Понедельник. 8. Утром я поехал от имени полка к Государыне с огромным букетом из красных роз. К нему привязали красные бархатные ленты; на них было вышито золотом XXV и года 1866 и 1891... Я сказал Государыне, что 25 лет назад Преображенцы полюбили в ней невесту своего командира, а теперь любят Супругу Державного Шефа и Мать дорогих для всей России детей. Пришел и Государь. Мы все стали Его поздравлять. Он меня поцеловал. - Ровно в 11 ч. я вышел перед полк на площадку около дворца. 1-й, 2-й и 3-й батальоны построились вдоль кавалерского дома и тылом к нему, а 4-й под правым углом, перед дворцовой церковью. В окнах, на балконах и на краю площадки, позади шатра Императрицы было множество народу. Солнце заливало весь парад жгучими лучами с синего безоблачного, словно итальянского неба. Я обошел полк, поздоровался, поздравил с праздником и принял знамена. В руке у меня была новая шашка: мне вручили ее накануне полковники от имени офицеров перед репетицией парада. На этой шашке изображено преображенское шитье и слова полкового марша. Такую шашку имеет каждый преображенец.
Я впервые переживал минуты ожидания, предшествующие параду, которым сам должен был командовать. И парад этот не был из обыкновенных, а особенно знаменательный. Не могу сказать, чтобы я очень робел или волновался, разумеется, я не был и совершенно спокоен. Я испытывал довольно приятное волнение. Весело быть начальником, появиться перед полком в блестящем мундире, громко и лихо командовать, молодцом проходить церемониальным маршем мимо Государя. Я более всего опасался не за себя, а за благополучное окончание. Могла бы встретиться какая-нибудь неудача, оплошность, неприятность. Но все было как по закону. Начало съезжаться начальство. Бригадный, дивизионный, корпусный и наконец Главнокомандующий. Я к каждому подходил с рапортом и вручал строевую записку. Жара была страшная. Мы, даже стоя на месте, так и обливались потом. Наконец подъехал Государь. Скомандовав: «Полк, слушай, на караул!», я пошел Царю навстречу, остановился перед ним в двух шагах и отрапортовал громко, внятно и с расстановкой. Он подал мне руку, сказав: «Я, кажется, в первый раз вижу тебя перед полком». – «Так точно, Ваше Императорское Величество», - и пошел провожать Государя по фронту. Только что он поздоровался, и люди ответили, звуки нашего марша сменились гимном и разразилось оглушительное «ура». Обойдя все батальоны и приблизившись к бывшим преображенцам, служившим при Нем в полку, Государь подал знак, я махнул шашкой и воцарилась мертвая тишина. Царь велел мне командовать к церемониальному маршу поротно и сказал, что сам пройдет во главе полка. Я так и обомлел от радости. С тех пор, что Он воцарился, Его еще не видали ни перед одним полком на таких парадах. Командовал я громко, не сбился, и когда 1-й батальон зашел плечом, и я пошел к нему, чтобы встать впереди полкового адъютанта, Царь приблизился и обнажил оружие. Я проходил за Ним в двух шагах, преисполненный самой блаженной и гордой радости. Он взял шашку под высь и опустил ее, проходя мимо Государыни, которая опустила зонтик в знак поклона. Государь зашел, а я за ним, остановился и, как вкопанный, стоял, пока не миновал весь полк. Второй раз проходили по отделениям, и оба раза отлично. После второго прохождения 1-я полурота отделилась и свернула влево для относа знамен, а весь полк пошел в верхний сад, где составил ружья и поспешил занять места у столов под тенью вековых лип с трех сторон четырехугольного пруда. После относа знамен Государь с Государыней, дамами и свитой подошел к столу Государевой роты. Потом, взяв чарку, он пил за наш полк, назвав его первым в русской армии и напомнив, что поэтому мы во всем должны подавать пример другим. Потом я, что хватало голосу, крикнул: «За здравие прежнего командира, Державного Шефа!» Так же пил за Государыню, и за Цесаревича и его благополучное возвращение. Государь обходил столы, жена сунула мне в руку маленькую коробочку; в ней был крохотный разрезной ножичек, служащий в то же время и закладкой в книгу, из золота с Преображенской петлицей из красной эмали и надписью «8 июля 1891».
