 Первый год обучения на физическом факультете Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова для студента Сергея Ковалёва оказался особенно трудным. Весьма насыщенная студенческая жизнь существенно отличалась от прежней, относительно спокойной и, в некотором смысле, беззаботной жизни в родном доме в деревне Вязово, в котором проявлялась по-настоящему родительская забота о своих детях, чтобы все они росли, привыкали к труду благородному с самого раннего детства и в то же время стремились прилежно учиться, учиться с охотой. Студенческая жизнь в большом городе была совсем не похожа на прежнею, деревенскую. В многолюдном и шумном городе надо было привыкать к назойливому, городскому шуму, непрекращающемуся ни днём, ни ночью, и который поначалу не давал заснуть и спокойно спать. Надо было сразу же погружаться в необычную среду студенческой жизни в общежитии, где много общего, включая множество житейских проблем совместного проживания четырёх юных обитателей в одной небольшой комнатке, едва вмещавшей кровати, стол и стулья. Все они были разные, росли и воспитывались в разных семьях с разным материальным достатком, и каждый из них со своими амбициями имел собственное представление о самостоятельной жизни вне родительского дома и по-своему был прав, что далеко не всегда способствовало дружбе и взаимному уважению.
Некоторые же неуёмные студенты, полные сил и неиссякаемой энергии, но чрезмерно самонадеянные и самоуверенные, испытывали чувство неземной радости от того, что поступили в лучший из лучших университетов, и, оказавшись на воле, на свободе, вдали от родителей, с первых дней учёбы продолжали очень часто веселиться, причём веселиться, путая дни и ночи, а иногда и забывая про учебные занятия и считая, что до экзаменов ещё далеко, и что всё ещё можно наверстать. По своей молодости и наивности они не могли понять, что с ними в общежитии живут и другие студенты, которым вовсе не до радости от чужого веселья без причины и которые хотят учиться, а не развлекаться…
Навязчивая и назойливая тоска по родине, по родителям, по родному дому особенно в первые дни и даже месяцы, давала о себе знать и днём во время занятий, когда надо было собраться с мыслями, чтобы понять изучаемый материал, не всегда легко усваиваемый, и особенно ночью, когда всякие тревожные мысли не давали заснуть и спокойно спать. К тому же университетские занятия, совсем не похожие на школьные, хотя и были в радость, но требовали особого сосредоточения, много сил и напряжённого труда, чтобы хоть как-то усвоить необыкновенно сложную высшую математику и другие предметы и не отставать в учёбе от более подготовленных студентов в благоприятных домашних условиях до поступления в университет.
Сергей Ковалёв, как и многие студенты, озабоченные и не всегда радостные, с нетерпением ждал того дня, когда всё же закончатся занятия, когда сдаст последний экзамен летней сессии, чтобы скорее поехать домой, дабы отвлечься от студенческой жизни и труднейших экзаменов. Он осознавал, что без дальнейшего отдыха и не набравшись свежих сил будет трудно дальше покорять высоты Воробьёвых гор. Наконец-то наступило долгожданное время. Сергей Ковалёв, успешно сдав все экзамены, на следующий же день, как будто на крыльях счастья, отправился к родителям в деревню Вязово. Эта была вторая его поезда на родину. Первый раз он навестил родителей во время зимних каникул...
Небольшая деревня Вязово с невысокими, приземистыми, бревенчатыми хатами, крытыми соломой, расположена на левом невысоком берегу небольшой реки, весьма полноводной ранней весной, когда, разливаясь широко, затапливала ближайшую территорию луга, а летом во многих местах она пересыхала. Вдоль улицы, не совсем прямой, растут разные деревья, посаженные в давние времена, и которые с наступлением весны, оживая, покрываются яркой зеленью. Как и многие другие, эта деревня затерялась на бескрайних русский просторах, среди полей, лесов, лугов и болот. Да и не на всякой карте её можно найти. Дорога до Вязово дальняя-дальняя, более шестисот километров и весьма утомительная. Нужно ехать сначала поездом, потом автобусом, а затем идти пешком двенадцать километров, и всего в пути более суток. Нелёгкая учёба, трудные экзамены и утомительная дорога с пересадками и ожиданиями в пути – всё это было позади…
Наконец-то состоялась долгожданная встреча с любимыми родителями, братьями и сестрами после разлуки, которая казалась слишком долгой, казалась вечностью, хотя и прошло всего лишь несколько месяцев. Эта встреча, конечно же, была радостной не только для Сергея Ковалёва, но и для его родителей, младших и старших братьев и сестер и, прежде всего, для матери, каждый день думавшей о сыне, ждавшей его, с тревогой и волнением вспоминавшей о нём, особенно когда письма задерживались совсем ненадолго, всего лишь на несколько дней. Она всегда с нетерпением ждала его скорейшего приезда. Но теперь её сердце было переполнено не тревожным волнением о своём сыне, а чувством великой, неземной радости…
В доме Ковалёвых родители приготовили всё самое лучшее для угощения сына. На столе были домашняя буженина, маринованные рыжики, солёные огурцы, вишнёвая медовая настойка, медовуха и армянский коньяк с тремя звездочками, привезённый Сергеем из Москвы. Было и многое другое, специально припасённое для встречи, что ни в сказке сказать ни пером описать. За этим столом, полным яств, шла оживлённая беседа в тесном семейном кругу, и она ещё очень долго продолжалась после трапезы.
