Премьера «Преступления и наказания» в постановке Антона Яковлева в театре Гоголя была самой ожидаемой не только в году текущем. Потому что – Достоевский, автор не самый простой для сценического воплощения. Потому что – Яковлев, режиссер, исключительно чувствующий и умеющий передать «достоевщину», ее психологизм, ее высоты и бездны – настолько, что во многих его постановках по иным авторам чувствуется незримое присутствие Федора Михайловича, звучат основные мотивы писателя. Потому что – театр Гоголя, на наших глазах превращающийся в новое театральное явление, становящийся прообразом того, каким может быть русский театр 21-го столетия.
Для всякого спектакля чрезвычайно важна атмосфера. Ее отсутствие, а тем более диссонанс с представляемым действом может погубить даже самый выдающийся текст и самую замечательную актерскую игру. У «Преступления и наказания» атмосфера есть – такая, что зрители впечатлительные признавались, что по временам их бросало в дрожь. Здесь сошлось все: и с тонким вкусом подобранная музыкальная классика и звуковые эффекты (Антон Яковлев), и свет (Антон Яковлев, Илья Султанов), и надписи поверх сцены, то сосредотачивающие внимание на неких максимах (важно в наш век всеобщей рассеянности), то добавляющие психологический эффект на зрителя (как, например, нависающее и давящее, гнетущее слово «топор»), и пространственное решение, за основу которого взят метафорический образ раскольниковской каморки-«гроба» (Алексей Кондратьев)… Гроб, ящик, рамки, вход-выход, из которого появляются и в который удаляются персонажи… В этих ящиках, в которых ни распрямиться, ни повернуться свободно – живут и умирают люди. В основном, униженные и оскорбленные, бедные – им и впрямь ни повернуться и ни распрямиться, зашила их, как говаривали в старину, жизнь в черную шкуру. А те, кто мог бы из рамок выпрыгнуть, до того сами исковеркали себя, образ Божий в себе, что если и выпрыгнут, то – из собственных биографий, с тем, чтобы преступать и разрушать. «В Америку», как Свидригайлов. В террор – как современные Достоевскому народники и их продолжатели. В погибель…
По существу, раскольниковское преступление – это и есть такая попытка выпрыгнуть из рамок собственной биографии, Богом данной судьбы. Гордому уму кажется, что это будет прыжок в высоту, к некоему олимпу, «в Наполеоны», но на деле выходит прыжок в бездну… И мутится ум от этого страшного полета…
Помутнение рассудка становится отправной точкой спектакля. Нужно заметить, что перенесение на сцену такого произведения, как «Преступление и наказание» - задача многотрудная. Здесь и объем, и – традиционно для Достоевского – огромное количество размышлений, монологов, которые крайне важны по сути, но которые кажутся невместимыми в театральный формат. А ещё сны, видения… Делать просто добротную инсценировку, банально сокращая «лишнее», в этом случае практически бессмысленно. Необходима форма, отвечающая содержанию.
И форма является. Мы сразу попадаем в разгар следствия. Спектакль недаром оригинально определен по жанру, как «следственный эксперимент». «Оригинальность» в наше время заранее может внушать настороженность, поскольку слишком часто подменялась и подменяется «оригинальничаньем», «фокусами» (термин В. Гафта), ничего не добавляющими произведению, но лишь искажающими его и служащими фиговыми листками для прикрытия беспомощности постановщиков. Между тем, подлинная оригинальность – одна из важнейших основ театрального искусства. Это, если угодно, залог жизни, развития театра, который не может веками воспроизводить одни и те же формы, повторять тысячи раз повторенное, и должен откликаться своему времени… Но оригинальность должна органично сопрягаться с сутью произведения, и безошибочное чутье такого соединения отличает настоящий, глубокий режиссерский талант.
Итак, первый акт «Преступления и наказания» решен не как классическое прочтение романа, а как тот самый следственный эксперимент. Вот, вам условной следственный отдел, вот – все стороны разбирательства: подозреваемый Раскольников, пребывающий в лихорадочном полубеспамятстве, обвинитель Порфирий Петрович, адвокат, который в дальнейшем преображается в Свидригайлова (логичный ход, ибо кому же защищать Родиона, как не человеку, который сам преступил и который сам повторяет, что «недалеко ушел»), а также свидетели и материализовавшиеся потерпевшие…
Благодаря таком режиссерскому решению, мы в течение первого акта узнаем основные события романа вплоть до убийства старухи, благодеяния в отношении семьи погибшего Мармеладова и знакомства с Соней. Все это спрессовано и подано в виде «показаний» участников событий, «прений» прокурора и адвоката и т.д. При этом бережно сохранены не только ключевые моменты представляемой истории, но и идеологическая база преступления, которая излагается довольно подробно.