Перед завтраком у высочайшего стола все служившие при Государе Преображенские офицеры и служащие ныне собрались в одной из крайних зал большого дворца для поднесения Государю Иконы. Ее превосходно изготовил Фаберже. Образа писаны в Москве: посредине Преображение Господне, а на створках Казанская Божья Матерь (празднуемая 8 июля) и св. Вел. Кн. Александр Невский. Поднося Икону, я сказал: «Ваше Императорское Величество! 25 лет тому назад в этот самый день л.-гв. Преображенский полк был осчастливлен назначением Вашего Величества командующим полком. Сегодня, спустя четверть века, полк просит своего старого командира принять эту Икону. Да будет она Вашему Императорскому Величеству благословением верных Преображенцев и выражением их непрестанных горячих молитв за благоденствие Державного Шефа». - Царь перекрестился, приложился к Иконе и прочувствованным голосом долго говорил нам. Государь редко и мало говорит, никто не запомнит, чтобы Он произносил длинные речи, но тут мы ушам своим не верили: Царь говорил так хорошо, так просто, хотя, очевидно, не подготовившись, каждое его слово было так веско, что никто из нас никогда не забудет этой царской речи... «Есть в нашей гвардии батальон Императорской Фамилии, но я считаю Преображенский полк еще более полком Императорской Фамилии, еще более близким нашему семейству и в особенности Государям. Начиная с Петра все Царствующие Государи и Императрицы были шефами полка. И потому он всегда должен быть первым в нашей армии, как я сказал уже нижним чинам. Это доказала его боевая слава еще в недавнюю кампанию...»
Среда. 24. …Возвращаясь вдоль тыла полка, мы услыхали из-под одной палатки возле патронных одноколок громкий голос. Остановились, прислушались: какой-то солдат рассказывал сказку. Он, очевидно, нашего приближения не заметил. По говору невидимого рассказчика можно было заключить, что он малоросс, хотя говорил по-русски. Сказка была про богатыря-дурачка, какого-то русского Ивана, совершавшего подвиг за подвигом и все-таки не достигавшего благополучия. Был тут и конь, у которого «в лобу солнце, в затылку месяц, а скрозь звезды». Сказка тянулась безконечно. Я стоял долго и все слушал, радуясь, что удалось так хорошо слышать солдатскую речь, оставаясь незамеченным. Любопытно было, с каким участием относились к сказке слушатели, иногда прерывая рассказ замечаниями, вопросами и восклицаниями.
Вот говорит или рассказывает что-то человек. Если о житейском, то долго слушать его невозможно. Но стоит ему начать говорить что-то сказочное, чудесное, Божественное, из настоящей немелочной жизни, как найдутся и благодарные слушатели. Так и поэт! Если он пишет буднично или красиво, цветасто, но без чувства, а более из-за того, чтобы показать себя, то он не запомнится надолго.
Нередко поэтов упрекают в том, что они де «идеализируют жизнь», мол, «мы тащим лямку», «решаем практические проблемы», а поэты «оторваны от жизни» и все в таком же духе. Но это вовсе не так и совсем не так. Прочитайте Лермонтова – какая же у него идеализация жизни, когда в его стихах разлито страдание и боль за человека. Наоборот, поэт – это мудрец, пророк, знаток жизни во всевозможном объеме и сверх того. Попробуйте в самом сжатом виде вместить много мыслей и чувств, да еще так, чтобы они увлекли других?! Это очень непростая задача и ее решают цельные, мужественные натуры, рыцари духа. Ну, наделал тот или иной человек кучу всего, особо не задумываясь, нажил немало материальных благ, а надо это или нет Богу, не знал, и вот помер – что же тут героического или необычного. И дальше что? Таких было за всю историю тысячи тысяч, если не миллионы, а великих поэтов за ту же историю было раз два и обчелся. Так кто ценнее, тут и вопроса-то нет. А все потому, что поэт не принимает мир, лежащий во зле, за правду. Он поет совсем другое, не видя ничего хорошего в так сильно распространившемся вокруг него грехе. Он со своими-то пагубными страстями борется, как лев, получая раны и надеясь только на Христа. И все же он находит силы в вере, и вера, в свою очередь, помогает ему глаголать Святое, Доброе и Вечное, что важно не только для него, но для всех. Последнее очень важно, так как, опять же немало тех, кто обвиняет пишущих рифмами в том, что они выражают только то, что их волнует и безпокоит в достижении якобы славы и известности, а там и денежек. Но так ли это? Пушкин и Лермонтов жили и творили в бедности (Пушкин вообще умер в долгах). Блока доконал голод и то что ему не помогли в болезни существует версия, что поэт был отравлен в Москве), Тютчев и Великим Князем Константином Романовым долго не афишировали своих стихов. Фета гнобили за стихи и приверженность монархии, а Есенина, Клюева и Рубцова и других вовсе убили… Поэтому поэтическая стезя не такая уж счастливая, если она связана с борьбой против злобы и погибели. И поэты идут на многие риски, когда открыто высказывают правду и духовную свободу. Но делают это ради того, чтобы торжествовали не ненависть и безсовестность, а справедливость и честь. Если не я, то кто тогда?
