ПАМЯТИ АТАМАНА КАЛЕДИНА
 

Нахмурился, горько задумался Дон,
В глубокую красную жуть погружен,
И носится тень Атамана Каледина
Над грозным пожарищем кровли родной...
Хоть слышится плач, истязуемых вой,
Но ржавчиной сила казачья изъедена —
— Не может врага-супостата стряхнуть,
И молот его раздробляет ей грудь.
Каледин избавился, всеми покинутый,
От низкой расправы глумящихся стад.
Россия зовет казаков — своих чад...
Кому же избавить ее, как не сыну-то?
Не можем участия, помощи ждать
От братьев — союзников: только считать
Умеют они: сколько хлеба их съедено!..
Скорее очнись, Тихий Дон, забушуй!
Витает над бегом сверкающих струй
Бессмертная тень Атамана Каледина!
Владимир Изгой.

В те дни далекие
И жуткие, как сон...

Тихо опускалась ночь на взволнованную столицу Дона, — 29-го января 1918 года.
Протяжно, по постовому гудел соборный колокол, созывая горожан помолиться о душе атамана-мученика, брошенного всеми, никем не поддержанного, так неожиданно, так страшно покончившего с собой.
Бесконечные вереницы народа, тянулись к собору. Траурные одежды, расстроенные лица, — ясно показывали, что то, что совершилось, — было ужасно.
Что за неожиданной смертью атамана должно последовать, что-то еще более ужасное для Дона.
В лице погибшего атамана, волнующийся от большевизма Дон, — терял все.
Собор был переполнен молящимися...
Такое количество народу можно было видеть только под св. Пасху.
Трудно было протиснуться вперед.
Сверкали электрические паникадила, люстры...
Масса духовенства, с двумя архиереями, в золотых облачениях, с полным хором войсковых певчих в голубых кунтушах, служили панихиду.
Торжественно, особенно молитвенно шла служба. Серебристые отголоски войскового хора, терялись где-то, высоко, высоко, в мрачной пустоте, громадного купола.
Горячо молились присутствующие, не одно заглушенное рыдание слышалось отовсюду; как от дуновения ветра всколыхнулась толпа и опустилась на колени при пении «Вечная память»...
Служба окончилась... Молчаливые, даже не перебрасываясь обычными фразами, выходили молящиеся из собора.
На площади было темно. Дул холодный ветер, срывался снежок с дождем... Хмуро, мрачно было небо...
**
*
Тело усопшего атамана, в первые дни после его смерти покоилось в небольшой, нарядной церкви Атаманского дворца.
И там усопший атаман был окружен живыми цветами и слезами тех, кто искренно, горячо любил его. Там беспрерывно служили панихиды, и под грустные, печальные напевы, кадильный дым мягкими клубами возносился вверх.
Как-то до жути казалось, что здесь, в гробу, лежит не атаман Каледин, что здесь идет панихида по ком-то другом, что Алексей Максимович где-то во дворце занят делами.
К вечеру 1-го февраля, тело атамана было торжественно перевезено в войсковой собор. Бесконечные венки, цветы окружали металлический гроб атамана.
По обе стороны гроба стояли почетными часовыми — два офицера, с обнаженными шашками, остриями опущенными вниз.
После панихиды огромные толпы народа покинули собор. Померкли люстры, как-то тихо стало в огромном соборе. Монотонно слышался старческий голос монахини, — читавший псалтырь...
**
*
Соборные часы пробили без четверти три часа ночи, когда я, вооруженный винтовкой, запорошенный снегом, подходил к собору, освещенному дуговыми электрическими фонарями. Через боковые, полуоткрытые двери собора, — я вошел вовнутрь.
Было тихо, таинственно, жутко...
Горели некоторые электрические паникадила. Около свечного ящика, на скамьях спали церковные сторожа; сидело несколько офицеров, тихо разговаривавших между собою...
А посредине стоял все тот же гроб атамана, да около него, на низких дубовых табуретах стоял другой, простой деревянный гроб, оклеенный обоями.
В нем покоился умерший от ран в этот же трагический день — партизан студент.
Я был назначен в почетные часовые к гробу атамана от трех до пяти часов ночи, и с подошедшим другим офицером, мы сменили старых часовых.
Гулко раздались наши шаги по мраморным плитам собора, и потом опять все стихло.
Я стоял у гроба атамана, и глядя на его удивительно - спокойное, восковое лицо — думал о многом…
Я вспомнил, какими овациями Войскового Круга, публики, было встречено, согласие генерала Каледина принять пост атамана. — Я вспомнил его великолепную декларацию от имени всех казачьих войск на Большом Московском Государственном Совещании. — Его доклад Войсковому кругу о «Калединском мятеже». — Его высокую, немного сгорбленную фигуру, с непокрытой головой, с грустным, задумчивым лицом, следовавшую за гробом умершего от ран или убитого партизана. Шел такой же одинокий, как и жил, — для счастья Дона. И каждого умершего партизана сопровождал атаман на место вечного успокоения и особенно чтил их светлую память. ...Какие думы роились в голове атамана при виде погибших юных героев, положивших жизнь свою за счастье Дона?...
И теперь, рядом с ним, покоится партизан студент. Несколько скромных цветочков покоилось на груди юноши, с приколотой запиской — «Виктор».
Меня крайне удивило, что монахиня, поминая усопших, — произносит имена — «Алексея» и «Владимира».
И когда я после смены заметил это ей, то монахиня ответила: — «И, батюшка, что же тут такого, что я ошиблась. Лежат родненькие, как отец с сыном... Он и при жизни был всегда с ними, с детьми, которые умирали за нас. Бог знает, что я ошиблась, и не осудит меня за это». И по изнеможденному лицу монахини покатились слезы.
Наступило бледное, сырое утро 2-го февраля. К девяти часам утра, собор был снова переполнен молящимися. Шла торжественная заупокойная обедня, а затем отпевание.
Бесконечная вереница людей тянулась к гробу атамана, воздать ему — «последнее целование».
Вынос тела... Печально-торжественные звуки «Коль славен» и затем похоронного марша Шопена. Траурная колесница... и мягко покачиваясь на рессорах, тело усопшего атамана медленно двигалось к месту вечного успокоения, куда при жизни своей он провожал десятки убитых, одиноких партизан.
Шлепая по грязи, перемешанной со снегом, кутаясь от сырого, холодного ветра, молчаливо двигалась за гробом огромная толпа. Большая часть членов бывшего Донского Правительства, после смерти атамана сейчас же покинула Новочеркасск. За гробом атамана из всего состава шло всего семь человек... Грустно перекликались колокола кладбищенской церкви...
Маленькая лития у зиявшей вырытой могилы, и на веревках, быстро, цепляясь о стенки могилы, спустился гроб атамана в холодную, жуткую могилу.
... «Со Духи праведных скончавшихся, душу усопшего раба Твоего упокой», — скороговоркой пели уставшие, продрогшие голоса хора. Гулко, ударяясь о крышку футляра-гроба, падали, полузамерзшие комья земли, и скоро возник новый могильный холм, около Кладбищенской церкви.
Так закончил свою жизнь, боевой генерал, первый выборный атаман Донского Войска, — Алексей Максимович Каледин.
 

С. Рытченков