«Разве в быстром передвижении на пароходах и паровозах, в мгновенной передаче новостей о цене товаров или о погоде через электрические телеграфы, в износке как можно большего количества толстейших трико и тончайших бархатов, в истреблении смердящих сыров и благовонных сигар человек откроет, наконец, предназначение своей земной жизни? Конечно же, нет. Окружите нас этими благами, и увидите, что мы не только не сделаемся лучше, но даже не будем счастливее. Мы или будем тяготиться самой жизнью или начнем понижаться до уровня животного. Это есть нравственная аксиома, из которой человеку не вывернуться», - так размышлял человек, которого еще при жизни называли учителем русских учителей. Константина Дмитриевича Ушинского. Именно нравственное начало видел он основой педагогики. В статье «О нравственном элементе в русском воспитании» создатель русской педагогической системы отмечал: «Одного ума и одних познаний еще недостаточно для укоренения в нас того нравственного чувства, того общественного цемента, который… связывает людей в честное, дружное общество. Влияние нравственное составляет главную задачу воспитания, гораздо более важную, чем развитие ума человека вообще, наполнение головы познаниями и разъяснение каждому его личных интересов». Константин Дмитриевич был убежден, что лишь воспитание смолоду «чувства общественности, или другими словами, нравственного чувства» избавит Россию от вечной проблемы – недостатка людей, кадров.
Этому гениальному человеку было отпущено лишь 46 лет жизни, но их хватило ему, чтобы в буквальном смысле создать национальную педагогическую систему, которой дотоле в России не существовало, поэтому неслучайно имя его ставилось в одном ряду с Ломоносовым, Суворовым и Пушкиным – создателями русской литературы, русской военной доктрины и русской науки.
Константин Дмитриевич родился 2 марта 1824 года в Туле. Отец его, участник войны 1812 года, был человеком образованным и просвещенным. Когда Константину исполнилось два года, семья переехала в малороссийский Новгород-Северский, где Ушинский-старший получил должность семьи. Мать сама руководила воспитанием и начальным образованием сына, но, когда мальчику было 12, она умерла. Отец женился вновь, а Константин поступил сразу в третий класс гимназии. Он рос любознательным и читал все, что попадалось в отцовской и гимназической библиотеках, особенно интересуясь историей и географией. Мальчик мечтал о путешествиях и тонко чувствовал природу. В своем дневнике он писал: «Боже мой, сколько перемечталось на этом прекрасном берегу, на этих «кручах», нависших над рекою. Как оживлялась и наполнялась впечатлениями жизнь моя, когда приближалась весна! Я следил за каждым ее шагом, за малейшей переменой в борьбе зимы и лета. Тающий снег, чернеющий лед реки, полыньи у берега, проталины в саду, земля, проглядывающая там и сям из-под снега, прилет птиц, оживающий лес, шумно бегущие с гор ручьи – все было предметом моего страстного, недремлющего внимания, и «впечатления бытия» до того переполняли душу, что я ходил, как полупьяный… Но вот и снега нет более, и неприятная нагота деревьев в саду заменилась со всех сторон манящими, таинственными зелеными глубинами; вот и вишни брызнули молоком цветов; зарозовели яблони, каштан поднял и распустил свои красивые султаны, и я бежал каждый раз из гимназии домой, как будто меня ждало там невесть какое сокровище. И в самом деле, разве я не был страшным богачом, миллионером в сравнении с детьми, запертыми в душных стенах столичного пансиона. Какие впечатления могут быть даны им взамен этих новых, сильных, воспитывающих душу впечатлений природы? После уже будет поздно пользоваться ими, когда сердце утратит свою детскую мягкость, а рассудок станет между человеком и природой!»