Сергей увлечённо, с охотой рассказывал о своей студенческой жизни, о том, как привыкал к городской суете, как приходилось подолгу каждый день, включая выходные, засиживаться в читальном зале, чтобы понять и усвоить учебный материал, который давался на лекциях и закреплялся на семинарских занятиях. Рассказывал и о том, как особенно трудной и напряжённой была подготовка к экзаменам, как иногда самопроизвольно появлялась неуверенность в том, что всего лишь за несколько дней во время сессии можно хорошо подготовиться к каждому экзамену и успешно его сдать.
Говорил Сергей и о том, как немало времени и много сил отнимал изучаемый предмет история партии, преподаватели которого считали его самой главной, самой важной наукой, нужной каждому человеку и поэтому требовали очень много, хотя и давали очень мало, считая, что студенты-физики, нерадивые и бестолковые в их представлении, могли усвоить раз и навсегда, что «теория марксизма-ленинизма верная, потому что правильная» и что без досконального изучения этой «архиважной теории» невозможно стать настоящим физиком. В студенческой группе Сергея вела семинарские занятия по истории партии преподавательница с необычными именем и отчеством – звали её Сталиной Октябрёвной. Любопытные студенты, каким-то образом проведав о её прежней жизни, поговаривали, что она раньше служила в органах чека, которые везде выслеживали и ловили врагов народа с последующими их арестами и высылкой в суровые необжитые края, где птицы замерзают на лету. Она, конечно же, очень уважала себя и любила до беспамятства свой предмет, так что на уважение и любовь к студентам в её душе, не согретой сознанием и повреждённой марксизмом-ленинизм, не оставалось места для всего благоразумного. В её душу очень часто вселялся демон гнева, который, то и дело, вырывался наружу, и гроздья гнева обрушивались на головы бедных, беззащитных студентов и, особенно, на тех, на лицах которых невольно появлялась весёлая улыбка, а вовсе не ехидная насмешка, как это по наивности ей казалось. Внешне она вполне смахивала на коротко остриженную «пламенную революционерку», в которой вместо сердца пламенный мотор, хотя она и не носила замусоленную, мятую кожанку, купленную за рубежом за награбленные деньги, а одевалась вполне прилично, по-современному – в строгий, хорошо отглаженный костюм тёмно-бордового цвета. В порыве гнева её правая рука иногда машинально и самопроизвольно совершала резкие движения сверху вниз, и казалось, что она как будто намеревалась выхватить из кобуры наган, который она, возможно, когда-то носила под кожанкой. Эта чрезмерно строгая преподавательница, овеянная революционным дурманом, не хотела или, скорее, не могла понять прописную истину: лишь тот учебный предмет и лишь те теории полезны и представляют подлинную научную ценность, которые подтверждаются практикой и жизнью, а вовсе не благозвучные утопии, как бы их не возвеличивали и не возносили до небес партийные, самозваные «мудрецы». Многим же любознательным студентам, «бестолковым и нерадивым», такая простая истина была доступна и вполне понятна даже без заучивания и обязательного, бесполезного и никому не нужного конспектирования «выдающихся» трудов «гениальных» зарубежных и отечественных «классиков», начертавших «единственно верный путь в светлое будущее». Поэтому некоторым из них, осмелившимся каким-то образом намекать на что-то благоразумное, но противоречащее «правильной теории», либо высказывать свои робкие мысли вслух, приходилось очень туго на семинарских занятиях и, особенно, на экзамене, который приходилось брать штурмом по нескольку раз. С увлечением и некоторым задором Сергей рассказывал обо всём этом, не скрывая чувство радости от того, что его миновала сия горькая чаша испытаний на благонадёжность и моральную устойчивость…