Избранная форма оказывается весьма выигрышной в условиях нынешнего уплотнения времени и уже отмечавшейся рассеянности внимания. Значительную часть зрителей на премьере составляла молодежь. Эта аудитория нередко имеет привычку спешить, «по ходу поглядывать» в неизменные гаджеты, и удержать её внимание, заставить сфокусироваться, втянуться в сценическое действо, на время забыв обо всем, что вне его, проникнуться тем, о чем говорится со сцены – уже само по себе дорогого стоит. За три часа спектакля, имея возможность видеть почти весь зал, я не заметила, чтобы кто-то отвлекался на телефоны, перешептывался и т.д. Зал монолитно сосуществовал сцене, был единым целым с нею. И выходившие в антракте молодые люди заинтересованно и раздумчиво обсуждали увиденное и услышанное. Вряд ли кто-то из них хотя бы по школьной программе не проходил «Преступление и наказание» и не знал истории Раскольникова хотя бы в общих чертах. Но спектакль не то, что «освежил память и впечатления», а возможно заострил ключевые вопросы и моменты, которые в иных случаях могут отчасти теряться в общем объеме текста.
Второй акт спектакля решен в уже более традиционной форме. К герою возвращается рассудок, и дальнейшие действия – изгнание Лужина, тема Свидригайлова, смерть Катерины Ивановны и, конечно, исповедь перед Соней – представляют собой не горячечный калейдоскоп, а идут своим чередом.
Удивительно, что в и без того прихотливую ткань постановки режиссеру удалось органически вместить даже два сна Раскольникова – о лошадке и о трихинах. В образе забитой пьяными мужиками лошадки предстает невинно убиенная блаженная Лизавета. Ее фигура, обычно чуть ли не вовсе забываемая, выдвигается в спектакле на первый план. Почему? Может быть, потому что в этом-то образе скрыта многообещающая суть всех преступлений во имя высоких идей, во имя счастья всего человечества. Можно ли убить гнусную процентщицу, чтобы помочь многим хорошим людям? Дав утвердительный ответ, Раскольников приводит приговор в исполнение, но… На пути его оказывается невинная блаженная Лизавета и получает такой же удар топора… Террористы 19-го и начала 20 века, грезившие о благе человечества, убивая сановников, не беспокоились о случайных жертвах, оказавшихся рядом, и они также шли «в расход». Цель-то благая, великая, что ж обращать внимание на случайно попавших в эпицентр взрыва или угодивших под пулю… Позже масштабы стали иными, и во имя счастья всего человечество оказалось возможным убивать миллионы невинных. Листая фотографии этих невинных (к примеру, в Бутово), мы увидим много простых изможденных женских лиц – от девушек до старух. Уборщицы, храмовые служки, безграмотные колхозницы, монашки… Коллективная Лизавета, которую «право имеющие» сочли «вошью», которую можно раздавить «во имя светлого будущего». И неслучайна Лизавета в образе лошадки. Что есть эта лошадка у Достоевского? Да ведь это – сама Россия. Которую хлещут без жалости все забравшиеся в повозку «разноцветные рубахи» - «Повезет! Всех повезет!»
«Папочка, за что они убили лошадку?» - так в ХХ веке будут вопрошать иные прозревшие, не понимая, что и сами они были теми разноцветными рубахами, думавшими, что лошадка «всех повезет»…
Сном о трихинах, которые обуяли человечество, и люди стали ненавидеть и убивать друг друга, завершается спектакль. Потрясающая финальная нота! Под завораживающую музыку все занятые в постановке актеры по фрагменту озвучивают текст одного из самых поразительных прозрений нашего гения-провидца, и в очередной раз понимаешь вслед за Максом Волошиным – «исполнилось пророчество», сбылось, до буквы сбылось, и все мы живем, существуем, пытаемся оставаться людьми – Божиими подобиями – в век торжествующих трихин, которые, увы, то и дело отнимают у нас наших собственных ближних.