Такая мечтательность, однако, несмотря на недюжинные природные способности, отрицательно сказалась на учебе. Он самоучкой выучил немецкий язык, в подлиннике читал Шиллера, но… не смог выдержать выпускных экзаменов и не получил аттестата. Это, впрочем, нисколько не омрачило его памяти о гимназии. Ведь после почившей родительницы именно она и ее директор, профессор Илья Федорович Тимковский, посеяли в нем те зерна, что в скором будущем дали обильные и благодатные всходы. «Это был педагог по призванию, – вспоминал Ушинский о любимом педагоге. – С искренней любовью и уважением к науке он хранил в душе истинно юношеский жар и чистые, нелицемерные религиозные убеждения. Он был – первым лицом в гимназии, но более того – по нравственному влиянию на учащихся. Но гимназия дать всего не могла, при всем желании учителей, сколько-нибудь солидных знаний. Для этого не было… ни учебных пособий, ни соответствующих дидактических приемов, только – нравственным воздействием на учащихся, побуждением в них сознательной потребности самообучения, любви к науке и стремления к учению. То, что ребята узнавали из разных областей науки, усваивали прочно, с любовью и уважением, не только холодным рассудком, но и сердцем.
Однако таких школ было мало, в том числе, гимназия, управляемая Тимковским.
Случалось мне видеть и такие заведения, где несмотря на собрание лучших столичных преподавателей, презрение к науке было предметом хвастливости для воспитанников; и такие, где 15-летний мальчик уже видит за учебником истории или географии класс, чин, место и рассчитывает свое прилежание по выгодам будущей службы.
Когда мне встречались молодые люди, кончившие курс в каком-нибудь значительном учебном заведении с отличием, но у которых не было не только ни малейшей любви к какой-нибудь науке, но которые презрительно отзывались о своей учебной жизни, о своих профессорах и даже вообще об учености ученых, как предметах необходимых в неизбежной комедии детства, но вовсе излишних и даже неприличных в практической жизни; когда мне попадались безбородые юноши, еще не знающие, в каком веке жил Карл Великий, но уже кощунствующий над святыней отчизны… О!.. я тогда оценил по достоинству и молитвы покойного Ильи Федоровича, и наше уважение к одам Горация, и нашу любовь к учителю истории, и гордость своими маленькими сведениями, и почтительнейший страх, который овладевал нами при слове университет!..
А воля, простор, а природа, прекрасные окрестности городка, а эти душистые овраги и колыхающиеся поля, а розовая весна и золотистая осень – разве не были нашими воспитателями?..
Зовите меня варваром в педагогике, но я вынес из впечатлений моей жизни глубокое убеждение, что прекрасный ландшафт имеет такое огромное воспитательное влияние на развитие молодой души, с которым трудно соперничать влиянию педагога; что день, проведенный ребенком посреди рощ и полей, когда его головою овладевает какой-то упоительный туман, в теплой влаге которого раскрывается все его молодое сердце для того, чтобы беззаботно и бессознательно впитывать в себя мысли и зародыши мыслей; потоком льющиеся из природы,– что такой день стоит многих недель, проведенных на учебной скамье»…
Провал гимназических выпускных экзаменов не помешали Константину собраться и поступить на юридический факультет Московского университета. Веяния в нем ту пору были вполне либеральными, и, само собой, юноша не избегнул периода увлечения либеральными идеями. Однако, то было лишь данью времени, моде и собственной юности. В университете Ушинский учился блестяще, параллельно давал уроки, т.к. доходы семьи были крайне малы, и на ее сколь-либо достаточную материальную поддержку рассчитывать не приходилось. При этом Константин продолжал много и разносторонне читать, теперь уже на трех языках, пробовал писать сам и стал заядлым театралом.