Родители, братья и сестры слушали с большим вниманием повзрослевшего и возмужавшего Сергея о его студенческой жизни и сами рассказывали о последних деревенских новостях и о том, как из деревни уезжает молодёжь, причём уезжает навсегда и с каждым годом всё больше и больше. Им особенно понравился рассказ о преподавательнице со смешными именем и отчеством, об истории партии, о которой они раньше, до рассказа Сергея ничего не слышали. Не знали они, что такой «архиважный» предмет изучают студенты, ведь в школе его не было. Откровенный рассказ Сергея всех развеселил и даже рассмешил…
На следующий день после приезда Сергей пошёл в ближайший лес Ольшаник. Шёл кратчайшим путём – не деревней по улице, а огородами. Этот путь был знаком ему с самого раннего детства. Пройдя через свой огород по борозде между ровными рядами картошки с ботвой выше колена и миновав гумно, что в конце огорода, он вышел через полевые ворота на узкую, едва заметную тропинку между приусадебными полосами. На одной из них сплошной стеной справа от тропинки стояло дозревающее золотистое жито. В том году весна была ранней без заморозков, а в начале лета пролились тёплые дожди, и житные колосья к средине лета, почти полностью налившись, под собственной тяжестью низко наклонились к земле. Жито вымахало почти по плечо. Слева от межевой тропинки рос картофель с высокой раскидистой ботвой. Огородная тропинка вывела на узкую песчаную дорогу. Выйдя на эту дорогу, Сергей провернул направо и, пройдя мимо колхозной кузницы, вышел на перекрёсток дорог. Одна дорога вела наискосок влево в дальний лес Зелени, другая, чуть правее – на колхозный скотный двор. А правее неё – дорога в соседнюю деревню Кобылино. По правую руку дорога вливалась в переулок деревни с крайним бревенчатым домом, где находился сельский клуб. Пройдя через перекрёсток, Сергей вышел на дорогу, ведущую в Ольшаник.
Все эти просёлочные дороги Сергей исходил много раз, когда жил в деревне до отъезда в Москву. А по дороге в Ольшаник он ходил каждый день сначала с отцом, чтобы помогать ему заготавливать сено летом и дрова осенью, а потом, во время летних школьных каникул сам гонял скотину на пастбище в лес. Эта неширокая песчаная дорога проходила мимо двух колхозных бревенчатых амбаров с соломенными крышами, и дальше вливалась в дорожную полосу, покрытую низкорослой травой с широколистным, раскидистым подорожником. На ней каждое лето колёсами телег прокатывались неглубокие колеи, а посредине была протоптана лошадями и людьми узкая тропа почти без травы. По ней удобно и приятно ходить босиком. Эта просёлочная, почти прямая дорога делила пахотную землю на две неравные части: слева было широкое колхозное поле, раскинувшееся до самого горизонта, а справа – очень узкие приусадебные участки шириной не более двадцати шагов.
На колхозном поле сажали картофель, сеяли овёс, гречку, ячмень, клевер и даже кукурузу (одну из этих культур каждый год), а в том году, когда приезжал Сергей, на нём дозревало озимое жито, которое сеяли чаще других злаковых. На приусадебных полосах отдавали предпочтение житу, картофелю и просу и реже ячменю и гречке.
Длинные, житные ряды на колхозном поле тянулись далеко-далеко, и казалось, что им нет конца и края. Жито на этом бескрайнем поле высевалось ровными рядами тракторной сеялкой. Светло-серая почва здесь была покрыта твёрдой коркой с извилистыми глубокими трещинами. Летнее знойное солнце сделало своё неладное дело – изрядно высушило верхний слой почвы: редкие, слабые стебли жита не смогли защитить её своей тенью от ярких, палящих, солнечных лучей. Поэтому жито на поле колхозном выросло совсем невысоким, хотя все колосья налились и почти созрели, но не были тучными и увесистыми.