Помните у Н.М.Рубцова: «Давай, земля, немного отдохнем…». Это он продолжает К.Р., который писал:
Помирись же с судьбою суровой, Горемычной земли не кляни И, сбираяся с силою новой, Милый друг, отдохни, отдохни!
Написанное К.Р., в свою очередь, перекликается с гетевским:
Не пылит дорога, Не дрожат листы... Подожди немного - Отдохнешь и ты!
Как важно ничего и, тем более, ничего не проклинать и благословлять жизнь. Если этого нет в душе – нет отдыха и покоя внутри, то мы еще грешны, нам далеко до совершенства. Правда, земной отдых и покой краток – свищут греховные ветры и порочные бури, рыщет, как лев, дьявол, ища кого поглотить… Но все же, если мы с Богом, то Бог – наш Защищитель и Помощник. Только в Боге возможно вечное упокоение от злобы и ненависти, которых мы можем угасить только крайним смирением - распинанием себя на кресте. В раю нераспятых нет…
Среда. 28. Всенощную отстоял в здешней учительской семинарии. Тамошнее Богослужение не мне одному нравится: мне говорил и фельдфебель Кидалов, что священник и один из учеников так «трогательно» читают возгласы и шестопсалмие. Впервые слышу это выражение от простого солдата…
Фет на мои жалобы, что Муза вот уже полгода как ко мне не возвращается, ответил прелестными стихами:
Не сетуй, будто бы увяла
Мечта, встречавшая зарю,
И что давно не призывала
Тебя богиня к алтарю.
И сам ты храм любвеобильный,
И усладительной волной
В него влетает зов всесильный,
Колебля свод его живой.
Пускай чредой неутомимой
Теснятся трудовые дни,
Но помним мы, что там незримый
Орган безмолствует в тени.
Когда затихнут на мгновенье
И блеск, и шум, - тогда лови
И мир души, и вдохновенье,
И нам запой слова любви
Труд стихотворца тонок и своеобразен. На него влияет очень многое. Поэт фокусирует в себе разнообразные влияния и состояния духа, переживая и за доброе, и за не очень доброе, желая всем спастись. К.Р. в связи с вступлением в командование преображенцами не мог уже творить, как раньше, да это и понятно. Но посреди стихий мира, подчас в суете и заботах зреют невидимые чувства и мысли, накапливаются впечатления, проносятся те или иные виды, представления и картины. И поэзия прорывается через повседневность, ища подобием раскаленной магмы выхода…
Фет сравнивает человека-поэта с живым храмом любви! В этом храме есть все святое, чтобы неумолчно петь Богу. Отрешаясь от всего наносного, слыша Божий призыв «Блаженные миротворцы, ибо помилованы будут», поэт начинает петь о мире и любви, хоть бы извне раздавались одни угрозы, обвинения и вопли.
15-го числа скончался Ив. Ал. Гончаров. Мне об этом телеграфировала ходившая за ним старушка Ал. Ив. Трейшут. Я поехал поклониться его праху. На Моховой в доме No 3, где я часто бывал у покойного, в кабинете, из которого убрали всю мебель, лежал старичок, точно спящий.