По окончании университета вторым на своем курсе молодой правовед ещё два года стажировался в алма-матер, после чего попечитель Московского учебного округа граф Строганов предложил ему профессорскую должность в ярославском Демидовском юридическом лицее. «В каждом из них в большей или меньшей степени чувствуется специалист, но очень мало «человека». А между тем все должно быть наоборот: воспитание должно оформить «человека», – и только потом из него, из личности развитой, непременно выработается соответствующий специалист, любящий свое дело, изучающий его, преданный ему, способный приносить пользу в выбранной им области деятельности в соответствии с размерами своих природных дарований», - таков был вердикт начинающего педагога по знакомстве со своими учениками. Последних он расположил к себе сразу, благодаря живой подаче предмета, увлеченности им и совершенному знанию не только его, но и множества других сопряженных материй. «Увлечение Ушинского передается слушателям, - писал В. Щеглов, - и они все, вместе со своим лектором, не слышат звонка, не замечают, что уже настал конец лекции, что уже давно около дверей стоит другой профессор, дожидается своей очереди, – и только когда терпение этого последнего окончательно истощится и он обратится к Ушинскому с заявлением, что пора кончать, а то он, профессор, уйдет, – Ушинский, немедленно спустившись с облаков своей пламенной фантазии, страшно конфузится, просит извинения и летит стремглав из аудитории, покрываемый громом аплодисментов очарованных его речью студентов».
Иным было отношение к молодому «выскочке» начальства, которое тотчас заподозрило в нем «вольнодумца». Шутка ли сказать, Ушинский посмел выступить с речью, в которой в пух и прах разгромил немецкую систему преподавания и, хуже того, предложил свою систему – альтернативную, русскую. За ним установили негласный надзор, полетели доносы по начальству. Молодой профессор не принимал новых требований предоставлять всем учителям полные и подробные вплоть до намеченных цитат программы своих курсов, расписанные по дням и часам. Он доказывал, что каждый педагог, прежде всего, должен считаться со своими слушателями и что раздробление курса по часам «убьет живое дело преподавания». Попечитель лицея Демидов пытался защитить строгановского протеже, но вяло: «Ушинский имеет большое влияние на студентов; он мог бы быть полезным в лицее, но нужно иметь за ним постоянное наблюдение со справедливой строгостью в отношении к службе». Кроме того, по мнению содержателя учебного заведения, строптивому профессору «следовало бы сначала несколько лет поработать в гимназии, где он приучился бы к строгому исполнению приказаний начальства».
В результате Константину Дмитриевичу пришлось подать в отставку «по болезни». В другие учебные заведения его не брали, и полтора года Ушинский зарабатывал на жизнь переводами и литературной поденщиной. Затем он перебрался в Петербург и с большим трудом поступил на место чиновника департамента иностранных вероисповеданий. Эту службу он продолжал сочетать с журнальными подработками, ибо в ту пору уже женился и должен был содержать растущую семью.
Наконец, удача улыбнулась Ушинскому, и по протекции старого друга он получил место преподавателя русской словесности в Гатчинском сиротском институте. В этом учебном заведении Константин Дмитриевич проработал пять лет, но вновь «строптивый характер» приводит к его увольнению. Однако, теперь у него была покровительница, о которой можно только мечтать – Государыня Мария Александровна. Императрица, имевшая большое попечение о развитии образования и воспитания, была хорошо знакома с работами Ушинского, регулярно публиковавшимися в первом русском педагогическом издании - «Журнале для воспитания».
По протекции Марии Александровны «неблагонадежный» педагог получил должность инспектора в Смольном институте благородных девиц. Преподаватель Виктор Острогорский свидетельствовал: «Благодаря энергии и таланту одного человека, в какие-нибудь три года совершенно обновилось и зажило полной жизнью огромное учебное заведение, дотоле замкнутое, рутинное и не возбуждавшее в обществе никакого интереса.
Всюду в Петербурге заговорили о Смольном и его необыкновенных учителях. Чиновники разных ведомств, многие, просто интересовавшиеся педагогическим делом, приезжали нарочно из города послушать удивительные уроки, особенно в младших классах».