На этом же поле между редким житом набирали силу сорные травы: васильки, метёлка и костра. Среди них особой красотой выделялись ярко-синие васильки. Они были не просто красивы, а, по-своему, очаровательны. Солнечный свет – тот самый чародей, который поднимает их в самом начале лета из тёплой влажной земли и в цветках творит притягательную, неописуемую, небесную красоту. Эта необыкновенная красота очаровывает каждого прохожего, вызывая самые возвышенные чувства в его сердце, и ему становится светло и радостно на душе от увиденного живого творения природы. Кажется, любого молодого человека могут притянуть к себе полевые васильки, и ему непременно захочется сплести из них венок, чтобы подарить его своей любимой девушке. В старые, добрые времена молодые сельские девицы-красавицы не ждали, пока им кто-то подарит васильковый венок, а сами выходили в ржаное поле и, нарвав охапку полевых васильков, плели из них незатейливые венки и надевали их на голову, чтобы стать ещё красивее и привлекательнее. И с весёлыми песнями, чаще всего с задорными частушками, наряженные, деревенские красавицы, взявшись под руку, неторопливо и важно шествовали по деревенской улице.
Полевые васильки, как и все злаковые культуры, любят солнечный свет. В тени, например, в тенистом лесу или в густой траве на лугу они не растут. Именно солнечные лучи неведомой силой притягивают голубизну неба и дарят её нежным лепесткам изумительно прекрасных васильков.
Однако эти привлекательные красавцы вовсе не радуют крестьян-хлеборобов, ведь они питаются теми же живительными соками, что и жито. Поэтому в любом поле, где много васильков, где они набирают силу и царствуют, там жито очень редкое, колосья худые, и ждать хорошего урожая от такого житного поля не приходиться.
Сергей незаметно подходил к лесу. Над лесом медленно поднималось яркое летнее солнце. Тёплый воздух был пока ещё напоён утренней влагой. На небе повисли редкие кучевые, серебристо-белые облака. Повеял слабый встречный ветерок, нёсший желанную прохладу. Под медленными, едва уловимыми порывами ласкового ветерка колыхалось жито на колхозном поле. Чуть-чуть наклонялись лёгкие житные колосья, пытаясь коснуться друг друга, но упругие житные стебли, как бы упрямясь, мешали совершиться прикосновению.
Прошёлся тот же бодрящий ветерок и по колосьям житных полосок приусадебных участков, что напротив колхозного поля, справа от дороги. На этом поле картина похожая, но всё же совсем другая. От лёгкого дуновения освежающего ветерка дружно шевелились все стебли жита. Оно выросло густым и высоким, почти по плечо, и без рядков – сеяли его неспешно, дедовским способом, веером разбрасывая из лукошка житные зёрна. Стройные стебли жита плотно прижимались друг к другу и лишь почти у самого налившегося, тяжёлого колоса, сгибаясь от своей тяжести, напоминали нежные тонкие лебяжьи шеи. Наклонённые колосья, как бы причесанные ветром, слегка покачивались, сначала опускаясь вниз, а затем поднимаясь вверх. И, казалось, что они играют между собой, радуясь лёгкому, освежающему дуновению ветерка. Эта удивительно красивая картина медленно колышущегося, желтеющего живого ковра напоминала спокойную морскую волну лишь с той разницей, что здесь наблюдался нежный, едва уловимый, золотистый отлив, порождённый чудодейственным солнечным светом. Как будто, налившиеся тучные колосья, едва касаясь друг друга, тихо, еле слышно шепчут: будем целоваться, и пусть нас почаще шевелит и веселит бодрящий ветерок.
Не менее удивительно и очаровательно было овсяное поле на приусадебном участке, что здесь рядом, правее дороги и ближе к лесу. Тихий ласковый ветерок здесь творит настоящее чудо: нежные волнистые отливы овсяного поля в солнечном свете в какое-то мгновение меняют свой цвет, являя тем самым одну из немногих и неповторимых красот природы. И такую восхитительную картину трудно передать даже самыми выразительными словами. Её надо видеть, чтобы испытать истинный восторг от такого чудесного явления природы.
Эти живые прекрасные картины и житного, и овсяного поля приусадебных участков дополняет не менее притягательная, но совершенно другая красота колхозного поля – её творят не тяжёлые, увесистые колосья, не волнистые отливы на хлебных полях, а набравшие силу тёмно-голубые васильки. Васильки-красавцы растут не только на житном, но и на любом другом хлебном поле. Они, как и хлебные злаки, любят солнечный свет, который дарит василькам голубой небесный цвет. Поэтому на узкой крестьянской полоске, где жито дружно поднялось вверх и выросло почти по плечо и где стебли плотно прижались друг к другу, совсем неуютно василькам – им нужен простор, где свету много, как на колхозном, житном поле. По этой же причине и на овсяном поле красивый василёк – весьма редкий гость. Поднявшись почти до пояса созревший овёс со своими усатыми колосьями заслоняет василькам солнечный свет и голубое небо, которые красят их в волшебный ярко-синий цвет. Поэтому здесь, как и на поле своём, а не на колхозном, они не приживаются.
