.[li]), в конечном итоге вредили престижу военных, вызывая протесты не только либеральной общественности, но и осуждение со стороны гражданских властей.
Вопрос об общем числе лиц, казненных при белых в Крыму в годы Гражданской войны, остается открытым. На наш взгляд, более или менее доказуемо можно вести речь о нескольких сотнях погибших. В это число входят как жертвы самочинных расправ, так и казненные по приговорам военно-полевых судов. Большинство из них – активные участники Гражданской войны на стороне красных, совершившие (или планировавшие совершить) конкретные преступления. Анализ советских источников в большей степени подтверждает, нежели опровергает данное утверждение.
Сразу же после прихода советской власти в Крыму при местных ревкомах были организованы специальные комиссии, в задачи которых входил прием обращений граждан, пострадавших от действий интервентов и белых, однако их деятельность не принесла ожидаемых результатов. Во всяком случае, за весь период СССР в краеведческой литературе упоминания о деятельности этих комиссий встречаются редко, что также свидетельствует о многом. С конца 1920 г. в местной печати была развернута кампания по увековечиванию памяти «павших в борьбе за советскую власть». Проводились поиски останков функционеров компартии, партизан и подпольщиков, казненных при белых. Найденные тела затем перезахоранивали со всеми возможными почестями. Так, 5 декабря 1920 г., в Симферополе в Семинарском сквере состоялось перезахоронение останков большевиков, расстрелянных белыми. На траурном митинге в сквере выступили члены Крымского обкома РК П(б) и Крымского ревкома: Бела Кун, Розалия Землячка, Юрий Гавен, Дмитрий Ульянов.
В братской могиле под траурные звуки оркестра захоронили несколько десятков гробов. При этом далеко не все погребенные были реальными жертвами белых репрессий. Примечательны воспоминания генерала Иродиона Данилова, служившего у красных в штабе 4-й армии. Несмотря на активные поиски, победителям удалось отыскать трупы десяти человек коммунистов-подпольщиков, осужденных военно-полевым судом и повешенных по приказу генерала Слащева.
«Несмотря на все старания отыскать еще такие жертвы, большевицкой власти не удалось это сделать, и она взяла еще первых попавшихся покойников из госпиталей, и таким образом всего набралось вместе с повешенными 52 гроба, которые на пышных погребальныхдрогах, сопровождаемые оркестром музыки, полком пехоты, кавалерией и двумя батареями, между расставленными по улицам шпалерами войск, были торжественно перевезены в сквер около здания духовной семинарии и здесь, после торжественных речей и проклятий “палачам” белым, были погребены в общей могиле»[lii].
О том, что число казненных антибольшевистскими силами было невелико, свидетельствует и перечень материалов к биографическому сборнику «Несите их знамя вперед», составленный в 1920-е гг., который хранится в Архиве города Севастополя. В нем содержатся краткие биографические данные о 292 участниках «борьбы за установление советской власти в Крыму». Помимо репрессированных интервентами и белыми, в деле приведены биографии участников революционных событий 1905-1907 гг. Причем, эти лица были не обязательно казнены. Так, революционер и подпольщик Иван Имханицкий, хотя и дважды арестовывался белыми (вначале при Деникине, а после при Врангеле), и избежал виселицы только благодаря приходу войск красного Южного фронта в ноябре 1920 г., но после завершения Гражданской войны до самой своей смерти (умер в 1924 г.) в течение нескольких лет занимал различные руководящие должности. В конце 1920 г. был секретарем и заведующим делами в Севастопольском уездном комитете РКП (б), а в дальнейшем руководил Ливадийским курортом[liii].
Важно отметить, что освещение доказанных эпизодов репрессий, карательных экспедиций и криминальных эксцессов со стороны белых в советское время проходило строгое сито цензуры в лице комиссии Истпарта, которая зорко следила за тем, чтобы о гибели подпольщиков, партизан и членов компартии, рассказывалось в идеологически правильном русле. Так, хотя в позднейшей советской литературе и сообщалось, что схваченные начале 1920 г. члены севастопольской подпольной большевистской организации были казнены по приговору военно-полевого суда, в 1930-е гг. утверждалось, что расправа произошла без суда. Примечательный документ хранится в Государственном архиве Республики Крым. В деле № 103 фонда П.150 описи 1, собраны статьи сотрудников Истпарта о революционном движении в Крыму в 1905 – 1920 гг., опубликованные в печати и переданные по радио за период с 22 января 1935 г. по 18 октября 1936 г. Анализируя публикации в прессе, которая выходила при Врангеле, сотрудник Истпарта, назвал «наглой ложью» сообщения о якобы состоявшемся суде над большевиками[liv]. В результате в широкие массы была запущена версия, которая на данный момент была выгодна правящей партии.
В советский период власти были всячески заинтересованы в том, чтобы выявить как можно большее число жертв «белого террора». В Крыму насчитывалось около 300 памятников, связанных с событиями революции и Гражданской войны[lv]. Многие из них были поставлены на местах захоронений подпольщиков, красногвардейцев и партизан, в том числе репрессированных белыми. В большинстве своем они известны поименно, причем речь идет самое большее о десяткахактивных участников революционного движения и Гражданской войны на стороне красных, а встречающиеся в советской литературе утверждения о массовых жертвах среди мирного населения, как правило, голословны. Имея все необходимые ресурсы и средства для установления имен всех пострадавших от белого террора и увековечивания их памяти, за десятки лет советское государство тем не менее особенно не продвинулось в данном вопросе.
Подведем итоги.
Нами рассмотрены основные примеры проявлений насилия в период пребывания Крыма в зоне ответственности Добровольческой (впоследствии Русской) армии. Как видим, понятие «белый террор» (изначально являющееся пропагандистским конструктом) включает в себя совершенно разные, порою антагонистичные друг другу явления.
Наибольшую опасность для мирных жителей представляли именно уголовные преступления, которые совершались отдельными военными вследствие низкого уровня дисциплины, на почве озлобленности, мести и ненависти. Эти действия не поощрялись и осуждались командованием и структурами власти. Другое дело, что в силу отсутствия реальных механизмов контроля, и должной решительности, эксцессы не встречали противодействия, и оставались безнаказанными. Подобное положение было особенно характерно для периода конца 1918 – первых месяцев 1919 г.
В то же время нельзя утверждать, что белое командование не осознавало проблему, и не пыталось ее разрешить. В том числе, применяя различные репрессивные меры.
Насилие со стороны военной администрации, как правило, было жестким и даже жестоким, но запоздалым ответом на конкретные угрозы и вызовы. Целью являлась борьба с терроризмом и бандитизмом, попытками дестабилизировать тыл.
|