Имя Гончарова навсегда войдет в Русскую Литературу и все потому, что пламенеющее сердце писателя любит и видит в каждом другом человеке такого же страдальца – милое и доброе создание Божие, пусть бы даже доброе в человеке было заслонено множеством грехов. Наверное, К.Р. не раз тепло вспоминал слова своего наставника: «Я боюсь, что мне никогда не удастся убедить Вас, что каждая строка из-под Вашего пера, не говоря уже про личные посещения, приносят и жене и мне только самое большое удовольствие и неподдельную радость. Никакие сильные мира сего не могут помешать нам встречать Вас всегда и неизменно с распростертыми объятиями, как милого и дорогого человека».
Четверг. 19. ...Мне необходимо надо было быть в городе: хоронили И.А.Гончарова и я был на отпевании в Лавре.
Суббота. 28. В заседании председательствующий Я.К.Грот представил первые окончательно отпечатанные листы академического словаря. Показал также отзывы разных лиц, коим было поручено высказаться о сочинениях на Пушкинскую премию. Полную премию можно будет выдать одному Я.П.Полонскому за «Вечерний звон». Гр. Кутузов считает достойным поощрительной премии сборник стихотворений Львовой. Остальные - рассказы Потапенки, Эсхилов «Скованный Прометей» в переводе Мережковского, трагедия Кн. Сумбатова и пр. ничего не получат.
1 октября. …Пытался написать стихи на смерть нашей незабвенной Аликс, и уже много написано, но я недоволен: все как-то натянуто, слишком наставительно, сухо. А вот у Фета -- чистая поэзия. Я все более сомневаюсь в своих силах. Другие в мои годы как много уже сделали. А между тем самолюбия у меня - неисчерпаемая бездна. Все мечтаю, что и меня когда-нибудь поставят на ряду с великими деятелями искусства. Про кого бы из художников я ни читал, все примеряю на себя, вчитываюсь, присматриваюсь, чтобы заметить, нет ли в развитии моего дарования чего-либо сходного с постепенным совершенствованием великих людей художества. Вот уже более полугода ничего путного не сочинил, начатая поэма целый год лежит без продолжения. И мне временами представляется, что иссяк во мне источник вдохновения.
Известны слова К.Р.: «Поэтические создания тем и хороши, что не поддаются передаче сухою прозой» («Критический разбор книги В.Шуфа «В край иной...» С.Петербург 1907»). К.Р. против натянутости, прямой наставительности и сухости в поэзии. Поэзия, как минимум, должна быть мила и привлекательна. Еще одна черта, отличающая истинную поэзию, - это многосторонность и многогранность, разнообразие тем и новые, свежие подходы в их отображении, многоговорящая сердцу краткость и одновременно бездонная глубина переживаемого.
Понедельн. 30. Смотрел в Тавриде новые батальонные кухни и столовые. Читал книжку какого-то Никифорова «Задачи русского народа». Это выдержки из писаний покойного Ф.М. Достоевского. Я еще был мальчишкой, мне едва было 20 лет, когда я познакомился с творцом «Преступления и наказания». Я еще не писал стихов, а уже и тогда меня притягивал к себе этот человек. Он относился ко мне с расположением, и помню, как однажды предсказал мне великую будущность. Я верю, что он обладал даром пророчества.
Наверное, мало кому известно, что Великий Князь Константин Константинович Романов составил описание сокровищ Павловского дворца (Павловск. Вып. I. СПб., 1900; Вып. 2. СПб., 1902.), сохраняющее свое общекультурное значение и сейчас.
Поэт К.Р. был одним из постоянных рецензентов произведений, представленных к Пушкинской премии (эти рецензии составили целую книгу «К.Р. Критические отзывы». Пг., 1915.). Они очень ценны для понимания К.Р., как поэта и человека, и требуют отдельного изучения.
Пятница. 4. Люблю возить детей гулять куда-нибудь подальше, а не по одним и тем же знакомым дорожкам. Бродим по пахоте, заходим в лес, и эта новизна мальчиков забавляет. Вчера в первый раз начал я рассказывать Иоанчику и Гаврилушке Священную историю. Рассказал о Благовещении и Рождестве. И вот, стараясь передавать им эти евангельские повествования как можно проще, естественнее и в то же время картинно, я умилился духом и должен был останавливаться, чувствуя, что слезы подступают к горлу. Особенно внимательно слушал Гаврилушка. Ему очень понравился Ангел. А когда я дошел до путешествия из Назарета в Вифлеем, он спросил: «А как ехала Богородица на осле? В амазонке?»