Актерские работы в спектакле Антона Яковлева надо отметить особо. Когда изредка включаешь телевизор и попадаешь на современные сериалы, может сложиться препечальное впечатление, что актеров в России не стало, ибо актерской игрой звучащий с экрана лепет и кривляния назвать невозможно даже с очень большой натяжкой. Но «Преступление и наказание» начисто рассеивает это, по счастью, ошибочное ощущение. На сцене, не считая «возрастных персонажей» - молодые актеры театра Гоголя. И играют они так, что с радостью вспоминаются лучшие образцы «золотого века» русского театра. Тут нет ни «экономии себя», когда артисты боятся затрачиваться на эмоции, приглушая краски, ни искусственного надрыва, когда чересчур хотят показать себя, ни приевшегося кривляния-оригинальничанья. Здесь – проживание своих ролей во всей полноте их драматизма. Особенно яркими вышли образы Дунечки (Анастасия Епифанова), Сони (Янина Третьякова), самого Раскольникова (Василий Неверов). Диалоги Сони и Родиона играются на таком накале эмоций, что, кажется, будто сам воздух электризуется. Обнаженный нерв, живая боль, пограничье между разумом и безумием. Театр за редким исключением, к сожалению, не дает возможности видеть мимику, глаза актеров. Но наблюдая этот дуэт, не сомневаешься, что они смотрят друг на друга глазами своих персонажей, отчаянно: от ощущения бездны, от гнева, от страдания – он, от горя и страха за него, от сострадания – она. И сталкиваются в вечном поединке ее мученическая вера, вера Мироносиц, вера Марии-Магдалины, омывшей елеем ноги Христа грешницы и великой праведницы одновременно, и его погибельное отрицание, отрицание в какой-то миг возомнивших себя «ангелами светла», отрицание безумца, что «рече в сердце своем «Бога нет»»…
«Преступление и наказание» - роман вечный и, по существу, вневременной. И нынешние сверстники Родиона Романовича вполне могут оказаться перед схожими дилеммами – отчего бы в самом деле не преступить, если через то можно много пользы сделать? Вечный великий соблазн, вечное наущение лукавого… Наущение о праве на бесчестие, на преступление. Во имя благих и высоких целей… И слишком многие преклоняют ухо к соблазнительному нашептыванию. Нет, не в том смысле, чтобы сразу кого-нибудь убить, но – преступить ту или иную черту. Затем другую. Третью… Обагривший душу кровью двух женщин Раскольников слишком поздно понимает, чей голос слушал, кто так жестоко обманул его, столкнув в бездну, приманив высотами. Понимает и фактически – предупреждает. Всей своей страшной историей. Здесь нет ни малейшего назидания, морализаторства, но приглашение – зрителя – заглянуть в собственные души и в очередной раз подумать, что всего важнее в нашей жизни, какие компромиссы с совестью, Божиим законом в человеке, допустимы, а какие нет, чем придется расплачиваться за попрание этого закона, чьи сладкие речи указывают нам простые решения сложных проблем…
Явление на русской сцене «Преступления и наказания» в целом уверенно свидетельствует о том, что наш театр жив и имеет будущее. Театр последних десятилетий переживает серьезный кризис – особенно, если сравнивать его со второй половиной ХХ века. Возглавивший в 2022 году театр Гоголя Антон Яковлев успешно создает из него новую площадку, опирающуюся на лучшие традиции, но не статичную, а развивающуюся, открытую экспериментам, сочетающую разные формы. За короткий срок выпущено свыше дюжины премьер. Постановщиками, помимо художественного руководителя, выступают Кирилл Пирогов («Старший сын»), Полина Огуреева (её «Соборяне» по Лескову стали важным событием театральной жизни), Александр Марин («Дядюшкин сон») и др. 2,5 года - срок ещё небольшой, и давать уверенные прогнозы может быть несколько преждевременно, однако, есть большая надежда, что театр Гоголя под руководством Антона Яковлева, действительно, становится на наших глазах прообразом нового русского театра 21 века. И премьера «Преступления и наказания» - одно из свидетельств тому.
Елена Семенова,
журналист, писатель,
редактор журнала "Голос Эпохи" и издательства "Традиция"
|