Очарованный небесной красотой васильков на колхозном житном поле и чудесной картиной волнистых переливов житных и овсяных полос, что правее дороги, Сергей Ковалёв испытывал двоякое чувство – радость и некое душевное смятение и расстройство. С одной стороны, увиденная волшебная красота природы не могла не радовать его чувствительное сердце и душу, а с другой – его не оставляли в покое следующие противоречивые вопросы, всегда волновавшие его.
– Почему же земные красоты, дарованные одной и той же природой, на колхозном поле и на поле своём такие разные, совсем не похожие друг на друга?
– Почему же просторное, широкое, колхозное поле, раскинувшееся далеко-далеко, до самого горизонта, – васильковое, а узкие, совсем небольшие, крохотные приусадебные полосы – хлебные?
– Может быть, на этих разных полях пахали и сеяли разные люди – на своём поле свои, а на колхозном – чужие?
– Может быть, на колхозном, широком поле и на своих узких полосах разная земля по свойствам и плодородию?
– Если же земля одна и та же, всего лишь разделенная узкой просёлочной дорогой, то почему же колхозное поле отвечает плохим урожаем на нелёгкий труд пахарей и сеятелей и почти не плодоносит, а своя крохотная земля приносит высокий урожай?
– Может быть, пахарь-тракторист, вспахавший колхозное поле и посеявший сеялкой жито, не стремился к тому, чтобы оно дружно всходило, колосилось, набирало силу и давало богатый урожай?
– Если же это так, то кому же нужна такая работа, которая не радует пахаря и сеятеля, не принося ему пользы? И нужен ли вообще такой напрасный, сизифов труд на колхозном поле, который, в конце концов, оказывается почти бесполезным и в то же время утомительным?
– Почему же просёлочная, сельская дорога, разделяет одну и ту же землю на свою в виде небольших плодородных клочков и на чужую, колхозную, или ничейную, на широком, почти бескрайнем поле?
– Может быть, такая узкая сельская дорога разделяет землю на худую колхозную и плодородную свою только в одной деревне Вязово, оказавшейся на обочине вездесущей и всепоглощающей цивилизации?
– Почему эта же дорога, по которой ходят и ездят на подводах одни и те же люди, неведомой силой и невидимой границей не только разделяет землю на две неравные и несовместимые части, но и раздваивает души пахарей и сеятелей, живущих на одной и той же земле?
Ответы на все эти животрепещущие вопросы любознательный Сергей, выросший на земле, в крестьянской семье и испытавший на себе нелёгкий труд в поле, прекрасно знал. Знали и его родители, чьи корни были крепко-накрепко привязаны к родной земле-кормилице. Знали и многие крестьяне-труженики, возделывавшие свою, или приусадебную землю, которая кормила их и спасала от голодной смерти во все времена. Работая же от зари до зари на колхозном поле, они за свой нелёгкий труд получали не заработанный хлеб и не деньги, а пресловутые палочки в трудовой книжке. Все они знали и о том, что подобными разделяющими сельскими дорогами как паутиной опутана вся российская земля, а не только земля в их деревне Вязово, в которой, как и во многих других деревнях и сёлах, большевицкие и партийные «мудрецы», обещали создать городские условия жизни в ближайшем будущем и что «нынешнее поколение будет жить при коммунизме». Одно дело обещать златые горы и реки полные вина, чтобы пролезть во власть и удерживать её в своих нечистых руках, и в этом весьма преуспевали многие партийцы всех мастей и уровней, а совсем другое дело добывать своими руками хлеб насущный, чтобы прочувствовать на своей шкуре все тяготы сельской жизни.
Подавляющее большинство трудолюбивых крестьян перестало верить обещаниям и красивым словам партийных графоманов и горлопанов, но всё же были немногие заблудшие колхозники, не по своей воле веровавшие слову газеты «Правда», в каждом номере которой красивыми большими буквами припечатывались одни и те же убаюкивающие слова: «колхозная жизнь завтра будет лучше, чем вчера». Знать о тяготах колхозной жизни не хотели не только партийные «мудрецы», сочинявшие красивые байки про социализм, переходящий в стадию коммунизма, для оболванивания «непросвещённого, темного» народа, но и многие партийные властители, для которых первостепенной задачей было вовсе не собирать высокий урожай, а разделять и властвовать. А для решения такой «архиважной» партийной задачи весьма важно и нужно было, чтобы душа пахарей и сеятелей раздваивалась – подневольными людьми с раздвоенной душой легче управлять, легче принуждать их к рабскому труду, ибо беспрекословное подчинение и исполнение без каких-либо рассуждений и оговорок – главные рычаги партийного подчинения, в том числе и повсеместного колхозного закабаления.