Вторник. 31. Вчера я возвращался сюда из Гатчины с Цесаревичем в его вагоне. Он рассчитывает со временем командовать у меня в полку батальоном. Для меня это будет и лестно, и почетно, и отрадно. Я нежно люблю его не только как Наследника нашего Престола, но и как человека, преисполненного сознания долга...
Великий русский поэт А.А.Фет скончается 3 декабря 1892 года в Москве. Противники Великой Поэзии России много сделали и делают дл, «развенчания» русских поэтов, чтобы бросить тень на их гениальные стихи. Уничтожаются памятники Пушкину, Гоголю и другим. Мы не забыли, как в начале ХХ века бесы требовали сбросить с пьедестала истории наших классиков – Пушкина, Лермонтова и других, и все для того, чтобы им воцариться на их месте и попрать святое слово. Но никому не дано сорвать мученические венцы ни с Пушкина, ни с Лермонтова, ни с кого другого гения в России, стихи которого летят прямо в народ и в нем живут, как в Живом Церковном Теле. Клевета и ложь на гениев Русской Поэзии наглядно показывают, что все они в жизни и в творчестве делали правильно в соответствии с заповедями Христа. И на Христа Господа так же ополчались Его противники при земной жизни и после Воскресения. Но побеждают не клеветники, но Христос!
Что только не наплели досужие языки вокруг имени великого Фета, в том числе даже в связи с его с его кончиной. Гораздо позже кончины Фета была выдвинута абсурдная версия о, якобы, совершении им «попытки самоубийства». Чтобы «бросить тень на плетень» все средства хороши, хоть задним числом и ложью да очернить. Но вот всего одно письмо В.В. Олсуфьева к К.Р. развенчивает все мифы и ставит все на свои места: «Ваше Императорское Высочество, Высокое благорасположение, которым Вы постоянно дарили боготворившего Ваше Высочество доброго, незабвенного Афанасия Афанасьевича, и близкие - смею сказать, дружеские отношения, существовавшие между ним и мною поставляют мне в печальную обязанность почтительнейше доложить Вашему Императорскому Высочеству о последних минутах всей душою Вам преданного и безгранично Вас любившего поэта. Его давнишняя болезнь - астма, как Вашему Высочеству вероятно было известно, обострилась появлением в последних днях Сентября, по возвращении Аф<анасий> Аф<анасьевич> из Воробьевки, бронхитом вследствие простуды, полученной им выездом против совета Марьи Петровны в вечернее время на извощике к Графине Толстой. Это был его последний выезд и следующие за тем пять недель были рядом страданий, переносимых им с большою твердостью, но тем не менее вызывавших не раз обращенные ко мне - перед женою он всегда скрывал свое положение - восклицания: «Когда бы, наконец, смерть избавила меня от этих мучений» Отраду находил он только в работе, и еще за пять дней до своей кончины продолжал держать корректуры Tristiarum - последнего, оконченного им литературного труда. В эти последние дни А<фанасий> А<фанасьевич> почти не принимал никакой пищи и очень ослаб, но тем не менее не переставал интересоваться своим делом и никак не соглашался на предложение его amanuensis Екатерины Владимировны (вероятно известной Вашему Высочеству, ухаживавшей за стариком, как дочь родная) передать мне корректуры, все уверяя, что поправится и сам их окончит, тем более, что хочет многое поправить и изменить на самих гранках. - Накануне его смерти, в Пятницу я заехал к нему около пяти часов вечера и нашел его, на мой взгляд, гораздо бодрее против последнего раза, что я его видел; он много говорил, не очень жаловался, и между прочим, расспрашивал меня про новый латинский словарь Петрученки, и поручил Екатерине Владимировне записать, чтобы не позабыть его купить: «Он нам пригодится, Граф, когда Бог даст поправлюсь». Вот были его последние слова, когда я его оставил, ровно 18-ть часов до его кончины. - Вчера, в Субботу, он вошел в 11-ть часов, один, без посторонней помощи, в маленькую столовую около его спальни, сделал вид, что выпил чашку кофе с Марьей Петровной, и потом совершил странное дело: он стал всячески стараться убедить ее выехать из