Юные смолянки были покорены своим новым инспектором. Одна из них, Елизавета Водовозова, писала в своих мемуарах: «Внешность его сильно содействовала тому, чтобы его слова глубоко западали в душу. Худощавый, крайне нервный, он был выше среднего роста. Из-под его черных густых бровей дугою лихорадочно сверкали темно-карие глаза. Его выразительные, с тонкими чертами лицо, его прекрасно очерченный высокий лоб, говоривший о недюжинном уме, резко выделялся своею бледностью в рамке черных, как смоль, волос и черных бакенов кругом щек и подбородка, напоминавших короткую густую бороду. Его тонкие, бескровные губы, его суровый вид и проницательный взор, который, как казалось, видит человека насквозь, красноречиво говорили о присутствии сильного характера и упорной воли. Тот, кто видал Ушинского хотя бы раз, навсегда запоминал лицо этого человека, резко выделявшегося из толпы даже своею внешностью».
Константин Дмитриевич сумел сделать интересными даже такие скучные для барышень предметы, как математика, следуя собственному призыву: «Уничтожьте школьную скуку, и вся смрадная туча, приводящая в отчаянье педагога и отравляющая светлый поток детской жизни, исчезнет сама собой». Были расширены курсы литературы, истории, географии. Упразднено деление воспитанниц на «благородных» и «неблагородных». Живым духом наполнилась дотоле суровая обитель…
«Никто из нас не мечтал более о балах, о выездах, об эффекте, произведенном роскошью туалета и легкостью танца, – теперь все хотели работать, все мечтали о серьезных занятиях, даже девушки, совершенно обеспеченные в материальном отношении», - вспоминала одна из учениц.
По четвергам на квартире нового инспектора стала собираться столичная педагогическая элита, горячо обсуждались пути развития отечественного образования.
Увы, даже авторитета Императрицы оказалось недостаточно, чтобы противостоять банальной зависти. Смольные «дамы», чье «царство» взялся реформировать «вольнодумец», во главе с начальницей института обвинили Константина Дмитриевича в аморальности, непочтительном отношении к начальству и даже безбожии. Это было, конечно, совершенной ложью, ибо «безбожник» Ушинский признавался, что «желал бы, чтобы все люди были религиозны». И разработанная им система была неотделима от Церкви. «Все, чем человек, как человек, может и должен быть, выражено вполне в Божественном учении, и воспитанию остается только прежде всего и в основу всего вкоренить истины христианства», - утверждал педагог и в этом резко расходился с отвергавшими религию «просветителями». Рискуя «пасть» в глазах «передовой общественности», Ушинский указывал: «Источник живой воды — Евангелие. Если эта вода питает корни (души), она будет давать цветы и плоды (нравственности)». Своим же либеральным оппонентам он отвечал: «Знаем, что для многих наша народная религия как необходимый элемент воспитания кажется требованием излишним и стеснительным. Тем не менее, считая своей святой обязанностью в таком великом деле, как народное воспитание, выражать свои глубочайшие убеждения, мы скажем, что уже по одной народности этой религии… всякий, кто не хочет показать, что не любит и не уважает русского народа, должен если не с любовью, то, по крайней мере, с глубочайшим уважением прикасаться к тем (религиозным) убеждениям, которые для русского народа святы и дороги и с которыми неразрывно срослось все лучшее, что есть в его природе».
Человека иного духа и не могла приблизить истинно православная царица Мария Александровна. Из-за конфликта с начальницей Смольного она отправила Константина Дмитриевича в заграничное путешествия – для поправки здоровья, которое из-за развивающейся чахотки в самом деле стало подводить педагога. Сама Государыня, страдавшая тем же недугом, также скоро отправилась на лечение, и за границей произошла их первая очная встреча, в ходе которой они несколько часов увлеченно обсуждали планы реформирования отечественного образования. При дальнейших встречах Императрица поручила своему протеже разработать систему воспитания Наследника-Цесаревича.