Увиденное Сергеем поле, разделённое вопреки воле крестьян на чужое и своё, представлялось ему ярким, выразительным свидетельством мрачной картины сельской жизни, печальной до слёз, не только в отдельно взятой деревне, но и во всех деревнях и сёлах на бескрайних российских просторах. И такая невымышленная, а реальная картина сермяжной жизни и даже не жизни, а выживания многих миллионов честных добросовестных тружеников никак не вписывалась в ту «единственно верную теорию марксизма-ленинизма», которая навязывалась и методично вдалбливалась на университетских занятиях по истории партии, экзамен по которой студент Сергей Ковалёв сдал совсем недавно. Он подумал: если навязываемая якобы теория светлого будущего во все времена от начала октябрьского переворота 1917 года – это одно, а практика и повседневная жизнь – это совсем другое, то не является ли такое несоответствие теории практике главной причиной противоестественного раздвоения морали, когда думают об одном, а делают совершенно другое и поступают совсем по-другому. Причем думают и поступают разные люди по-разному: мысли, поступки и действия партийцев направлены лишь на то, чтобы остаться у горнила власти, а подневольный народ, работая в поте лица, думает совсем о другом – как бы выжить и, как можно, скорее освободиться от своих властителей. Отсюда невольно напрашивается вывод: раздвоение морали характерно не только для закабалённых крестьян, лишённых земли и собственного имущества и принудительно загнанных в колхозы, но и для великого множества людей, не по своей воле оказавшихся во власти большевистского и партийного режима. Способна ли продержится ли такая насильно внедрённая в жизнь «просвещёнными доброжелателями» дьявольская система с противоестественной двойной моралью? И как долго? Ответить на эти непростые вопросы Сергей смог только спустя несколько лет, во время учёбы в аспирантуре, когда о скором и неизбежном падении партийного, тоталитарного режима редко кто думал и тем более высказывал свои мысли в слух, хотя уже находились смелые, неравнодушные люди, которые стремились, познав правду жизни, не только рассказать о ней своим близким родственникам и знакомым в тесном семейном кругу, но и поведать её всему народу, не по своей воле оказавшемуся во власти коммунистической стихии.
Погруженный в свои мысли Сергей, миновав васильковое колхозное поле и приусадебные хлебные полосы, незаметно подошёл к лесной дороге, на которой чем дальше она уходила в лес, тем меньше видны были неглубокие колеи, продавленные в земле колёсами крестьянских телег, и тем менее видна была тропа с невысокой зелёной травой, примятой лошадями и людьми.
Библиографические ссылки
Карпенков С.Х. Концепции современного естествознания. Учебник для вузов, 13-е изд. М.: Директ-Медиа, 2018.
Карпенков С.Х. Концепции современного естествознания. Практикум, 6-е изд. М.: Директ-Медиа, 2016.
Карпенков С.Х. Экология. Учебник в 2-х кн., 3-е изд., М.: Директ-Медиа, 2024.
Карпенков С.Х. Экология. Практикум, 2-е изд. М.: Директ-Медиа, 2022.
Карпенков С.Х. Экология. Учебник для бакалавров. М.: Логос, 2014.
Карпенков С.Х. Технические средства информационных технологий. 5-е изд. М.: Директ-Медиа, 2023.
Карпенков С.Х. Концепции современного естествознания. Справочник. М.: Высшая школа, 2004.
Карпенков С.Х. Незабытое прошлое. М.: Директ-Медиа, 2015.
Карпенков С.Х. Воробьёвы кручи. М.: Директ-Медиа, 2015.
Карпенков С.Х. Русский богатырь на троне. М.: ООО «Традиция», 2019.
Карпенков С.Х. Стратегия спасения. Из бездны большевизма к великой
России. М.: ООО «Традиция», 2018.
Карпенков С.Х. К истории одного преступления // Уничтоженные как класс. М.: ООО «Традиция», 2020. С. 3 – 65.
Карпенков Степан Харланович
|