дома, предлагал ей сначала прокатиться, а потом, когда она не соглашалась, выдумывал различные предлоги, чтобы удалить ее, наконец, дал ей поручение заехать к доктору Остроумову - в последнее время лечившего его - узнать, может ли он сегодня выпить немного шампанского; затем стал нежно с ней прощаться, несколько раз поцеловал ее руку, благодарил и просил быть здоровой и беречь себя. «Да что с тобою, Папочка, - возражала удивленная этими не входившими в обыкновение старика нежностям, Марья Петровна, - ведь я через полчаса буду назад, долго ли съездить к Остроумову» - «Но все-таки прощай, благодарю и будь здорова», - отвечал ей Афанасий Афанасьевич и направился, все оглядываясь, поддерживаемый Екатериной Владимировной, в свой рабочий кабинет. Марья Петровна убеждена, что он чувствовал, что смерть уже коснулась его и что он не хочет умереть на ее глазах и расстроить ее последним прощанием, которое он высказал таким образом заведомо для себя, но скрытно для нее. Быть может, действительно это и было так, потому что только что сани Марьи Петровны отъехали от подъезда, а он вошел в кабинет и прилег на диван, как им овладело безпокойство, он стал метаться и просить, чтобы его снова отвели в столовую; там он опустился на обыкновенное кресло, закинул голову назад, раза два тяжело вздохнул и - его не стало. - Паралич сердца окончил его жизнь. Марья Петровна, за которой послали к Остроумову, застала его в этом положении, на кресле, еще теплого, но уже бездыханного. Она, разумеется, удручена горем, но глубоко религиозные ее чувства дают ей возможность переносить его с удивительным спокойствием и большим упованием… Отпевание назначено послезавтра, во Вторник, в Университетской Церкви. Вашему Высочеству, верно утешительно будет узнать, что последние стихи Афанасия Афанасьевича, помеченные 25 Октябрем, были обращены к Вам; за ними следуют в его рабочей тетради - белые страницы…».
От Великого Князя Мария Петровна получила следующие телеграммы. От 21 ноября: «Да упокоит Господь чистую душу дорогого незабвенного Афанасия Афанасьевича и да ниспошлет Вам небесное утешение в духовном Божием уже ненарушимом общении с усопшим; слова безсильны выразить мою скорбь и сочувствие Вашей незаменимой утрате. Великая Княгиня глубоко горюет с Вами» От 22 ноября: «Предоставляю мою телеграмму в полное Ваше распоряжение, глубоко ценя Ваше внимание желал бы быть у Вас, но не могу» (РО ИРЛИ РАН. Ф. 137. Ед. хр. 76)/
Абсолютно не случаен тот факт, что кончина великого поэта А.А.Фета пришлась на большой праздник Предпразднства Введения во храм Пресвятой Богородицы. Один из великих двунадесятых праздников - Праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы имеет один день предпразднства и четыре дня попразднства. Таким образом, весь период торжества Рождества Богородицы охватывает шесть дней. Праздник Введения богослужебно связан со скоро ожидаемым праздником Рождества Христова. Начиная со дня Введения во храм на утрени в церквах поется рождественская катавасия: «Христос раждается, славите» Таким образом, кончина и погребение поэта А.Фета проходили под покровом Пресвятой Богородицы накануне Празднования Рождения Господа нашего Иисуса Христа. Это ли не явное знамение того, что великий поэт России угодил своим творчеством Пресвятой Троице!
Вот это последнее стихотворение А.А.Фета, обращенное к В. К. Елисавете Маврикиевне и В.К.Константину Константиновичу на милостивые строки от 21 октября
Когда дыханье множит муки
И было б сладко не дышать,
Как вновь любви расслышать звуки,
И как на зов тот отвечать?
Привет Ваш - райскою струною
Обитель смерти пробудил,
На миг вскипевшею слезою
Он взор страдальца остудил.
И на земле, где все так бренно,
Лишь слез подобных ясен путь:
Их сохранит навек нетленно
Пред Вами старческая грудь
Читая эти умилительные строки, начертанные рукой великого поэта-страдальца, невольно умилишься перед тем, как Поэт безбоязненно встречает Вечность, где уже не будет ни болезней, ни скорби, ни терний, никакого зла.
Русская стратегия |