Вояж по европейским странам Ушинский использовал для знакомства с опытом организации воспитания в каждой из них, примечая все практически полезное для своей системы. В этот период он пишет два основополагающих труда: учебные пособия «Детский Мир» и «Родное Слово», ставшие первыми в России учебниками для начального обучения. Книги эти имели огромный спрос, будучи написаны живо и увлекательно, понятно и занимательно для детского восприятия. К «Родному Слову» вскоре была выпущена «Книжка для учащих» – методичка для родителей и учителей. Само «Родное Слово» поставило рекорд, выдержав до революции более 140 переизданий. «Человек долго вдыхал в себя воздух, прежде чем узнал о его существовании, и долго знал о существовании воздуха, прежде чем открыл его свойства, его состав и его значение в жизни тела, - предварял свой труд педагог. - Люди долго пользовались богатствами родного слова, прежде чем обратили внимание на сложность и глубину его организма и оценили его значение в своей духовной жизни. Да оценили ли и теперь вполне? Если судить по ходячим общественным мнениям, по принятым в педагогической практике приемам, по устройству учебной части в различных заведениях, то нельзя не сознаться, что до такой оценки еще очень и очень далеко. Начало человеческого слова вообще и даже начало языка того или другого народа теряется точно так же в прошедшем, как начало и истории человечества и начало всех великих народностей; но как бы там ни было, в нас существует, однако же, твердое убеждение, что язык каждого народа создан самим народом, а не кем-нибудь другим».
Судьба «Детского мира» складывалась труднее. Министерство просвещение сперва похвалило книгу за прагматичность, разнообразие и богатство статей по естествознанию, затем запретило - как якобы развивающую у детей материализм и нигилизм, но в конечном итоге все-таки вновь рекомендовало для всех учебных заведений.
Важным аспектом системы Ушинского был аспект национальный. Ещё лишь приступая к основным своим трудам, он восклицал: «Боже мой! – думал я про себя, вспомнив многие наши полуиностранные учебные заведения. – Когда же мы увидим такие же характерные русские воспитательные заведения и во главе их – такие же типические, русские личности в высокоразвитой, облагороженной форме, когда подобные личности будут развивать в воспитателях благородные черты истинно русского характера, а воспитатели будут вызывать этот характер в молодых поколениях русского народа!»
В цикле писем, написанных им заграницей, Константин Дмитриевич указывал: «Теперь настает время, когда России более всего нужны школы, хорошо устроенные, и учителя хорошо подготовленные, – и много, много школ нужно!.. Иначе и свобода крестьян, и открытое судопроизводство не принесут той пользы, которую могли бы принести эти истинно великие шаги вперед. Школу, народную школу дайте России, – и тогда, лет через 30 лет, станет она на прямую дорогу. Вас ждет, господа, лучшее время, чем то, в котором мы бились, как рыба об лед! Готовьтесь же с любовью, с увлечением к тому великому поприщу, которое вас ожидает…».
«О необходимости сделать русские школы русскими» - так называется одна из магистральных статей педагога. «Самое резкое, наиболее бросающееся в глаза отличие западного воспитания от нашего состоит вовсе не в преимущественном изучении классических языков на Западе, как нас иные стараются уверить, а в том, что человек западный, не только образованный, но даже полуобразованный, всегда, всего более и всего ближе знаком с своим отечеством: с родным ему языком, литературой, историей, географией, статистикой, политическими отношениями, финансовым положением и т.д., а русский человек всего менее знаком именно с тем, что всего к нему ближе: со своей родиной и всем, что к ней относится», - писал он в ней.
Кроме вопросов образовательных писал Ушинский и о других предметах, например, о голоде в России, демонстрируя немалую даровитость и в экономической области. Вернувшись в Петербург, он нередко участвовал в ученых диспутах, полемизируя и с «правыми», и с «левыми». Однако, силы его все более источались, а петербургский климат немало тому способствовал. Весной 1870 года Константин Дмитриевич, совсем больной, предпринял поездку в Италию, но не добрался до нее и слег в Вене. Австрийские врачи рекомендовали ему возвращаться в Россию и обосноваться в Крыму. Совет отказался верным, и за месяц в сухом и теплом Бахчисарае Ушинский окреп и почувствовал себя достаточно бодрым, чтобы отправиться в свое Черниговское имение, где его семья ожидала приезда на каникулы старшего сына, Павла, только что окончившего курс военной гимназии. Увы, отцу так и не пришлось обнять любимого и подававшего большие надежды первенца. Павел, приехавший в имение чуть раньше него, отправился на охоту и погиб в результате нелепейшего несчастного случая. Ушинский приехал аккурат к его похоронам…
Эта трагедия уже невосстановимо подорвала хрупкое здоровье педагога. Он замкнулся в себе, почти не разговаривал. Исполняя родительский долг, успел отвезти в Киев двух дочерей и определить их в институт. Доктора настаивали, чтобы он вновь ехал в Крым, но Константин Дмитриевич рвался в Петербург. Все же, вняв настояниям медиков, он в сопровождении двух младших сыновей отправился в благословенную Тавриду. Но добраться до нее ему было не суждено. В Одессе Ушинский слег с пневмонией, ставшей для него фатальной.
Похоронили педагога в киевском Выдубицком монастыре. Позже дочь Вера открыла в Киеве на собственные средства мужское училище. Дочь Надежда на деньги, вырученные от продажи рукописей отца, открыла начальную школу в его родном имении.
«Вот гроб, перед которым с любовью преклонятся и с благодарностью помолятся многие и многие в России; преклонится и помолится дитя и взрослый, ученик и учитель, мать и ее дети; начинающий изучать великое дело воспитания и глубоко изучивший множество систем воспитания, - говорил на похоронах великого педагога протоиерей Михаил Павловский, заслуженный профессор богословия Ришельевского лицея и Новороссийского университета. - Вот труженик, которого так долго ждали и русская школа, и семья, который книгами своими облегчил и сделал из горького сладким учение для дитяти и для его учителя; который связал матерей с их детьми крепкими узами воспитания; который прочитал незабвенные уроки обучения всем воспитывающим и пишущим о воспитании. Вот тот дивный знакомец, которого никогда не видавши, знаешь, чтишь и любишь, – знаешь его по книгам, наполнившим училища и семьи, чтишь за те разнообразные таланты, которыми щедро награжден был и ни одного не скрыл он в земле; за те многосторонние и глубокие познания, которые черпал он из себя самого, из своей природы и из образованных стран Европы; любишь за ту всегда живую любовь и за то неустанное терпение, с которыми он одинаково писал и азбуку для детей, и глубокое по взглядам и многостороннее по познаниям сочинение свое о человеке как предмете воспитания; любишь за ту новость взгляда на воспитание, истинность которого почувствовали все, когда прочли, но которые высказал он первый, – ту новость, что, «чем меньше возраст учеников, над образованием которых трудился воспитатель, тем больше требуется от него педагогических знаний». Любишь его за «Детский мир, в котором он так легко и так увлекательно знакомит детей с ними самими и с окружающей природой; любишь его «Родное слово», по которому русские дети начали изучать и с любовью изучают родную русскую жизнь во всем богатстве русского языка и во всем разнообразии народных поэтических форм. Вот почему и в нашей разноплеменной и разноязычной Одессе, в которой Проведение указало кончину незабвенному Ушинскому, его гроб окружается такою искреннею любовью и молитвой. Цену воспитателю русских детей и воспитанников Одесса чувствует если не более, то ни в коем случае не менее других городов России. С миром и благословением отпускаем тебя в путь твой, доблестный труженик, до конца жизни свято служивший святому делу воспитания».
«Сделать как можно больше пользы моему Отечеству - вот единственная цель моей жизни, и к ней-то я должен направлять все свои способности», - такую задачу некогда поставил себе Константин Дмитриевич Ушинский и выполнил ее так, как и десятерым было бы не по силам и не срокам.
Русская Стратегия |
